Пламя под золой. Петр Петрович Гнедич

Текст: Андрей Цунский

Эта пьеса — собственно, переделка немецкой Funken unter der Asche («Искры из-под пепла») Генриха Штобицера. В том смысле, что огонь было угас, но вдруг снова разгорелся. Стоило только поворошить золу. Впрочем, автор этого и не скрывал, на титульном листе и так и напечатано «Мотив заимствован». Может быть, эта пьеса — шедевр? Ну, прямо скажем, нет. Не позорная, но и не гениальная. Один раз можно посмотреть.

Так зачем тратить на нее время? О, есть зачем. Эта пьеса сыграла в истории русского театра очень важную роль.

Гостиная. Тона преобладают темные. Справа — огромный резной камин. Перед камином chaise longue, кресло и маленький мозаичный столик. Налево — два окна и рояль. Темно. Главный свет от камина; когда он разгорится — действующие лица затоплены ярко-красным потоком света, резко льющимся из широкого устья. На столе теплится лампа под голубым колпаком. Две двери в глубине.

Так ли все в точности было тогда на сцене — трудно сказать. Все участники и зрители этого спектакля давным-давно умерли. Так появился ли перед публикой слуга и растопил ли камин, как в авторской ремарке? Наверняка! Ведь камин здесь не только для того, чтобы греться и затапливать лица потоком света из устья. Зачем? А ну-ка догадайтесь!

Вот, слуга свое дело сделал, пламя гудит, и на сцене появляются Зинаида Сергеевна Васильчикова и Орест Александрович Ольховской, ее дядя. Идет разговор, ни к чему не обязывающий, о только что законченном обеде. Наконец — к делу.

Зинаида (смеется). Дядя! Вы сегодня себя как-то странно ведете. Сами назвались ко мне обедать…

Ольховской. Что ж, тебе противно это?

Зинаида. Не то. Вы весь день точно хотите мне что-то сказать — и не решаетесь. Вы мне насказали за обедом так много хороших вещей, — что и умна-то я, и красива, и образованна, — ну, словом, совершенство всех творений… я чувствую, что это к чему-то клонится. Вы, дядя, плохой дипломат; все ваши хитрости белыми нитками шиты. Ну нечего: сознавайтесь, в чем дело.

О, я знаю, что вы мне хотите сказать! Что мне тоже пора перейти к делу и прекратить напускать загадочности. Это, скажете вы, даже некрасиво. Театральщина, наигранные эффекты, затасканный прием! Между прочим, вы правы. Об этой комедии один режиссер так и говорил:

«Все должно быть в этой пьесе просто, естественно, изящно и главное художественно. Во время считки я просил не стесняться паузами, только бы они были прочувствованы; просил также говорить своим, отнюдь не форсированным голосом и избегать жестов».

Слышу, слышу ваше ворчание: «Началось. Сейчас нам придется гадать, что это за режиссер, вот только это не слишком трудная задача! Если уж упоминается режиссер, то высшего ранга. А кто у нас режиссёр самого высшего ранга? Правильно, Станиславский Константин Сергеевич. «Вам, Константин Сергеевич, вот тут Владимир Иванович передать свисток велели…»

Однако, чем вспоминать старые анекдоты (если вас заинтересовал именно этот, про свисток, так у вас гугл есть в помощь), лучше скажите, как получилось, что в России вдруг стали чрезвычайно популярны домашние спектакли в конце 70-х годов позапрошлого века?

О, вы бы легко дали ответ на этот вопрос, если бы знали, о ком идет сегодня речь и читали его воспоминания под несколько высокопарным названием «Книга жизни». Кто сказал «Шерлок Холмс»?

«Статья называлась несколько претенциозно: «Книга жизни»; автор пытался доказать, как много может узнать человек, систематически и подробно наблюдая все, что проходит перед его глазами. На мой взгляд, это была поразительная смесь разумных и бредовых мыслей. Если в рассуждениях и была какая-то логика и даже убедительность, то выводы показались мне совеем уж нарочитыми и, что называется, высосанными из пальца».

И правда, сэр Артур Конан Дойл, «Этюд в багровых тонах». Автор статьи с таким названием и правда Шерлок Холмс. Но сегодня мы не о нем, а о том человеке, благодаря которому у нас когда-то было очень много разбиравшихся в искусстве людей… А теперь

Расстроен мир... Проклятый жребий жизни —

Зачем свершить я должен этот подвиг!

