Текст: Ольга Лапенкова
Есть почти беспроигрышный способ начать любую статью: ввернуть оборот вроде «Большинство читателей знает, как…», «Вряд ли кто-то будет спорить, что…» и так далее. Но в случае с обзорами литературных премий эта метода проходит со скрипом. Не каждый согласится, что поэтические премии (а главное, те произведения, за которые их присуждают) – это беспристрастное зеркало эпохи. Не согласится по множеству причин, первая из которых – пресловутая субъективность любого жюри, высказывающего на творческих конкурсах свои «ах!» и «фи!», а вторая – поправка на узкоспециальность: всякий гуманитарий всё-таки по многосотлетней инерции воспринимается как философ в башне из слоновой кости, откуда, может, и открывается завораживающий вид, зато никак не выходит рассмотреть детали.
Так или иначе, организаторы и члены жюри премии «Лицей» из года в год не просто стремятся к объективности, но и умудряются ее демонстрировать. В нынешнем сезоне, как и в большинстве предыдущих, в Коротком списке представлены кардинально разные подборки. Что позволяет делать выводы о неких, как бы глянцево это ни звучало, трендах года – и разобраться, какие тактики избрали творческие люди, чтобы продолжать жить и творить в постоянно усложняющемся мире.
Мы предлагаем сопоставить подборки всех десяти участников Короткого списка. Но перед этим небольшой спойлер:
И было бы странно не объяснять эту тенденцию, проводя параллели с реальностью.
Юлия Крылова («Светочувствительность»)
Подборка Юлии Крыловой производит идеалистическое, выхолощенное, почти стерильное впечатление. Это лирика для интеллигентов и интеллектуалов – отнюдь не лишённая чувства, но всё же больше похожая на искусный лабиринт, чем на торжество порыва и всплеска. И даже вкрапления земной «грязи» – интимной физиологии – видятся здесь не как чужеродные элементы, а как тщательно взвешенная и аккуратно влитая ложка неизбежного дёгтя.
Это вовсе не значит, что лирика Юлии Крыловой хуже, чем стихи остальных авторов. Однако целевая аудитория ее поэзии, думается, несколько у́же, чем у остальных шорт-листеров.
- КАЛИНИНГРАДСКИЙ БЛЮЗ
- Псевдобазилика, спрятанная в тумане,
- сломанный замок, и на углу аптека,
- и хрущевки вокруг, составленные томами —
- в спальном районе библиотека.
- Снег обеляет черный гранит, и волны
- бьются о берег, ты же сидишь подолгу
- камнем на лавке, чтоб не смахнуть невольно
- Кантом забытую треуголку.
- Кант, как и прежде, не покидает город
- (свет кабинетный под дверью лежит полоской) —
- Кант глаза закрывает, чтобы увидеть горы
- посередине Балтии плоской.
- Баха играют ночью в большом Соборе
- Глена Гульда фа-минорные пальцы —
- радость и смерть, радость и жизнь, горе —
- тридцать варварских вариаций.
Сергей Калашников («А вот они»)
Если творения Юлии Крыловой – это полузагадки-полупритчи для интеллектуалов, то поэзия Сергея Калашникова, физика и лирика, – почти беспримесная, лишь немного сдобренная впрыском неприкрытого чувства отрада для ценителей постмодернизма: его квинтэссенция и лебединая песня. Писать так, как Калашников, в наше время вроде бы и сложно (нужно недюжинное мастерство и чувство вкуса), а вроде бы и не особо актуально.
Впрочем, нашу эпоху можно назвать какой угодно, но негостеприимной – вряд ли. Так что у лирики Калашникова однозначно найдутся ценители. И даже, более чем вероятно, продолжатели. Но принесёт ли эта метода автору лицейское золото-серебро – большой вопрос.
