Текст: Игорь Вирабов / Родина
Для мира сделок и пиара интеллект удобнее искусственный. Глубины слов сменяются нарезкой клипов и пиктографическими смайликами. И куда деваться в этом мире председателю Земшара?
Я про Велимира Хлебникова.
Думаете, это просто так, случайно - что никто сегодня и не сомневается: ну был такой поэт - но был, конечно, с придурью. А встретился бы вдруг такой теперь - лишь пальцем у виска бы покрутили.
Вот девятого ноября ему 140 лет. При имени его все понимающе кивают головой: он арт-объект, музейный экспонат. Тогда свихнулось время - и пинь-пинь-пинь, тарарахнул зинзивер - и бобэоби пелись губы - так что он тогда пришелся очень кстати.
И бескорыстный футуризм его, и "заумь" удивительных пророчеств. Но теперь-то. Времена не те. Зачем нам заморачиваться?
Футуриста Хлебникова - скажем честно - мало кто читает. У меня нет никаких сомнений: зря.
Заметьте: в новостях сегодня постоянно говорят про "атомную бомбу" - причем обыденно, как будто это все равно что отравиться нехорошей шаурмой. А между прочим, главную страшилку всех времен, само словосочетание "атомная бомба" впервые сконструировал на русском Хлебников (и в тот же 1921 год оно появилось у Андрея Белого в поэме).
За восемь лет до этого у Герберта Уэллса в романе "Освобожденный мир" всплывала "atomic bomb" - ее переводили как "атомическую". У Хлебникова в "Досках судьбы" она не просто стала "атомной": в его конспекте будто бы предсказывалось термоядерное безрассудство нынешнего мира.
Он вообще, как замечали близкие приятели, мог говорить о будущем подробно, будто он его уже прожил.
Предсказывал - как вспоминал.
Словарь неологизмов Хлебникова, который вышел в девяностые, включал шесть тысяч - но при этом знатоки насчитывают у него 14 тысяч новых, неизвестных прежде слов. И многие из них прижились - мы и не заметили.
Сумасшедший? Мне-то кажется, спешить с диагнозом не стоит - мало ли что может пригодиться нам самим.
Лучше поедемте в Санталово. Дремучее местечко. Топкое.
А нас ждет в Санталове - которого, к тому же, нет? Была деревня в Новгородской области, да уже сплыла.
И все же надо до нее добраться. Получалось не у всех. Когда-то, говорят, до этих самых мест дошел Батый с ордой - но, оглядевшись, быстро повернул обратно. Фрицы, говорят, в минувшую войну сюда не сунулись.
Речки здесь переплетаются - названия у них, как ворожба: Яймля, Витца и Холова, и Волма, которая впадает во Мсту.
А из речного ила тут по сей день вымываются частички всякой чуди - окаменелые останки со времен протерозойской эры. Объясняют так: в докембрийскую эпоху в районе современных Крестцев в земной коре образовался разлом, по линии которого в те незапамятные времена происходило извержение вулканов.
С пятого века нашей эры в этих краях кругом курганы и сопки.
Есть еще свидетельство: в десятом веке (в 947 году) княгиня Ольга близ одной из здешних деревень - Усть-Волмы - определила погост.
И здесь же, в этих же местах, в двадцатом веке - из деревни Санталово на кладбище в село Ручьи несли поэта, председателя Земного шара. Звали его Виктором, но он остался Велимиром. Кто-то, оплакав, сгоряча назвал Санталово гиблым, проклятым местом. Но это зря. Судьба сюда поэта привела, конечно, не случайно.
- Там, где жили свиристели,
- Где качались тихо ели,
- Пролетели, улетели
- Стая лёгких времирей.
На местном диалекте в речках плавала лососка и кругом водились возгри, ломец, а в лесу копали горы селякуши-муравьи. Здесь и теперь из зарослей выглядывает чудь и дичь. Здесь все перемещения не в расстояниях пространства - во времени.
Ехать надо от столицы полтысячи километров в сторону Новгорода. За райцентром Крестцы (с ударением на первом слоге) с трассы направо, еще километров двадцать до Ручьев. Там сразу же увидите Дворец культуры - вывеска на нем подскажет: здесь музей поэта Хлебникова.
В музее главная - все держится на ней - удивительная учительница истории Светлана Николаева. Если что - она и приведет или подскажет, как попасть в Санталово.
Минут пятнадцать до заветного камня с указателем. От него километра два лесом, по просеке, к дремучей речке.
