Текст: ГодЛитературы.РФ
«Прочитано» — бесплатная онлайн-библиотека современных рассказов. Амбициозный проект вышел за рамки онлайн-формата еще в 2023 году, когда был напечатан первый сборник рассказов библиотеки «Прочитано». В апреле 2025 года в свет выходит второй печатный сборник и открывается набор рассказов для третьего.
В преддверии этого сооснователь «Прочитано» Анастасия Тарасова рассказала о целях проекта и поделилась рассказами, включенными во второй сборник.
«"Прочитано" — это издательский проект, посвящённый современному рассказу. Мы собираем короткие тексты современных русскоязычных авторов и делимся ими с читателями — в виде бесплатной онлайн-библиотеки на prochitano.ru и в печатных сборниках. Наша главная цель — чтобы чтение качественной прозы стало частью повседневной жизни как можно большего числа людей. Именно поэтому мы выбрали рассказ: он короткий, но ёмкий, и идеально вписывается в ритм нашей спешащей реальности.
Сейчас в библиотеке — уже больше 1200 текстов от более чем 500 авторов. Среди них — Ася Володина, Арина Обух, Гала Узрютова и многие другие. Коллекция растёт каждый день: мы открываем приём текстов дважды в год — весной и осенью.
Чтобы рассказ стал ближе к читателю, мы размещаем QR-коды, ведущие в библиотеку, в кафе, ресторанах, коворкингах — везде, где у человека может найтись пять свободных минут. Так тексты находят своих читателей там, где их меньше всего ждёшь — и особенно радуешься встрече.
В 2023 году вышел первый печатный сборник "Прочитано", посвящённый многообразию короткой прозы. Мы хотели показать, что рассказ — это не ограничение, а простор: здесь легко умещаются фантастика, мистика, драма, юмор, антиутопия — любые жанры. А в апреле 2025 года выходит второй том — о вкусе жизни во всех его проявлениях».
Второй том «Прочитано» будет посвящен «вкусу жизни во всех его проявлениях». В книге собрано 37 текстов русскоязычных писателей, среди которых Арина Обух, Иван Бевз, Евгений Сологуб. Звёздные гости — Михаил Шуфутинский, Ян Непомнящий, Юнис Теймурханлы и другие — делятся своими личными историями о том, что наполняет жизнь смыслом. Сборник выйдет ограниченным тиражом.
Редакция «Прочитано» поделилась с нами рассказами, вошедшими во второй печатный сборник.
Приятного чтения!
«Два рифмованных слова», Мария Борелье
День густ, воздух сер, среди всего зависли капельки конденсата. Расталкивая корпусом серое и влажное, идёт человек. Он носит серый пиджак, серые брюки, серые ботинки, серый галстук, серый чепчик с козырёчком и ушками — нечто не совсем определённой формы, работающее как головной убор. Он выглядит вполне стильно. Здесь не бывает дождя, но всё готово к дождю в любую минуту, воздух сам замерший дождь. Серая влага тянет серое небо к земле, и оно поддаётся.
Нельзя сказать, что человек вдохновлён, никто не скажет, ведь это неправда. В его глазах давно не видали искры. Он идёт на работу, точно зная, как пройдёт его день. Он возьмёт кофе — на работе нужен кофе. Он поздоровается с коллегами — на работе важны коллеги. Он сядет за стол — ему полагается стол — и займётся бумагами: дело в том, что от него ждут именно этого, чтобы он занимался бумагами.
Про себя он случайно рифмует два слова и улыбается. Кажется, вышло красиво, думает он, был бы поэтом, написал бы стих. Это точно улыбка, лёгкое, рассеянное свечение в области рта; не усмешка, как вышло бы в разговоре с коллегой; и не смех, ждущий в баре после работы. Улыбка. Нежная.
Его работа находится в длинном, ужасно вертикальном стеклянном здании. Однажды он видел его небесно-голубым, но сегодня оно будет серым, оно то ли отражает небо, то ли питается им.
Он вспоминает, как был поэтом, в садике, когда ещё не умел писать. Художником и артистом. Танцором и музыкантом. А потом стал одеваться в серое. Ему купили маленький детский галстук. Он пугается своих чувств: вспомнив свой первый галстук, он будто бы падает в шахту лифта. Он пугается этого чувства, и чувства искры в секунду до галстука: мол, что ж это; и дальше идёт на работу, прекратив улыбаться. Ему нужно быть точно уверенным, что он верно живёт свою жизнь.
