Текст: Андрей Васянин
Книжку стандартного для него небольшого размера автор показал, едва войдя в забитую аудиторию. По словам Гришковца, она вышла только в ноябре, и в интернете (как показали поиски) обложки еще не найти, а издалека ее было не разглядеть (а мы нашли. – Прим.ред.). Оставалось верить словам автора, что работа художника Сержа Савостьянова (уже много лет оформляющего книги Гришковца) – «настоящее произведение издательского искусства».
Но о самой книге, «литературной основе спектакля, который я сыграл уже 60 раз», речи на презентации так и не зашло. И автор так и не сел за стол, избрав, как обычно, форматом встречи на своих презентациях общение с публикой.
Ответы на ее вопросы выглядели фрагментами из какой-нибудь книги – и вот несколько отрывков из этого диалога.
Про страх
Я четыре года жил без темы, не знал, о чем писать. Начиная с 20-го года, как пошла пандемия. Я играл прежние спектакли и не знал, о чем можно говорить – не иносказательно, а впрямую. Я не мог предложить самому себе тему спектакля, пока не взглянул внимательно вокруг себя. И вдруг – па-бам! – понял, о чем хочу говорить. Я хочу говорить о страхе. Я понял, что для нормального, ответственного человека в сегодняшнем мире бояться не просто нормально – это обязательно. Если у человека есть дети, он не может сказать, что он ничего не боится, иначе он не отец и не мать. Если он ответственно работает и любит свою работу, он не скажет, что ничего не боится. Если любит Родину, понятно, что боится вообще за этот мир, за жизнь. Узнав, за что человек боится, можно понять, кто перед вами. И тот, который всерьез полагает, что ничего не боится – он никто. Страхи нас формируют. Так что в этой книжке я адвокат страхов.
Про писательство
Писательская работа – это самое большое счастье. Особенно если писать от руки. Я не умею пользоваться клавиатурой, у меня нет компьютера, со мной не обменяться электронной почтой. Я писатель старорежимный, не цифровой. И у меня свои творческие измерения, которые осознал, работая над «Театром отчаяния». Я пишу гелиевыми ручками и под стол поставил корзинку и бросал туда ручку, когда в ней заканчивался гель. И этот роман оказался равен 138 ручкам.
Про современную литературу
Для меня большая современная русская литература ограничивается пока Фазилем Искандером. Дальше я не нашел героя. Но самое ужасное в современной русской литературе – это отсутствие контекста. Я не чувствую его. И те литературные силы, которые сейчас в России работают, разобщены. Если кому-то вручили премию в Букере – значит, что эту книгу не надо читать. Букеровская книга занудная, и, скорее всего – норвежская или шведская. Отсутствие контекста и победа технологий. Мы восхищаемся технологиями, и нас из этого уже не отпустят – слишком много денег задействовано. А я еще не вижу литературы, настоящего кино, большого театра. И крупного художника в центре всего этого. Ну что делать, мы не выбираем эти перемены. Надо стараться и быть полезным людям.
Про рабочий процесс
Книга всегда заканчивается сама собой, ты сам ясно чувствуешь ее финал. Но тут нужно уметь останавливаться. Я, когда пишу, работаю где-то часов десять, остальное сон, еда, прогулка. Но бывает так, что я сел, написал, что-то получилось. И вот чувствую, что на сегодня хватит, хорошо уже не будет. Все, что я буду писать дальше, будет выброшено, и сегодняшний день пройдет зря.
Но работать при этом так хочется, прямо остановиться не могу. И как остановить эту графоманию?
Но есть один метод.
Я терпеть не могу коньяк. А у меня в кабинете всегда стоит бутылка коньяка. Хорошего. Заставляю себя встать, взять бутылку. Наливаю полстакана, выпиваю. А в изменённом состоянии работать нельзя. Приходит мгновенное опьянение, и всё, я пошёл. Вот такой механический способ. Иначе не остановиться.
Про Россию
Мне посчастливилось иметь работу, которая позволяет вот уже 25 лет ездить по стране. И видеть, какая она все же разная.
Вчера прилетел из Новосибирска, до этого был в Иркутске. У иркутян свой выговор, который все время отмечаешь. Они улыбчивее и оптимистичнее, чем жители моего родного Кемерова или Новосибирска. Томичи относятся ко всем остальным, как жители Санкт-Петербурга относятся к москвичам. В Томске сплошь эльфы, а мы, кемеровчане, такие сибирские гномы. Новосибирск – плавильный котел, туда вся Сибирь съехалась. Город содержательный, крепкий, дающий много возможностей, но по мне так некрасивый. Владивосток дерзкий, громкий. Там ужасно грубо ездят на машинах, вовсе не желая тебя оскорбить, просто они такие.
Может быть, там, в Европе, в Голландии все смешано, а у нас приезжаешь в Казань – и там такая яркая татарская специфика, сочная, ароматная. 200 километров проехал – Марий Эл. Там говорят на тюркском языке. А чувашский из финно-угорского растет. А дальше Ижевск, удмурты...
Кстати, хочу порекомендовать. Я, сибиряк, был уверен, что самые вкусные грузди у нас. Но марийские оказались вкуснее.