Вот она уже петляет впереди, черная от холода. Трава-мурава по берегам простегана репейником, и тишина.
Деревня-то сто лет назад была невелика, домов двадцать, часовня и школа начальной ступени (учеников чуть меньше полусотни). Занимались здесь когда-то земледелием и гнали дёготь. Точно уже не скажет никто, в какой день деревни не стало. Но точно известно, что в конце шестидесятых кто-то еще жил в Санталове.
Последней жительницей стала, говорят, Евдокия Лукинична Степанова - смутно еще приезжий Хлебников-поэт запомнился ей с детства. Он же стихи писал, как колдовал - и по Санталову его строками шла большая русская история.
Загадочная, необъятная история. Забудешь тут!
- Мне снилась девушка-лосось
- В волнах ночного водопада.
- Пусть сосны бурей омамаены
- И тучи движутся Батыя,
- Идут слова, молчаний Каины, -
- И эти падают святые.
- И тяжкой походкой на каменный бал
- С дружиною шел голубой Газдрубал.
По берегу, сквозь заросли, еще проглядывают мшистые булыжники из фундамента школы, в которой провел последний месяц жизни великий поэт-будетлянин Велимир Хлебников. На бревенчатой стене этой школы когда-то процарапал художник Петр Митурич: "Здесь жил с 16 мая и умер Первый Председатель Земного Шара Велимир Хлебников. 9 ч. утра. 28 июня 1922 г.".
Там, где стояла банька, хрустят обломки черепицы цвета неба. Возле нее и мучился последние дни жизни странный светлый человек.
И заговаривавший время строчками: "Русь, ты вся поцелуй на морозе!".
И заговаривавший жизнь:
- Мне мало надо!
- Краюшку хлеба
- И каплю молока.
- А солью будет небо,
- И эти облака!
- И заговаривавший перед смертью смерть:
- Я умер и засмеялся…
- Я полетел к родным.
- Я бросал в них лоскуты бумаги, звенел по струнам.
- Заметив колокольчики, привязанные к ниткам, я дергал за нитку.
- Я настойчиво кричал "ау" из-под блюдечка, но никто мне не отвечал, тогда закрыл глаза крыльями и умер второй раз, прорыдав:
- как скорбен этот мир!
Последняя санталовская жительница, Евдокия Лукинична, держалась долго, но медведи донимали, и в восьмидесятых перебралась в Ручьи. Она еще помнила Хлебникова, ходила к его могилке, смотрела за ней да вздыхала. О чем вздыхала - уже и не узнать, в начале 1990-х и ее не стало. Здесь же, рядом, и ее схоронили.
А Санталово кстати, могли и спасти. В 1967 году писали письма, собирали подписи, развернули было дискуссию, но вскоре так же и свернули. Победили сторонники "проклятого места". И Санталово спасать не стали - как не бывало его теперь, ни зги.
Магическая деревня растворяется в государстве времени. Но сюда ради поэта-футуриста почему-то постоянно пробираются разные люди.
Тихий и теплый музей Хлебникова обитает в Ручьевском ДК уже лет сорок. Лет десять, как он стал филиалом Крестецкого краеведческого музея, но, конечно, в нем по-прежнему многое на энтузиазме - это чистая любовь. Создал музей в Ручьях когда-то ростовский художник Олег Облоухов. Помогали новгородские художники, работники московского музея Маяковского да петербургского Института русского языка и литературы. Филолог Жан Альквист сам по лесу расставлял таблички, указатели…
Так с давних пор здесь стали собираться ежегодно Хлебниковские чтения. На энтузиазме, а на чем еще.
Так Хлебников и сам ведь был - гол как сокол, таскал с собой наволочку, набитую его числоречами и небокнигами, и только.
В любовно собранной здесь экспозиции есть и такие раритеты - книжечка, изданная в начале 1930-х от имени "Общества друзей Хлебникова" футуристом Алексеем Крученых (тираж - 95 штук). Здесь же первоначальная полуистлевшая доска с могилы поэта - имя было вырезано ножом.
Здесь стоит поискать разгадку странности судьбы поэта: как же Хлебникова занесло сюда? Только вернулся в том же 1922 году в Москву из своего "персидского похода" - а туда в составе красного революционого отряда ездил в поисках земли обетованной, Конецарства.
Так при чем же тут Санталово?