Вот бы не было никакой работы, я пошёл бы кормить уток и смотреть на верхушки деревьев, смущается он своей мысли, не успев её даже подумать.
Расталкивая корпусом частички воздуха и капельки влаги, он продвигается сквозь омерзительно вертикальные стеклянные здания, такие же, как его здание. Они тянутся ввысь и вот-вот зашумят, закачаются, как вековые дубы в лесу. Человек в голове перебирает бумажки, задачки и важные встречки, поставленные на сегодня.
Сейчас возьмёт кофе. Немного хочется спать.
Человек заходит за поворот, и на месте своего вертикального здания видит пустое место. Он удивлён, но решает, что всё нормализуется, если подойти ближе.
Ближе обнаруживается четырехугольный след, равный площади стоявшего здесь здания. Асфальт под ним не изнашивался, пока здание было на месте, поэтому остался ярко-серого цвета, в отличие от асфальта вокруг. Немного скопилась пыль и когда-то закатившийся под здание мусор. Он поднимает коробку из-под конфет, думая, что это невежливо — бросать мусор под здания.
Донеся коробку до мусорки, он тщательно осматривается. Хочет найти коллег, осколки здания или службу спасения, полицию или штатного психолога. Никого. Незнакомые люди проходят по своим направлениям, расталкивая корпусом влагу, срезая путь через ярко-серый четырехугольник асфальта. Он совершенно не хочет искать коллег, осколки здания, службу спасения, полицию и даже штатного психолога, хотя она очень приятная женщина.
Он всё понял.
Он идёт кормить уток и смотреть на верхушки деревьев.
Он улыбается, а его взгляд чуть искрится. Я замечаю его по пути к уткам и улыбаюсь навстречу. Я тоже всё поняла.
«Пустой рассказ», Евгений Сологуб
Так я слышал.
Однажды Байданов разместился в подгнивающем бунгало неподалёку от храма Тигровой пещеры (Таиланд, провинция Краби). Ему предстояло пройти тысяча двести шестьдесят ступеней пути к ногам Золотого Татхагаты. Когда он, глядя в окно и вдыхая тропический запах обезьяньего кала, чем-то напоминавший аромат переспелого манго, заметил идущего мимо монаха и спросил: «Как я это сделаю?» — тот не останавливаясь ответил: «Осмотрись».
Байданов осмотрелся: солнце бродило меж секвой и лиан, тени скользили по стволам и, казалось, деревья танцевали, вороша буро-рыжие листья корнями, — хотя нет, это ветер шалил. Где-то плакали дети, гремели мопеды, Вавилон языков суетился вокруг.
Байданов подумал: «Пора!» — и лёг на жёсткую бамбуковую кровать. Под москитным балдахином лежал как жених. Эта мысль рассмешила Байданова. Под пальмовой крышей что-то протопало, эхом грохнуло по жести соседней. Бесполый ребёнок разросся до крика: «Ape! Ape! Ape!» — и Байданов вновь согласился: «Пора».
Он хотел избавиться от имени — оно бродило по пятам. Когда через двести метров он вышел на пешеходную дорожку, услышал: «Паша, у нас мало времени! Пойдёшь или будешь стонать?» Обезьяны смешались с людьми и вертелись в ногах, как переодетые голуби. Зной густел с каждым шагом — впрочем, был ожидаем; а вот зной людей — нет.
Байданов хотел было зайти в пещеру, где, он знал, продают и покупают, очищают карму туристам, молятся и снова продают, но не стал. Справа возвышался храм, который охраняли пластмассовые оранжевые тигры, слева — хилая тропинка утекала к подножию скалы Золотого Будды.
Извилистая лестница уводила на небо. Макаки сидели на перилах, собирали дань: рвали клыками пакеты кокосового молока, брезгливо пожёвывали бананы, клацали пластиковыми бутылками. «Я не взял воду», — подумал Байданов и начал подниматься.
Какое-то время повторял: «Пусть звон колокола выйдет за пределы нашей жизни, пусть звон колокола выйдет за пределы нашей жизни, пусть звон колокола выйдет за пределы нашей жизни», но быстро устал.