Ну ладно, не подвиг. Но, как ни крути, а The time is out of joint; — O cursed spite. Тут никаких сил не хватит to set it right!

Что? Опять не угодил? Откуда цитата? Да, если вы не читаете по-английски, то можете и не знать. Да Шекспир, Шекспир, «Гамлет», акт I, сцена 5. Но вернемся в зал, где идет уже знакомая нам комедия у камина. Кстати, а зачем бы им понадобился камин? Или действие происходит зимой?

Зинаида. Я говорю: почти. Мамаша и вы настаивали, чтоб я вышла за Васильчикова. — Краснокутский отправился в плавание, между нами все было кончено. Но эти три года, что его здесь не было — составили для меня муку… У него остались мои письма.

Ольховской. Письма?

Зинаида. Мы переписывались. Ничего такого особенного в моих письмах не было, но мне неприятно, что они остались у него. Теперь тем более я хочу, чтоб он их возвратил мне, — я собираюсь замуж и существование этой переписки — совершенно лишнее.

Ага! Вот оно что. Здесь будут сжигать компрометирующие письма! Но для начала Зинаиде нужно их как-то заполучить, а человека, у которого эти письма, еще никто не видел. Как, впрочем, и самих писем, и жениха. А насчет «ничего такого особенного»… Знаем мы!

— Мне кажется, — сказал он наконец, — что вы действуете сейчас с излишней уверенностью. Я знаю содержание писем. И моя клиентка поступит, конечно, так, как я ей посоветую. А я ей посоветую, чтобы она все рассказала своему будущему мужу и положилась на его великодушие.

Милвертон рассмеялся.

— Вы, очевидно, не знаете герцога, — сказал он.

Увидев расстроенное лицо Холмса, я понял, что он знает герцога.

— В письмах нет ничего дурного, — сказал он.

— Они бойки... очень бойки, — ответил Милвертон. — Леди писала прелестно. Но уверяю вас, что герцог Доверкорский не сумеет этого оценить.

Так. Опять сэр Артур со своим Холмсом. Вот ведь прицепился. Однако действие происходит в России, герцога Доверкорского здесь вряд ли можно ожидать, тем более в качестве жениха. Тут какой-то барон.

Зачем я пересказываю вам эту пьесу? Опять все усложняю, запутываю… Почему… Да вот почему:

«Публика не привыкла к простой, тонкой игре без жестов — ей надо театральную рутину. Дело актера — воспитывать публику, и хоть я не считаю себя достаточно сильным для этого, но все-таки не хочу подделываться под их вкус и буду разрабатывать в себе тонкую игру, основанную на мимике, паузах и отсутствии мнимых, театральных жестов. Усовершенствую эту сторону. Быть может, когда-нибудь оценят, а нет… так брошу сцену. Иначе играть не стоит».

Я, конечно, не актер, только человеку пишущему приходится делать примерно то же самое — только словами и даже буквами на бумаге, запятыми и точками. А цитирую опять Станиславского. Эх, знали бы вы, что когда он впервые вышел на сцену в главной роли, играл он Подколесина в гоголевской «Женитьбе» и вылезти в окно мог в скромной комнатной декорации на рояль, крышка лопнула, струны порвались… Финал утонул в хохоте, но мало того — после спектакля должны были состояться танцы, а где найти мастера, чтобы чинить рояль на ночь глядя? И пришлось великому Станиславскому танцевальные мелодии весь вечер… петь. И сам он танцевать при этом не мог, а очень хотел.

Почему в то время так были популярны любительские спектакли и целые домашние театры?

«Запрещение частных театров много способствовало тому, чтоб любительский театр процветал. Тут играли и молодые силы, и провинциальные актеры, и для «сдабриванья» даже императорские актеры — отставные и состоящие на службе. Тут был и В. В. Самойлов, и Киселевский, и Горин-Горяинов (отец), и Стрельская, и Александрова, и Варламов. Тут же мелькали и будущие деятели сцены: Южин, Лола». Это цитата как раз из той «Книги жизни», которая нас интересует.