- ощущая воздействие литерали всего
- составляя деепричастный отказ от прав
- я выходил смотреть новокосино
- было тревожно. в этой – одной из – глав
- близился вечер, капало с козырьков
- острых, как пузырьки на губах весны
- март наступал когортой плохих стихов
- и выгребал казённое из казны
- близилось лето, был как подсолнух крив
- круг на воде, сравнения шли враскос
- я всех любил, но вырывался крик
- кончись, я засыпал и мне не спалось
- в этих дворах, в квадрате колодцев крыш
- люди куда-то шли, и наверняка
- не успевали, может ты зря спешишь
- я уставал смеяться и всем мешать
- солнце всходило наискось, ахаха
Марина Марьяшина («Помимо зрения»)
А вот лирической героине Марины Марьяшиной в порывистости и чувственности ну никак не откажешь. Надрыв для неё стократно ценнее, чем умение жонглировать именами и датами, играть словами. Однако мировоззрению и самоощущению её лирической героини не то что не позавидуешь – его врагу не пожелаешь, настолько там всё безысходно.
Это, кстати, уже не эстетизированный постмодерн, заведомо отказывающийся от моральных ориентиров. У лирической героини Марины Марьяшиной ценности есть, причём они вполне себе, как принято говорить, традиционные. Однако путь к простому счастью слишком долог – и потому лишён смысла.
- где-то во дворах Бахчиванджи
- ливнями мой путь не обложи
- свет янтарный в кухне, абажур,
- комнату я взглядом обвожу ль,
- режу лук ли, чайник кипячу —
- ничего от жизни не хочу
- просто дожидаюсь, как жена,
- с ночи утра, с утра дотемна
- что наступит жизнь, зажжётся свет,
- муж вернётся, тишь сойдёт на нет,
- будут разговоры, беготня,
- и запомнят вовсе не меня,
- а вот этот яблочный пирог,
- половик да вымытый порог
- не меня, а мёртвую жену
- да густую в кухне тишину.
Артём Ушканов («Больничная поэма»)
Самый парадоксальный – одновременно почти архаичный и ультрамодно-авангардный – автор нынешнего шорт-листа (и, кстати, участник шорт-листа предыдущего), Артём Ушканов в этот раз представил на суд жюри поэму, которую снабдил пометкой: «Эти тексты написаны по мотивам моей альтернативной гражданской службы в качестве подсобного рабочего в хирургическом отделении клинической больницы». Речь в ней идёт о безответной любви штатного работника к птице неземного полёта – девушке-анестезиологу, той, что каждый день танцует на грани между жизнью и смертью. Чем смелее поэма поворачивается к читателю то одним, то другим боком, тем больше препон и полутонов обнаруживается между мужчиной и женщиной, так и не познавшими взаимного чувства.
В лирике Ушканова – не побоимся этого громкого слова – уникально то, что он умудряется удивить читателя насквозь предсказуемыми приёмами. Поступательно разворачивая сюжет и углубляя переживания лирического героя, автор всё увлечённее играет словами и контрастами. В девяноста случаях из ста попытки в который раз истолковать созвучие слов «мать» и «тьма» звучали бы банально – но Ушканов умудряется вдохнуть неподдельное чувство в самые простые буквенные сочетания. Как он это делает – загадка.
- а на ночь целует мать-
- тьма: тьмок
- в ответ: …тьмок-тьмок,
- мать-тьма…
- и — марш спать
- ать
- два ать два
- …засыпай, засыпай вечным сном:
- и не беспокойся ни о чём
- я всегда права
- в твоей груди чёрное солнце — водоворот
- он перечёркнёт все твои слова
Елизавета Трофимова («Какой-то цифровой Трофимов»)
Одного из самых несчастных поэтов всея XIX века – К. Н. Батюшкова – ругали за «слишком явное смешение… обычаев мифологических с обычаями жителя подмосковной деревни». Делал это, кстати, не кто иной, как Пушкин. Поэтесса и, на минуточку, философ Елизавета Трофимова пошла ещё дальше: из-под её пера вышла ядрёная смесь древнегреческого, древнерусского и средневекового наследия с киберпанковскими мотивами, а ещё с «аниме» и «наклейками с котятами».
Истины, которые проговаривает лирическая героиня Трофимовой, в большинстве своём общеизвестны, но такого культурологического сплава мы, пожалуй, ещё не видели.