Он подставил щёку ветерку, вспомнил шёлковое прикосновение матери, на секунду пожалел, что не взял воды. Наблюдал за собой и увидел: пакет, который притворился в сумерках кошкой; шрам тени на щеке интерьера; фиолетовые руки, что при мерцании свечи перебирали чернику; сонное молчание времени в дверях; пахучую горку грибов на липкой скатерти; дневной смех и ночной лепет; вести и мысли; воскресное щебетание птиц; потусторонние голоса соседних комнат; тусклые коридоры и заливные луга; школьный кабинет с портретами мертвецов на стенах; бесконечность прошлого; блики чая в пиале...
Чья-то рука легла жаром на плечо, и сухой мужской голос произнёс: «I think, I won’t reach to Buddha». Тогда Байданов, не оборачиваясь, прошептал: «А кто сказал, что ты идёшь?» — и мужчина, кажется, понял.
Семья русских еле дышала за ними. Мальчик в сухой белой футболке простонал: «Дальше не пойду...» — и поскакал по ступеням наверх. «Об этом можно написать рассказ. В энную россыпь слов. Пусть там будет ветер, макаки, джунгли и немного дхармы. Кто-нибудь прочтёт и спросит: как ты это сделал?» — подумал Байданов. Вот он почувствовал, как слова просятся наружу, и увяз в ступенях окончательно, ноги отказывались существовать. Байданов снова услышал голос. Звонкий, напевный, далёкий. За голосом увидел взгляд. Во взгляде — не страсть, но томление. За взглядом — любовь. И снова: скрип двери, стеклянный звон колокольчика в светящейся руке. И голос, и плоть: «Помоги, помоги, помоги», и горловое пение, и бесполый крик: «Ape! Ape! Ape!».
Тогда Байданов открыл глаза, вдохнул запах гнилого бамбука и плесени, сказал: «Пора!» Молча вышел из бунгало, молча пролез сквозь вязкую толпу, молча отдал бутылку воды обезьянам, молча взошёл по тысяче двумстам шестидесяти ступеням, не останавливаясь, вверх к ногам Золотого Татхагаты.
Немногочисленные туристы наверху бродили по смотровой площадке, отдав впечатления камерам и смартфонам; у десятиметрового золотого колокола спала утомившаяся молодая пара; две ободранные улицей собаки тоскливыми взглядами искали лакомства, то и дело вгрызаясь себе в бока; персиковое солнце росло и крепло, а изгородь, пущенная повторяющимися гипсовыми колёсами по периметру смотровой площадки, берегла от смерти; монах в белой хлопковой робе, сидя в позе Ваджрасана, перешёптывался с алтарём; ветер разносил белый бамбуковый пепел, запах благовоний вместе со звуком колокольчиков; одинокая девушка с родинкой, точь-в-точь лягушачьей икринкой, на медном от загара лбу, вытянув ноги, сидела под огромным Золотым Буддой и улыбалась: «Какой чистый воздух, какой приятный звон»; кучерявый неуклюжий мужчина с видеокамерой через плечо, споткнулся о Байданова, испуганно бросил: «Извините», а тот не ответил, как не ответило его сознание ни на звук колокольчика, ни на запах, ни на ветер.
Так я слышал.
«Миша», Ира Данильянц
Собака Миша считает, что лучшее спа — это полежать в яме, но раз в месяц приходится ходить в баню. Деревенская эстетика Мише не по душе. Когда он видит, что из трубы маленького дома идёт дым, то уходит на соседский участок, лезет на земляную гору и облаивает баню издалека. Соседский участок — Мишин Диснейленд. Там люди строят бассейн. Уникальная возможность копать землю, купаться в жидкой глине и валяться в яме одновременно.
Сегодня из города привезли несколько больших мягких полотенец, белую простыню, три мочалки (жёсткую, средне-жёсткую, нежёсткую), щётку для вычёсывания и органический шампунь в ассортименте: с авокадо, лимоном, белой глиной и «суперсила для лошадей». Всё это положили в чёрный непрозрачный мешок и спрятали в предбаннике. Далее, пока Миша фотографировался с Микки Маусом и катался на русских горках, затопили печь, положили в карман булку с повидлом — и аттракцион начался.
«Миша, сынок! — кричит Мишин хозяин, который всю их совместную жизнь обращается к Мише не иначе как „мишасынок“. — Пойдём, я тебе что-то покажу!» Миша на секунду останавливается, смотрит в сторону дома и переключает карусели на самую высокую скорость. «Миша, сынок! — говорит Мише его хозяин и вытаскивает из кармана булку с повидлом. — Смотри, что у меня есть». Миша смотрит, но не идёт. Тут хозяин Миши всё понимает: махровый халат. Миша не придёт до тех пор, пока видит на нём банный махровый халат. Мишин хозяин возвращается домой, надевает поверх халата длинный старый тулуп, выходит на улицу и снова заводит разговор про булку с повидлом.