14 сентября 1878 года прошла премьера первой пьесы ее автора, «Дверей не заперли», причем успех был большой. Уже в апреле 1879 года ее уже поставили на сцене Александринского театра в Санкт-Петербурге. Но случилась незадача: прославленный актер «Александринки» Константин Александрович Варламов забыл текст. По ходу пьесы его персонаж, ротмистр, позировал иностранным корреспондентам, делавшим для газет зарисовки, и вместо «С меня всегда командующих частями рисовали» Варламов провозгласил на премьере, что с него рисовали «главнокомандующего». А в зале был всесильный министр внутренних дел Лорис-Меликов. Пьесу запретили. Автор при этом находился… на сцене, играя в компании Варламова, Киселевского, Стрельской, Васильевой — звезд того времени под псевдонимом «Смоленский».

А нам пора вернуться в Москву, здесь тем временем на сцене оказывается уже и адресат компрометирующих писем. Зинаида уговаривает его вернуть их.

Зинаида. К чему они вам! Но если они целы, тем лучше: вы возвратите их мне. Они меня могут компрометировать.

Краснокутский. То есть, вы думаете, что я способен воспользоваться ими для каких-нибудь целей?

Зинаида. О нет, — но мало ли что может случиться. Они могут попасть кому-нибудь в руки. Это совершенно лишнее.

Краснокутский. Они ни к кому никогда не попадут.

Зинаида. Но если я вас прошу? Неужели же вам так трудно с ними расстаться?

Краснокутский. Говорить правду? Трудно.

В самом деле интересно, как Станиславский решил эту пьесу. По тем временам, может, письма кого-то и могли скомпрометировать. Про того же Пушкина сколько всего понаписали! Да и в письмах его, и письмах его друзей всякое, знаете ли… Что же эти барышни писали в XIX веке такого, что хоть изымай и жги?

Краснокутский. Мне это крайне неприятно, а надо повиноваться. Я делаю это для вас. Но услуга за услугу. Окажите мне маленькое удовольствие: преступнику пред казнью оказывают разные льготы.

Зинаида. Что именно?

Краснокутский. Позвольте мне перед этим сожжением прочесть письма.

Зинаида. Сделайте одолжение.

Краснокутский. Только вслух.

Зинаида. Зачем это?

О, вот сейчас мы позабавимся!

Краснокутский (читает). «Любезный Юрий Николаевич, мамаша вас просит завтра обедать к нам. Надеюсь, вы не откажете. Зина».

Что?

Краснокутский (читает). «Ва нас совсем забыли; приходите, мне очень скучно. Приносите книг. Посидим, поболтаем…» Кидать? (Зинаида кивает головой. Он кидает и развертывает новое письмо). «Я вас ненавижу…»

Зинаида. Ого!

Чего ого? Ну чего «ого!»? Что тут жечь?

Краснокутский. Сильно сказано!.. «Я вас ненавижу: какое право вы имели вчера так внезапно схватить мои руки и целовать их. вы воспользовались тем, что никого не было в комнате. Это бесчестно и низко. Я вас ненавижу. Мамаша вас просит прийти сегодня к обеду и велела мне написать вам. Знайте: я скажу, что у меня болит голова, и к обеду не выйду…»

Ну, да. Есть ревнивцы, которым этого достаточно. Но чтобы современная самостоятельная женщина пошла за такого замуж? Не верю! И это не Станиславский, это я не верю. Разве что в помрачении ума — хотя и это случается.

Зинаида. Да?

Краснокутский. Да. — А на следующий день я получил вот эту записку. «Если вчера…» Ах, виноват, я не бросил этого письма в огонь (бросает). «Если вчера я не сдержала обещания и вышла к столу, то надеялась, что вы по крайней мере найдете случай тихонько от других извиниться за третьего дня. И что же: вы хоть бы слово. Я вас не только ненавижу, — я вас презираю». (Бросает письмо.)

Если в любом поисковике дать запрос «примеры переписки в…» — в любом мессенджере, то, что рассекречено каким-то образом… Помимо веьма раскованных и столь же рискованных фото и множества неприличных слов найдется немало ошибок всех видов: орфографических, пунктуационных, стилистических, логических, просто дурацких. Но в общем ничего нового ни под Луной, ни под Солнцем. В современном варианте «Я тебя люблю» отличается только тем, что раньше писали «вас». А телефон современных мужчин подтвердит…

• Что подтвердит? Ах да!
• Он подтвердит: "да, этот молодец
• Вчера", или "на днях", или "тогда-то,
• В такой-то час, с таким и таким-то
• Играл в азартную игру и пил;
• Он ссорился, играя в теннис",

Дальше там про более неприличные проделки, но гипотетически. Мол, если бывало такое, то в телефоне непременно останутся следы… брр, во времена Шекспира не было телефонов! Но, что характерно, в самом деле и тогда следы оставались.