С футуристами Маяковским, Мейерхольдом, Бурлюком, Кручёных он связался, будучи студентом физмата Петербургского университета. Половину первого боевого сборника "Пощечина общественному вкусу" составляли тексты Хлебникова.
Перед самой мировой войной 1914 года он писал решительные "воззвания к сербам и черногорцам" и манифесты "в защиту угророссов, отнесенных немцами в разряд растительного царства". Вечное подобострастие общественных элит перед авторитетом Запада юноша Хлебников не разделял: "Человечество нуждается в нас не как в европейцах, а именно как в славянах, преодолевших Европу".
В апреле 1916 года его призвали в армию в Царицыне. Бессмысленная служба в полуразложившемся запасном полку чуть не свела с ума. Писал прошение на фронт - и получил ответ: очкарику и разгильдяю в действующей армии не место - надо иметь для этого "мало-мальски воинский вид".
К 1917 году изменилось многое. При Керенском его опять призвали в армию - теперь он сам не захотел. В воспоминаниях приятелей описано, как разрабатывали план: в Харькове на медкомиссии он стал читать свои футуристические вирши - медики признали очевидными психические отклонения, он получил отсрочку.
В те же самые дни опубликовано его "Воззвание председателей земного шара" - "Персидский ковер имен государств / Да сменится лучом человечества". Для него теперь война другая: "Живая сила предприятий поступает / В распоряжение мирных рабочих войск".
И в самом деле сумасшествие - он сам и написал: "Это было сумашедшее лето, когда я испытывал настоящий голод пространства".
- Усадьба ночью, чингисхань!
- Шумите, синие березы.
А что там с персидским ковром? В 1920-м, после Октябрьской уже революции, Хлебников в Баку работал в культотделе Волго-Каспийского флота и писал в "Кавказскую коммуну" все, что думает про Колчака и Врангеля:
- От зари и до ночи
- Вяжет Врангель онучи.
В Морском политпросвете лекции читал: "Моряки! Вы делили со мной кашу, а я хочу поделиться с вами мыслями".
Написал статью "В мире цифр" и выступил с докладом "Опыт построения чистых законов времени в природе и обществе".
А весной 1921-го наконец отправился в Персию. Записан в политуправление Реввоенсовета 11-й армии и с моряками Каспийской флотилии под командованием Раскольникова брошен на подмогу "гилянской революции", поднявшей красное знамя свободы на древней земле Заратуштры и Гурриэт эль-Айн - поэтессы, казненной за проповедь освобождения женщин Востока.
Хлебников так горячо и обещал:
- Клянемся волосами Гурриэт эль Айн,
- Клянемся золотыми устами Заратустры -
- Персия будет советской страной.
- Так говорит пророк!
Но ехал Хлебников посланником Природы, председателем Земшара. Дети у него "пекли улыбки больших глаз / в жаровнях темных ресниц", а встречные добрые иранцы восклицали: "Русски не знаем, / зидарастуй, табарича".
"Труба Гуль-Муллы" гудела у него - и обещала мир Добра и Справедливости, который открывается в Коране чисел и древней мудрости. Всем будет счастье и "Новруз труда". Да, "гилянская революция" обернулась предательством и поражением, поход окончился ничем. Но Хлебников не сомневается: Добро еще осилит Зло, как Ормазд - Ахримана.
- "И мы на вражеские части
- Верблюжий повели поход.
- Навыворот летело счастье,
- Навыворот, наоборот".
Сын орнитолога и лесоведа (основавшего, кстати, первый в России госзаповедник на Нижней Волге), Хлебников мечтал о загадочном Конецарстве, где уснет у человека на коленях лев, где коровы и травы, как братья и сестры меньшие, снимут оковы. Звучит это несбыточно и страстно - но страстность Хлебников настаивал на "чифире" математического сухостоя.
Загадочные формулы и вычисления привели поэта еще в 1914-м к предсказанию: "Не следует ли ждать в 1917 году падения государства?" За два месяца до Февральской революции он предупреждал родных в письме, чтоб были осторожны - впереди гражданская война: осталось "только 1½ года, пока внешняя война не перейдет в мертвую зыбь внутренней войны".
За полгода до Октябрьской революции пишет знаменитое свое: "Свобода приходит нагая / Бросая на землю цветы…"
- Новое время идет - когда
- девы споют у оконца,
- меж песен о древнем походе,
- о верноподанном Солнца -
- Самодержавном народе.