Миша не идиот. Он лежит за забором поперёк ямы и прикидывается спящим. Приходится идти на крайние меры: «Я поехал в город! Где машина?» — кричат как будто не Мише. Миша теряет бдительность, прыгает через забор на улицу и несётся к машине. Ехать в город — его любимое после Диснейленда. За воротами Мишу перехватывают предатели и тащат в баню.
Миша не сопротивляется, терпит белую глину и авокадо, чихает от «суперсилы для лошадей», ест свою булку, выходит из бани мокрый, униженный и опустошённый. Дома его наряжают в белое, подкалывают уголки простыни английскими булавками, и он ходит по комнатам, красивый и печальный, как древнегреческая невеста. Когда он ложится на свой диван, то шлейф его платья художественно спадает на пол. Если бы можно было поставить памятник Гигиене, то это был бы бронзовый Миша весь в белом и с кривыми от возмущения ушами. Через полчаса с него снимают одежду и причёсывают. Он садится за печку и громко себя облизывает. А ещё через час кто-то забывает закрыть уличную дверь и всё становится хорошо.
Если прямо сейчас вам захочется выйти на веранду, то сквозь большое окно в кружевных шторах вы увидите, как абсолютно счастливый Миша лежит на земляной горе, весь в старом дожде и жидкой глине. Из окна видны только Мишины грязные уши и белый хвост, похожий на откусанный бублик.
«Подарок», Марианна Яцышина
Надёжнее всего было прятаться под дедушкиным столом. Массивный обеденный густо-вишнёвого цвета; овальная столешница, округлые ножки пахнут смолистым лаком. Сидишь, как в домике. Целый нерушимый мир.
Не помню, когда начала искать свой дом на земле. Давно. Успела в разных пожить. В деревенских, ветхих и крепких, в обыкновенных и необычных. Стоящих среди высоких лиственниц, в яблоневом саду, у просёлочной дороги.
Свой дом, он как дерево: медленно из земли вырастает. В тридцать два начала собирать камни. Для фундамента дома. Посреди бывшего совхозного поля. Ни одного дерева на участке, только кустик дикого шиповника и горы вокруг.
Как-то в самый разгар стройки Коля-тракторист привозит свёрток с годовалыми кедрами. Прижались друг к другу во влажном пакете, видать уже давно с места на место переезжают. Заморыши растопыренные. Сразу видно — не жильцы.
— Держи подарочек. Жена с лесхоза вчера принесла, неликвид остался, куда девать, непонятно. Отдашь, может, кому.
Поставила их возле кучи бута, завтра пристрою соседям. Сосна сибирская, в народе кедр, — дерево знатное, но толку в приусадебном хозяйстве от него мало, если только ради красоты, но растёт больно долго.
Мне сейчас не до красоты: стройка, машины, трактора. Затопчут, завалят камнями, брусом, переедут, помнут. Ещё кони с коровами повсюду лезут. На следующий год посажу, когда забор будет нормальный, а эти отдам кому-нибудь. Всё, точка.
— Ты чего, кедры сажать в ограде не надо, — рассуждает Коля, — кедры пускай в тайге растут. Вон, смородину сажай, она быстро растёт, да и польза есть. Жимолость посади, облепиху, малину. А что кедры, какой от них прок?
Сам же принёс, главное, и сам же отговаривает. Да, конечно, кедры не буду сажать, нет, зачем. Иду за лопатой. Черёмуху лучше, она быстро вырастет, или смородину, малину вон попрошу. Иду искать, из чего смастерить заграждение, временное, пока забор не появится.
Начинаю копать. Раз, два, третий... Да их уйма целая, некоторые по два-три приходится в одну лунку. Воды на участке нет, таскать на себе придётся, далеко. Ничего, флягой на тележке, приспособлюсь. Дождик поможет, выживут — никуда не денутся.
Восемнадцать лет прошло. Черёмуха разрослась, облепиха, смородина. А кедры, они едва выше меня. Подрастают потихоньку, да и куда им спешить.
Частенько Колю-тракториста вспоминаю. Прав же был, что советовал ягоды сажать, теперь вон какой урожай.
А что кедры? Просто подарок.