И тем не менее, времена меняются, и люди вместе с ними. Телефоны, в отличие от писем и рукописей, не горят. Женщины и мужчины несколько снисходительнее друг к другу. А личная переписка так же, как и в XIX столетии, может пробудить приятные воспоминания оживить некогда угасшие чувства.

Зинаида (с жаром). Да поймите вы, поймите, что мне выхода не было. Мать была чуть не при смерти, она с ужасом думала, как я останусь одна, совсем одна на руках взбалмошного дяди. Она заклинала меня идти за Васильчикова. Я плакала, я молилась, я видела как она таяла день ото дня, — вы были где-то за десятки тысяч верст, — ни писем, ни слухов… Что же мне оставалось делать, — что делать!.. Она же меня уговорила, чтоб я не портила вашей карьеры, отправила в плавание, и она же умолила меня выйти за другого. Вы спроси́те — мне-то, мне что пришлось вытерпеть и вынести… (Опускается в слезах у стола).

Краснокутский. Но однако вы примирились с этой жизнью?

Зинаида. Я примирилась!? Кто вам сказал?.. Да разве это жизнь была? Это был болезненный бред.

Краснокутский. Но ведь теперь это прошло… Успокойтесь, успокойтесь… Послушайте, да неужели… Неужели теперь не сбудутся наши мечты, — неужели же после всех этих бурь, после этих ураганов мы не подойдем к мирной, спокойной пристани?

Тут вспоминаются Мышлаевский из «Дней Турбиных» с его комментарием «Как хорошо про корабль!»

Премьера спектакля, о котором мы сегодня говорили, состоялась 11 марта 1889 года на сцене Общества искусства и литературы. И это был режиссерский дебют Константина Сергеевича Станиславского. Именно с этой пьесы начиналась великая режиссерская судьба.

«…мы внесли новую, невиданную на русских сценах манеру игры… Интеллигентная, тонкая публика почувствовала ее и бесновалась от восторга, рутинеры протестовали. Последние привыкли, чтобы Станиславский смешил публику или кричал трескучие трагические монологи, и вдруг видят тихое, спокойное исполнение, с длинными паузами, без особого возвышения голоса, — удивлены и говорят, что исполнение вяло, Станиславский играет хуже, чем всегда…» (К. С. Станиславский, «Художественные записи»).

Пьеса называлась «Горящие письма», и написал ее Петр Петрович Гнедич, племянник того самого Николая Ивановича Гнедича, который перевел «Илиаду» и «Одиссею», и над которым Пушкин сначала жестоко пошутил в октябре 1830 года, а потом долго извинялся. Не помните?

• Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера,
• Боком одним с образцом схож и его перевод.

А ведь Пушкин писал о Гнедиче-дяде и до этого, и после совсем по-другому:

«Незнание греческого языка мешает мне приступить к полному разбору “Илиады” вашей. Он не нужен для вашей славы, но был бы нужен для России. Обнимаю вас от сердца».

• «Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи;
• Старца великого тень чую смущённой душой».

Эх, как же важно быть сдержанным! И никаких телефонов ведь не было, но анекдоты и удачные шутки не горят столетиями. И уж тем более — пушкинские эпиграммы. Однако сегодня речь Гнедиче-младшем.

Литературное наследие Петра Петровича Гнедича — это несколько пьес, четыре романа, множество рассказов и очерков, фельетонов, стихотворений. Он же оставил нам свой перевод «Гамлета» — он в этом тексте и процитирован. Известны и несколько романсов на его стихи.

А еще…

Если вы хотите стать действительно знающим и понимающим античное искусство человеком, то вы непременно должны разыскать книги «История искусств с древнейших времен», «История искусств (зодчество, живопись, ваяние)», «История искусств: живопись, скульптура, архитектура». Их автор — тот же Петр Петрович Гнедич.

И вы никогда не перепутаете каннелюры с лепреконами, дорийские колонны легко отличите от коринфских, и без сложных расчетов поймете, зачем в середине купола Пантеона в Риме оставлен окулюс — и что это такое! Мне повезло найти такие книги в детстве. А вам тоже повезло — по крайней мере одну вы можете найти прямо сейчас и совершенно бесплатно! Но не спрашивайте меня — как!

Ах, да. Вышла ли Зинаида за Краснокутского? Точно не скажу, но жениха-барона она принимать в тот день отказалась.