Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
С днем Победы, дорогие друзья!
С нашим главным и единственным всенародным государственным праздником. Второго такого не будет. Слишком много искусственного стало в жизни человечества в последние годы. А этот день – в потускневших фотографиях из семейного альбома. Храните их, если выпало счастье не потерять.
В 1945 году в газетах каждый день публиковались стихи. Поэты дежурили в редакциях, писали по горячим следам событий. Это, конечно, творчество по разнарядке. Но в 1945 году и такое выходило талантливо – у поэтов разных поколений. По крайней мере, ярко. И у фронтовиков, и у военкоров и у тех, кто по возрасту или состоянию здоровья должен был оставаться вдалеке от передовой. Поэзия – не соревнование. Но рискну предположить, что все-таки было главное стихотворение 1945 года. И это – «Мое поколение» Семена Гудзенко. Там есть вся палитра чувств фронтовика после Победы. Но впору вспомнить и другие строки того года.
Слово Эренбурга
В то время стихи любили не только студенты филологических факультетов, учили наизусть, многого от них ждали. Это был разговор по душам. Даже самые «официозные» по духу стихотворения были необходимы людям. Ни в коем случае не относитесь к ним как к антиквариату. Самое глупое – это высокомерие по отношению к тем, кто жил до нас. Они достойны многого, но не нашего взгляда свысока. Да он и невозможен. Скорее мы не доросли до той правды, до той веры в поэзию, в солдата, в человека.
А от Ильи Эренбурга ждали скорее яростной публицистики, чем стихов. И он мудро сказал о последних днях Великой Отечественной – по-своему счастливых и по-своему нестерпимых: «Войны начинаются почти всегда внезапно, а кончаются медленно: уже ясен исход, но люди еще гибнут и гибнут». Это истина. Люди погибали и после Победы – конечно, меньше, чем в дни войны. А в августе нашей армии еще предстояло добить последних союзников Гитлера – японских самураев. Эренбург не только предчувствовал, он просто знал, что так и будет. Но он написал о Победе и в стихах, проникновенно и образно, как будто вернувшись в свою поэтическую молодость:
- Она была в линялой гимнастёрке,
- И ноги были до крови натёрты.
- Она пришла и постучалась в дом.
- Открыла мать. Был стол накрыт к обеду.
- «Твой сын служил со мной в полку одном,
- И я пришла. Меня зовут Победа».
- Был чёрный хлеб белее белых дней,
- И слёзы были соли солоней.
- Все сто столиц кричали вдалеке,
- В ладоши хлопали и танцевали.
- И только в тихом русском городке
- Две женщины как мёртвые молчали.
Победа всегда – женщина. Как Родина. И относимся мы к ней бережно, с нежностью.
Традиция оды
Александр Прокофьев в день Победы написал более риторическое, но нужное многим:
- Великий день! Мы так его назвали.
- Пред ним - стеною дым пороховой,
- Над пеплом, гарью, грудами развалин
- Им поднят стяг Победы боевой.
- А там, где бились воины простые,
- Размашисты, суровы, горячи,
- Победа распростерла золотые,
- Прямые незакатные лучи.
- На мрамор занести б всех поименно
- Солдат России, чтоб в века, в века,
- Да чтоб над этим мрамором знамена,
- Простреленные, рвались в облака!
Здесь зафиксировано, вморожено в строки ощущение миллионов людей от весенних сообщений Совинформбюро, от московских салютов, от красных знамен над Берлином… Читая такие строфы, можно проследить преемственность с русской одической традицией XVIII века. Великая победа достойна торжественных аккордов. Язык ХХ столетия подчас сопротивляется этой традиции, уходящей корнями в музыкально-политический жанр. А эти стихи тогда запомнились.
«Но с него была видна победа!»
Дмитрий Кедрин (один из тех, кто всю войну рождал сильные стихи) незадолго до 9 мая написал стихотворение «Победа», обратившись к далекой истории – о казачьем походе против турок:
- А казаков так осталось мало,
- Что второй курган не вырос выше
- Самой низкой камышовой крыши.
- А когда он встал со старым рядом,
- То казалось, если смерить взглядом,—
- Что поднялся внук в ногах у деда...
- Но с него была видна победа!