- а мы с этим миром народ простой
- повторяем всем день ото дня
- не производи звуков рядом со мной
- вообще не трогай меня
- у нас наклейка на общем лбу
- (с этим миром почти мы банан)
- никому не справиться одному
- и никто никому не дан
- книга скорби льётся нарекаци
- хрусталя по хрущёвкам звенят
- мы сиама милые близнецы
- два комочка божьих котят
Егор Спесивцев («Бумажки с предсказаниями»)
Ещё один завораживающий и малопредсказуемый прыжок в кроличью нору – чтение подборки поэта, журналиста и музыканта Егора Спесивцева – процесс физиологически-отталкивающий. Дочитав одно стихотворение, невольно морщишься, а потом сразу идёшь за добавкой.
Декаданс, эстетика отвратительного, романтизация саморазрушения, привкус старого доброго ультранасилия – всего этого в насквозь атеистической лирике Спесивцева, эдакого Рю Мураками на русский манер, в избытке. Помимо того что подборка актуализирует извечные вопросы (например, «Почему уродство привлекает нас не меньше, чем красота?»), она призывает задуматься, насколько глубоко стоит закапывать не то что страх – панику перед каждой секундой бытия. И стоит ли это делать вообще.
- watching me fall
- громкое и сырое
- сердце пульсирует, когда держишь его в руке.
- грудная клетка, вывернутая наизнанку.
- живое мясо самого себя.
- катакомбы института кaрдиологии в крылатском:
- от двух статуй по мраморной лестнице вниз.
- африканская девушка вставляет катетер мне в вену
- и ведёт в темноту. всё, что я ощущаю — катетер,
- мокрый снег и кипящий во мне раскалённый металл.
- под мрачный эмбиент медицинского аппарата
- научиться дышать по команде, вязать паутину,
- пить холодную кровь и смотреть, как клубится вода.
- [ночное шоссе, освещённое только фарами]
- нет сил говорить и думать, зато есть силы
- распускаться цветами из раны, тонуть в нефти неба
- и хрустеть позвонками, вставая с кровати.
- культ успеха и токсичная позитивность. разные способы
- говорить себе «я бессмертен», если вы идиот. если нет:
- кольца дыма зависшие в воздухе; город в тумане;
- свист в ушах после взрыва раздувшейся ядерной бомбы.
- разноцветные пятна текут по стеклу,
- снег искрится,
- и подсохшая кровь оставляет следы на бинте.
Мария Затонская («Свидетель»)
Подборка Марии Затонской видится эдаким мультитулом, универсальным инструментом: какой бы ни попался читатель, он просто обречён отыскать в этих стихотворениях что-то своё. Затонская в меру закручено пишет на общечеловеческие темы – и почти во всех работах выдерживает взволнованную, но не истеричную интонацию; пользуется доступной, но не примитивной лексикой; отливает мысли в предсказуемую, но ещё не совсем избитую форму. Стихи получаются образные – и легкоусвояемые; техничные – и лаконичные.
Иными словами, господин не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок. Из-за этого читателя, даже вполне удовлетворённого текстами, не покидает ощущение, что всё это он уже много раз видел.
- зимой прохладной ни одной звезды
- так выглянешь из форточки насилу
- я это уже видела однажды
- и так прощалась будто никогда
- и ты прощался тоже удлинённо
- последний раз подвешенный в ночи
- как будто репродуктор объявляет
- но мы не верим что вот так бывает
- я снилась острову и всем его полям
- и море билось по его концовке
- по точкам по которым на строке
- висят как ягоды отравленные буквы
- не уходи не оставляй меня
Евгений Дьяконов («Болевые цветы»)
Засветившийся на недавней прЕМЪии им. Е. Мякишева Евгений Дьяконов рассуждает о скоротечности быта и иллюзорности общепринятых ценностей; не гнушается автологии, то есть упоминания уймы бытовых деталей и деталек, – и, в рамках традиции, заложенной ещё Венечкой Ерофеевым, взбалтывает, но не смешивает экзистенциальное и алкоголическое. И пусть в некоторых стихотворениях больше бравады, чем откровения, попадаются и легендарные артефакты.
- это что за страшный крик
- наполняет дом?
- — это хочет черновик
- стать чистовиком
- что там за зверинный рык
- наполняет сад?
