Текст: Виктория Чикарнеева, г. Ростов-на-Дону
ИДТИ
Я иду по щербатому тротуару. Он изрезан глубокими трещинами. Похожие шрамы остались на руках бывшего мужа на память о десяти годах брака. И Вадим, и его изрезанные запястья остались где-то далеко позади. Хотелось бы сказать: «В прошлой жизни», прислонить ладонь к лицу и выразительно закатить глаза. Но, увы. Актриса из меня не вышла.
Любовь умерла неожиданно. В один момент оказалось, что живу с чужим мужчиной. Я проснулась утром и увидела рядом постороннее лицо. Чьи-то холодные глаза, приподнятые брови, тонкие полоски губ. Думала попросить его уйти, но замялась. Ушла на кухню, выпила кофе. А потом всё превратилось в привычку: просыпаться, видеть чужого человека, притворяться, что человек – не чужой, и не уходить. Однажды не осталось ничего и даже привычка притворяться не спасла. Вадим устроил пафосную истерику и вскрыл вены. Сделал подарок на Рождество мне и детям. Весёлая выдалась ночка. Гоголь бы посмеялся.
Впрочем, порезы на руках зашили, а в психиатрическом отделении ему выдали справку о полной вменяемости. Умирать Вадим не собирался, иначе не совершил попытку суицида при двадцати свидетелях в соседней комнате. Никогда ему не хватало духа ни на мелкие поступки, ни на серьезные дела. Потом я поняла, что привычка притворяться работала кое-как, пока не дала полный сбой. Всё вокруг нас становилось вялым и унылым, нельзя сказать, совсем безжизненным. Временами казалось, что всё неплохо, да и другие так живут.
Однажды мы с Вадимом купили большую драцену. Хотелось сделать кухню уютнее. Психолог утверждала, что бессознательно мы пытались сохранить семейную жизнь. Мы пересадили его по всем правилам: дренаж, покупной грунт с минералами. Но растение неумолимо увядало. Вадим ухаживал за драценой, как мог. Он вообще любил цветы, но не любил людей. Наконец, после очередной подкормки драцена начала приходить в себя. Стебель крепчал и наливался, вялость листьев сменилась неловкой и неуверенной упругостью. От корня пробивались три маленьких и молодых листочка.
В один из выходных дней наш кот, не проявлявший никакого интереса к цветам, забрался на подоконник и съел часть драцены, потом скинул горшок. Стебель сломался. Я успокаивала себя тем, что мы купим новое растение. А старое станет частью Дымка. Но и этого не случилось. Через пару дней после преступления кот пропал. Спрятался на балконе, а потом выпрыгнул на улицу и сбежал. Больше мы не заводили ни комнатных растений, ни домашних животных.
Я продолжаю идти по щербатому тротуару. Привычка притворяться плавно перетекает в привычку идти. Одно всегда заменяется другим, а другое – третьим. Мимо меня ползут тоскливые пятиэтажки моего района. Неловко слепленные, они жмутся друг к другу. Не представляю, кто придумал выкрасить их в болезненный цвет. Желтизна домов смешивается с серостью неба. Около магазина с овощами каждый день стоит местная сумасшедшая с пятью пакетами вещей. Она стоит и спрашивает у всех рецепт лобио. Я даже могу понять, почему она сошла с ума. Эта желтизна города выбьет из колеи кого угодно.
С улицы Тимошенко я сворачиваю влево, прохожу пару кварталов и опускаюсь на Таганрогскую. Щербатый тротуар сменяется плиткой, временами ровной, а временами волнистой. Первые этажи привычно заняты магазинами. Пивные сменяются аптеками, и наоборот. Разумеется, свинцовой осенью и промозглой ростовской зимой только и остается, что пить. Заливать в себя пиво, или водку, или крымское вино. Можно Таманское, оно не так уж плохо. Алкогольные магазины вырастают бесконтрольно. Конкурировать с ними могут только табачные лавки с безакцизными сигаретами из ближнего зарубежья.
Осенью и зимой Ростов становится серым. Тяжелое небо висит над городом, а когда начинаются дожди, то район заволакивает хтонь. Она всасывает всё, что попадается по пути: желтые и зеленые дома с налетом времени, теплотрассу, военные части, плотно стоящие друг к другу. Весной напасть медленно отступает, район зеленеет и уже не кажется таким мрачным. На полянах желтеют одуванчики. Болезненные дома на Тимошенко не удручают. Но зимой…
Дело было в холодном декабре. Скандалы чередовались игрой в молчанку. Даже кот не выдержал удушающей атмосферы. Только детям было некуда деваться. Дымок смог сбежать, дети – нет. Одним утром я залезла к нему в сумку, нужен был паспорт. В моей руке оказалась пачка презервативов. Вадим отнекивался, говорил, что их подкинули и он ни при чем. В последнюю нашу совместную ночь он крушил мебель в квартире и писал прощальные письма. Дети плакали, а я молилась остаться в живых. Вспоминала, как один знакомый задушил жену, а потом застрелился сам. Быть убитой мне не хотелось. Утром я сказала, что иду в магазин за продуктами к обеду, собрала детей и ушла без единой вещи.