Это было уже не пророчество, а уверенность. Кедрин нередко обращался к историческим сюжетам, эти стихи известны и сегодня. Он успел еще написать изящные строки об освобожденных узниках гитлеровской Германии:
- В потертых сапогах и в полотняных
- Косынках, вылинявших добела,
- Толпа освобожденных полонянок
- По городу готическому шла.
- Был этот город — хмурый и старинный —
- Сырой, как погреб, прочный, как тюрьма.
- Склонявшийся над свечкой стеаринной,
- В нем Гофман некогда сходил с ума.
- Как мумия, сухой, как смерть, курносый,
- Свободный от ошибок и грехов,—
- В нем жил когда-то старичок философ,
- Не выносивший пенья петухов.
А 18 сентября 1945 года Дмитрий Кедрин трагически погиб под колёсами электрички по пути домой в Черкизово. Это тоже послесловие к той весне. Трагическое.
Время строек и классики
Страна не могла не врастать в мирную жизнь – еще до Победы. Незадолго до нее Сергей Орлов написал стихи, в которых повеяло будущим:
- Батареи издали рокочут,
- Утопают города в дыму,
- Падают разорванные в клочья
- Небеса нерусские во тьму.
- Но спокойно за пять лет впервые
- Спят солдаты посреди огней,
- Потому что далеко Россия —
- Даже дым не долетает к ней!
Если перелистать газеты апреля и мая 1945 года, мы увидим, сколько там новостей, не связанных с действующей армией. Открыт новый завод, вышел кинофильм… Ведь нужно было и собрать урожай, и восстанавливать разрушенные города. Незадолго до Победы в Москве открыли Ботанический сад – трудно представить, как непросто это было. В Ленинграде возвращались на законные места золотые ангелы, кораблик и статуи Летнего сада. В Новосибирске готовили к премьере неслыханный по архитектурному размаху оперный театр.
Скоро он грянет «Сусанина». Советская цивилизация (а такая все-таки была) замешана на почтении к мировой классике – архитектурной, литературной, театральной, поэтической. И даже в годы войны злоба дня не перечеркивала этого направления нашей культуры. Борис Пастернак в 1945 году закончил перевод «Гамлета» и начал «Доктора Живаго». Когда на вечере в Политехническом студенты попросили его назвать лучшую вещь о войне, он, не задумываясь, ответил: «Василий Теркин». Впрочем, далекие отзвуки Великой Отечественной можно приметить и в его «Гамлете». От военных стихов к философским перешел и Арсений Тарковский, испытавший в 1945 году прилив вдохновения. В том году он писал:
- До сих пор мне было невдомек —
- Для чего мне звездный каталог?
- В каталоге десять миллионов
- Номеров небесных телефонов,
- Десять миллионов номеров
- Телефонов марев и миров,
- Полный свод свеченья и мерцанья,
- Список абонентов мирозданья.
- Я-то знаю, как зовут звезду,
- Я и телефон ее найду,
- Пережду я очередь земную,
- Поверну я азбуку стальную:
- — А-13-40-25.
- Я не знаю, где тебя искать.
Здесь не фронтовой сюжет, но – кроме многого прочего – дух победы.
Братские могилы
Радость, ликование, которому, казалось, не могло быть границ, не затмевало мыслей о павших. 1945 год – это еще и реквиемы. Михаил Исаковский написал «Враги сожгли родную хату» именно тогда. И Твардовский писал «Я убит подо Ржевом», и Маргарита Алигер – о братских могилах:
- Уснул, мое сокровище,
- не встанет ото сна.
- Не выветрилась кровь еще,
- земля еще красна.
- И новая трава еще
- над ним не проросла.
- И рядом спят товарищи,
- не встанут ото сна.
- И птицы поднебесные,
- когда на юг летят,
- могилы эти тесные
- в полете разглядят.
- И земляки солдатские,
- когда в поля пойдут,
- могилы эти братские
- не вспашут, обойдут.
- Ветрами чисто метены,
- без памятных камней,
- хранит земля отметины
- погибших сыновей.
- И если чудо сбудется
- в далекие года,
- война людьми забудется,
- землею - никогда!