- — это хочет чистовик
- в черновик назад
Анастасия Бугайчук («Когда-нибудь станет достаточно»)
Лирику этой поэтессы можно сравнить с поэзией вышеупомянутой Марины Марьяшиной. Но если у последней лирическая героиня, несмотря на всю грусть-тоску, всё-таки довольно ловко балансирует на бойко вертящемся земном шарике, то у Бугайчук жизнь как таковая сводится к набору эскапистских вылазок, иллюзий, снов и софизмов. Не «трудно, но, может быть, прорвёмся», а «прорываться неоткуда и некуда». Остаётся лишь надеяться, что вся эта безысходность – фетиш лирической героини.
Только что мы не завидовали персонажу Марьяшиной; но на фоне безысходной вязи, сотканной – причём, нельзя не отметить, с отменным мастерством – Анастасией Бугайчук, он выглядит почти что раем. Или, по крайней мере, его преддверием.
- Вот так спрашивают тебя спустя одно существование:
- кого ты любил?
- А ты отвечаешь: никого.
- Чего бы ты хотел?
- А ты отвечаешь: ничего.
- Стоишь себе посреди белого поля,
- и всё, что ты можешь, — блевать.
- И тогда наконец приходит освобождение.
- Нет больше ни глупых людей в интернете —
- всех забанили,
- отобрали аккаунты за плохое поведение;
- ни тех, кто всегда знал как лучше, —
- споткнулись на ровном месте,
- лежат в гипсе, подняться сюда не могут.
- Нет авторитетов, нет подчиненных,
- исчезли раболепство и зависть,
- рухнули накопления —
- все теперь до удивительного равны,
- жалки и беспомощны.
- Вот это я понимаю —
- райское наслаждение.
Мирослава Бессонова («Страшные существа»)
Ещё одна подборка, в которой доминантной становится грусть-тоска-безысходность, но на сей раз – подмявшая под себя человеческую логику ностальгия, глюк магического мышления: представление о том, что раньше трава была зеленее. Лирическая героиня Бессоновой тоскует и по своему, сугубо личному, безудержному детству, и по общему для всех золотому веку, которого никогда не было – и который был совсем недавно.
- с новым временем полным драм
- нянчиться не хочу
- мне сказали оно тиран
- похлопали по плечу
- время прошлое — сибарит
- и ему невдомёк
- что во лбу не звезда горит —
- снайпера огонёк
И всё бы хорошо, безысходная тоска по былому – тоже позиция. Вот только не отступает подозрение: спустя энное количество лет лирическая героиня с таким же тоскующим трепетом будет говорить о том «здесь и сейчас», в котором – пока что – ей невыносимо горько.
Как водится, с точностью предсказать победителя «Лицея» – и тем более тройку лидеров – маловозможно. Это из года в год говорит о качестве премии – и объективности тех, кто причастен к раздаче наград. Но даже если руководствоваться какими-то умозрительными закономерностями (предположением, что победителем с большой долей вероятностью станет тот, чьё имя уже примелькалось), однозначного фаворита тоже не отыщется (помимо Ушканова, «Лицей» в разные годы штурмовали и Марьяшина, и Бессонова, и Бугайчук). Всё это, по понятным причинам, хорошо.
Покритиковать, как всегда, найдут за что: не было ли допущено на этапе формирования шорт-листа обидного промаха – и проигнорированы те, кто мог его в каких-то отношениях разнообразить? Не является ли поразительная однородность (при очевидной разноликости) представленных подборок поводом для беспокойства? Или всё-таки нет ничего страшного в том, что орбита, по которой перемещается лирический герой, порой катастрофически сближается с орбитой самого автора, реального человека со своим устоявшимся мировоззрением?
Эти вопросы относятся скорее к узкоспециальным (литературоведческим), чем к остросоциальным. Но ещё залётному читателю – и уже не впервые! – наверняка бросится в глаза, что практически все авторы, подсознательно или намеренно, дистанцируются от самых болезненных процессов современности. Баг это или фича? Сигнал о том, что происходящее вокруг стало совсем уж невыносимо и от него приходится любой ценой сбегать, – или, наоборот, о том, что даже самые кошмарные ужасы, ввиду их количества, померкли, стали почти привычными, так что на их фоне вполне можно порассуждать о своём, о личном? Точный ответ мы, возможно, получим лишь с течением времени.