Привычка притворяться сломалась окончательно. И если раньше можно было закрыть глаза на скандалы и неумолимо надеяться на то, что у нас все наладится, то теперь это стало опасно для жизни. В комнате остались раскиданными детские игрушки, около стола лежали несобранные до конца пазлы: Матроскин с Шариком смотрели на наш рухнувший мир. У одного не хватало хвоста, у другого – лап. Мы с детьми не успели собрать картинку. В нашей спальне стояла искусственная елка, на ней сверкали весёлые гирлянды. Всё осталось на последней странице дописанной книги. Вышла временами счастливая, но чаще страшная и угнетающая повесть.
Дважды в день я прохожу мимо столовой, около неё всегда бродят стайки собак. Днём псы мирные, а вечером скалятся и рычат, лучше сделать круг и обойти столовую другой дорогой. Ароматы меняются в зависимости от дней недели. По понедельникам отчётливо доносится запах тушеной капусты, по вторникам и четвергам – отварного минтая. По утрам я всегда встречаю одну и ту же взбитую повариху. Она стоит у заднего крыльца и курит. Наверное, скоро мы начнём здороваться.
– Доброе утро! – скажет она, придерживая сигарету уголками губ, – как дела сегодня?
Я тоже отвечу ей дежурную фразу, и мы понимающе улыбнёмся друг другу.
Я хожу дорогами своего района почти десять лет. Не будь он таким желтым и грязным, был бы не самым плохим местом Ростова. Редкие кормушки на деревьях, одиночные огромные псы, блуждающие в поисках еды, военные части, скрытые за бетонными заборами и окаймленные колючей проволокой. Привычка идти помогает жить дальше. Она была и раньше, пока ее незаметно не сменила привычка притворяться. Я ходила в универ на Турмалину, в пятиэтажное здание, поглотившее пять лет моего студенчества. Ходила по Зорге в девятиэтажную общагу. Ходила по Малой Никитской в Литературный институт. Ходила по дорогам родного хутора.
С Вадимом в первое время совместной жизни мы тоже много ходили, потом ездили. Летним солнечным днем мы ехали в загс, полные сказочных надежд. По гладкой асфальтированной дороге мы дважды спешили в роддом. В первый раз мы еще были необыкновенно счастливы. Во второй раз я уже понимала, что-то пошло не так. Но «что-то не так» легкомысленно заменилось вторым ребёнком. По узким извилистым тропкам на безлюдных холмах мы катались на скутере. Тогда была весна, цвела черёмуха. Я обнимала будущего мужа. Выражение «за крепкой мужской спиной» еще не вызывало ухмылку. Мы остановились около реки, я слезла со скутера, опираясь на его большие и сильные руки. Через десять лет этими руками он будет лупить по бетонной стене в детской спальне, обещая убить меня.
Надо было сказать ему в то утро, когда я поняла, что мы чужие друг другу: «Давай разойдемся, я тебя больше не люблю». Может быть, мы бы смогли расстаться по-человечески. Чем больше я притворялась, пытаясь разжечь былую любовь или хотя бы сохранить небольшие угольки, тем больше Вадим изменялся. Притворяться он не мог, он дурел. Наш последний фокус с драценой стал точкой. Спокойная поездка в «Леруа» за цветком, мы даже ни разу не поругались при выборе и при пересадке. Вадим ехал всю дорогу аккуратно, не выскочил на встречку, не подрезал замешкавшегося водителя, не пообещал убить очередного пешехода, перебегающего дорогу. После той поездки я подумала, что все у нас еще впереди и кризис прошёл, но это был предсмертный вздох. Даже презервативы в кармане оказались эпилогом, а не причиной. Поверить в мой уход он не мог.
Я бреду по району. Вдали виднеется длинный голубой дом. В нем мы снимали первую квартиру. Из окна на десятом этаже открывался вид на город. В первый же день нашего переезда шел теплый летний дождь. Мы вышли на балкон и увидели радугу. «Хороший знак!» – подумалось мне.
– Завтра на работу! – нехотя сказал Вадим, – пойдем посмотрим кино.
Радуга в первый день его не тронула. Казалось, он не обратил на нее внимания. Он затушил сигарету о стену и выкинул бычок на дорогу. На кирпиче остался черный след. Тогда Вадим еще курил на балконе, мы смотрели фильмы, обнявшись на кровати, и могли нормально разговаривать. По утрам я ещё встречала лицо любимого человека. Но что-то начинало происходить внутри. И это непонятное, непознанное и страшное я прятала глубоко внутрь. Однажды смутное взяло верх. Оно отворило дверь, не здороваясь, и осталось со мной. В то утро я поняла, что рядом со мной живет чужой мужчина, и привычка притворяться плотно вошла в жизнь.
Ранняя весна прекрасна. Но Ростов ещё хмур. Пройдёт пара недель, прежде чем район начнёт приходить в себя и оттаивать. Тепло постепенно вступит в свои права, и даже местная сумасшедшая будет красить губы вишнёвым цветом и спрашивать у прохожих рецепт круассанов с шоколадом.
Я веду детей в школу. Утро туманное, как и вчера. Это стало неважно. Я неожиданно поняла, что наступило время полезных привычек. Взбитая повариха на порожках столовой приветливо мне кивнула. Я ответила ей.