Несвоевременно? Да, это сказано в 1945 году. Вовсе не прямолинейно страстная она была в поэзии. Множество оттенков, и смелость была, даже дерзость. А ведь она сегодня почти забыта. Если и вспоминают, то в связи с мужьями.
Торжественные аккорды
И Всеволод Рождественский, поэт старой школы, в победные дни вспоминал о боях на Пулковских высотах:
- Знаю — в сотый и тысячный год,
- Проходя у застав Ленинграда,
- Отвести благодарного взгляда
- Ты не сможешь от этих высот.
- Из весенней земли, как живой,
- Там, где тучи клубились когда-то,
- Встанет он в полушубке солдата —
- Жизнь твою отстоявший герой.
Вот кто умел брать торжественные аккорды.
Из дежурных газетных поэтов (вовсе не уничижительная формула) в народе любили Алексея Суркова. Одного из лучших военкоров, настоящего командира, прошедшего не первую войну. Прислушайтесь к его словам о дне Победы. Это не триумфальный салют, а нечто сложнее. Он знал войну и много писал о ней. И, как мало кто другой, имел право назвать солдата победителем. Вообще – имел право говорить о солдате:
- Где трава от росы и от крови сырая,
- Где зрачки пулеметов свирепо глядят,
- В полный рост, над окопом переднего края,
- Поднялся победитель-солдат.
- Сердце билось о ребра прерывисто, часто.
- Тишина... Тишина... Не во сне - наяву.
- И сказал пехотинец: - Отмаялись! Баста!-
- И приметил подснежник во рву.
- И в душе, тосковавшей по свету и ласке,
- Ожил радости прежней певучий поток.
- И нагнулся солдат и к простреленной каске
- Осторожно приладил цветок.
- Снова ожили в памяти были живые -
- Подмосковье в снегах и в огне Сталинград.
- За четыре немыслимых года впервые,
- Как ребенок, заплакал солдат.
- Так стоял пехотинец, смеясь и рыдая,
- Сапогом попирая колючий плетень.
- За плечами пылала заря молодая,
- Предвещая солнечный день.
«Кем я был на войне?»
В тот год вся страна пела песню на стихи Льва Ошанина: «Эй, встречай, с победой поздравляй! Чарочку хмельную полнее наливай!» А у Ошанина были еще и такие лирические размышления:
- Кем я был на войне?
- Полузрячим посланцем из тыла,
- Забракованный напрочно всеми врачами земли.
- Только песня моя с батальоном в атаку ходила,-
- Ясноглазые люди ее сквозь огонь пронесли.
- Я подслушал в народной душе эту песню когда-то
- И, ничем не прикрасив, тихонько сказал ей: - Лети!
- И за песню солдаты
- встречали меня, как солдата,
- А враги нас обоих старались убить на пути.
А он ведь в 1945 году написал еще и «Дороги»! И песня незабываемая, и стихи.
«Согнуть труднее, чем сломать»
Сегодня, быть может, трудно понять, что в том году можно было писать не о победе, не о войне и связанных с нею чувствах. Но Леонид Мартынов иронически и в сказочном духе писал о Лукоморье, Ярослав Смеляков – о Манон Леско. У нас была сильная, многоцветная и свободная поэзия.
Константин Симонов в 1945 году написал:
- В разлуке были. Смерть видали.
- Привыкли к скрипу костылей.
- Свой дом своей рукой сжигали.
- В последний путь несли друзей.
- Того, кем путь наш честно прожит,
- Согнуть труднее, чем сломать.
- Чем, в самом деле, жизнь нас может,
- Нас, все видавших, испугать?
- И если нет других путей,
- Мы сами вновь пойдем в сраженья,
- Но наших судеб повторенья
- Не будет в судьбах сыновей!
Это по-мужски сдержанная мольба о том, чтобы новая война не упала на плечи сыновей. Уж лучше – снова на наши плечи. И это тоже ключевой мотив 1945 года. Особенно важно, что написал стихи, быть может, самый «главный» поэт войны, сопровождавший ее трагедии и победы статьями и стихами с лета 1941 года.
Они завоевали мир, в котором можно было любить, строить, учиться, читать «Илиаду» и «Анну Каренину». «Победа – враг войны», - этот афоризм приписывают Суворову. Это правило понимают почти все воевавшие.