Маяковского восхищало, что в самом Хлебникове "бессребреничество принимало характер настоящего подвижничества, мученичества за поэтическую идею". Бунт животных и вещей из хлебниковского "Журавля" перетечет в поэму Маяковского "150 000 000".
И "заумь" для него важна: она необходима будущему, чтобы слово точно отражало суть вещей и времени.
В Москву Хлебников вернулся в солдатской шинели, персидской барашковой шапке и тяжелых солдатских башмаках. Громоздкий портфель был туго набит рукописями. Мыкался в поисках работы и жилья. С юга привез малярию - а лечиться негде.
Петр Митурич увез его в мае 1922 года в деревню Санталово, где в школе работала первая жена художника, Наталья Константиновна, дочь князя Звенигородского (второй женой Митурича позже станет сестра поэта Вера Хлебникова).
Председатель Земшара ходил в лес, ложился голышом на землю - пропитаться солнышком. Ходил на рыбалку - 56 форелей и хариусов за раз.
Потом слег в страшных муках, и всё.
Растворился в муравьях, рыбешках и прочей природе.
Всё как-то вышло вмиг. Хлебникову шел тридцать седьмой год.
Он честно предупреждал, вспоминая о Пушкине: "Люди моей задачи умирают в 37 лет".
Просто теперь он поплывет "в волнах небытия" - и всё останется по-старому, но только он будет "смотреть на мир против течения".
Похоронили футуриста на погосте в соседней деревне Ручьи, меж елью и сосной. На сосне и вырезали надпись и дату.
На крышке гроба нацарапали: "Председатель Земного Шара Велимир Хлебников". Пририсовали и земшар.
Церковь Георгия Победоносца (1741 года) над могилкой поэта с тех пор до наших дней рассыпается величественно. Есть еще храм в Ручьях - Покрова Пресвятой Богородицы, он появился в начале прошлого века, но тоже рассыпается.
В 1960 году Хлебникова из лучших побуждений решили перезахоронить на Новодевичьем кладбище (8 участок 6 ряд) в Москве. Если верить свидетельствам очевидцев, из могилы в Ручьях перевезли то ли несколько косточек, то ли горсть земли с прахом и несколькими пуговицами. Часть праха явно осталась и в этой земле - так у футуриста Хлебникова оказалось две могилы, обе подлинные.
В Ручьях на месте прежней деревянной таблички позже поставил над могилой памятник скульптор Вячеслав Клыков.
На Новодевичьем покой Велимира хранит "каменная баба" со степного половецкого кургана, которому не меньше полутора тысяч лет.
- И на груди ее булыжной
- блестит роса серебряным сосцом.
Хлебников и это знал заранее. предупреждал: "Мы знаем твердо, что мы не повторимся на земном шаре. Чтобы оставить по себе памятник, мы основали государство времени (новая каменная баба степей времени; она грубо высечена, но она крепка)".
Люди ходят к двух могилам поэта, в Ручьях и на Новодевичьем, - а мозгопашец и провидец Хлебников ветвится в дебрях санталовской природы.
И разливается отсюда по земшару - несбыточный, как любовь, без которой не выжить заблудшим.
- "Когда умирают кони - дышат,
- Когда умирают травы - сохнут,
- Когда умирают солнца - они гаснут,
- Когда умирают люди - поют песни".
Хлебников изобретал "образчики словоновшеств в языке" и неологизмы бесперебойно. Что-то прижилось, чего-то никто и не вспомнит. Но кто изобретает слово - тот преодолевает смерть.
Часто говорят, что Хлебников изобрел слово "летчик". Есть несогласные - уверяют, что раньше это слово произнесли - по одной версии Александр Грин, по другой - Михаил Пришвин. Но все же общепринято считать, что Хлебников. Так или иначе, это недалеко от истины: в 1915-м в его "Тризне" промелькнула "тень от летчиков в пыли".
Сам же он сетовал, что "летчик остался, а льтица отлетела". В "отлетевших" словах - остались и отрицанцы, и брюховеры, и гнилолюбы, и тухлоумцы, и весничие.
В словах "через слюду обыденного смысла" - Хлебников настаивал - должен "просвечивать второй смысл". Словам предписано руководить добром и злом и управлять сердцами нежных. У него "язык любви над миром носится / и "Песня песней" в небо просится".
И одних лишь производных от глагола "любить" у Велимира - насчитали пятьсот.
Неожиданно на этом пробегает электрической дугой от Хлебникова мостик к восемнадцатому веку. Если кому-то кажется, что у футуриста не было предшественников, это, разумеется, не так.
Василий Тредиаковский, автор "Езды в остров любви", изобретатель слов "любимство" и "любовность", из которых вышли современные любовники и любовницы, - считался странным и, конечно, сдвинутым, полубезумным, как и вся его поэзия: ломал язык, над ним глумились власть имущие.
А между прочим, этому безумцу восемнадцатого века принадлежат изобретенные слова - великолепный, внимание, впечатление, деятельность, обнародовать, подлежащее, предмет, преследовать, разумность, существо и умозрительный. Радищев взял эпиграфом к своему "Путешествию из Петербурга в Москву" из Тредиаковского - про "чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй", изменив только тризевный на стозевный…
Неожиданно для многих Пушкин обратил внимание: не так уж прост Тредиаковский, стоит присмотреться повнимательней. Но где уж там.
Вот так и с Хлебниковым - в наше время любят с удовольствием поговорить, что, в сущности, он никакой не гений, а скорее не в своем уме. И просто повезло.
Но это началось почти что сразу после смерти Велимира.
И Осип Мандельштам когда-то возмутился: "Он был открыватель ученый, провидец, целитель, а из него сделали полуидиота-шамана". Он же добавлял: "В новой русской поэзии я знаю только трех человек с особым устройством сознания. Это Хлебников, Маяковский, Пастернак..."
Известно, что на Хлебникове многие ломали копья. Заболоцкий называл его "величайшим поэтом XX века", а Чуковский - "юродивым на грани идиотизма". А у этого юродивого завораживают строки - где река шумит "служебным долгом", а море дает "белью отпущенье в грехах".
Перед Великой Отечественной двадцатилетний Михаил Кульчицкий написал стихи, создав легенду о поэте, бросившем в костер свои рукописи, чтобы только согреть замерзавшую девочку, у которой мать погибла "от немецкого снаряда".
Почему еще мне кажется, что надо к Хлебникову прислушиваться. И почему с диагнозами лучше быть поосторожнее.
Можно отмахнуться теперь от всех его пророчеств будетлян - или смотреть на них как на случайность и шаманство. Но, как ни странно, в них есть ключ ко всем грядущим поворотам века. И не только прошлого - и нашего теперешнего тоже.
Будетлянин Хлебников в своей "Трубе Марсиан" разделил человечество на изобретателей и приобретателей: "Приобретатели всегда стадами крались за изобретателями, теперь изобретатели отгоняют от себя лай приобретателей".
За кем из них будущее? Хлебникова это волновало: "Будущее решит, кто очутится в зверинце, изобретатели или приобретатели? и кто будет грызть кочергу зубами".
Нам-то теперь, сто лет спустя, известно: ведь в конце концов приобретатели скомкали ХХ век и рассовали по карманам, как банкноты. Изобретатели вели их не туда - а идеалом общим должны стать обогащение, успех любой ценой и ненасытность вечная. Ведь так теперь - как мог такого не предвидеть Хлебников, если уж он такой "пахарь мозгов - мозгопашец"?
Но кто сказал, что этого он - не предвидел?
Миссию поэта этот странный гений видел в самурайской жертвенности, скифской страсти, верности идее православного философа Николая Федорова: "Жить нужно не для себя (эгоизм) и не для других, а со всеми и для всех".
Государство будущего создано в воображении у Хлебникова - "во имя проведения в жизнь высоких начал противоденег".
Цивилизаторам с рассказами про "джунгли", "правила" для дикарей или про жульнические "сделки" - места во всемирном государстве будущего нет.
По Хлебникову "мировая революция требует мировой совести" - так же, как "организму вымысла нужна среда правды".
Он пояснял еще: "Я хотел издали, как гряду облаков, увидеть весь человеческий род и узнать, свойственны ли волнам его жизни мера, порядок и стройность".
Что он узнал, что предпочел: разочаровываться в человечестве - или в верить вопреки всему в возможность Государства Будущего?
Думаю, он и сейчас летает над деревней Санталово, которой нет давно. Кому-то хочется, чтоб он был сумасшедшим. Я даже знаю, почему. Но еще я знаю: что бы Хлебников теперь про нас ни думал, - будущее у него всегда аукается прошлым.
Да и в конце концов, он нас предупреждал:
- "… Горе и вам, взявшим
- Неверный угол сердца ко мне:
- Вы разобьетесь о камни,
- И камни будут надсмехаться
- Над вами,
- Как вы надсмехались
- Надо мной".
