Память. Леонид Викторович Владимирский

Текст и фото: Дмитрий Шеваров/РГ

Скончался выдающийся отечественный художник-иллюстратор, фронтовик Леонид Викторович Владимирский, подаривший миру образы Буратино и героев сказок Александра Волкова. Всего полгода не дожил художник до своего 95-летия. Он был очень красивым, добрым и мудрым человеком.

Публикуем состоявшуюся несколько лет назад беседу Леонида Викторовича с нашим обозревателем Дмитрием Шеваровым. Беседа состоялась в подмосковном Долгопрудном, где художник жил и работал последние годы.

Каким нам в детстве представляется художник детской книги? Ну, это, конечно, необыкновенный человек. Он должен быть высокий, как дядя Степа. С бородой - как и положено настоящему художнику. А еще он должен быть очень добрым и рисовать все, что его попросят нарисовать дети. Рисовать и рисовать без конца…

Удивительно, но все эти идеальные представления о Детском Художнике соединил в себе Леонид Владимирский.

Вот уже полвека с его книгами растут дети. Это он нарисовал Буратино и Мальвину, Элли и Тотошку, Петрушку и Аленку… Нарисовал такими, что представить их другими невозможно.

Для Буратино русский художник стал вторым папой Карло. Он не только нашел его образ и подарил ему полосатый колпачок, но и пережил с ним новые приключения. Леонид Владимирский написал две сказочные повести о дальнейшей судьбе своего любимого героя: «Буратино ищет клад» и «Буратино в Изумрудном городе».

Пока мы с Леонидом Викторовичем беседовали, нас внимательно слушал Буратино. Он сидел на подоконнике, свесив свои тонкие ножки в больших башмаках.

Ваша фамилия на первый взгляд простая, но при этом весьма редкая. Откуда же она пошла?

Леонид Викторович Владимирский:  Мой прапрадед жил в начале девятнадцатого века и

был священником. Как мне рассказывала бабушка, фамилия его была Аминицкий - от слова «аминь». Служил он в городке Духовщина в смоленских краях. Однажды он попал в беду. То ли кто заболел, то еще что. И он поехал в Москву, пошел в Успенский собор, где находилась Владимирской иконе, помолился, и Богородица ему помогла. И, вернувшись домой, он решил своим детям дать фамилию Владимирские.

Но это не вся история. Лет двадцать назад поехали мы с женой на Клязьму летом и там маленькая такая церковка, деревянная. И Светлана говорит: «Мы с тобой, кажется, некрещеные…» А я не помню… Может, и крещеный, ведь бабушка у меня была очень верующая. Я в детстве и не спрашивал, пионером был. И вот зашли мы в храм, сказали, что хотим креститься, священник назначает нам день: «Приходите в среду, шестого июля». Мы приходим, он крестит нас, а потом говорит: «А теперь поставьте свечки Владимирской иконе». Я удивился: «А почему именно Владимирской?» «Так сегодня праздник Владимирской иконы Божьей Матери».

Когда потом посмотрел в православный календарь: батюшки, так мой же день рождения, 21 сентября, приходится на Рождество Богородицы! Я стал думать, оглядываться на минувшее: в войну выжил, живу долго, за жизнь успел кое-что сделать. И тут я понял, кого надо благодарить и кому поклониться…

А родились вы в Москве?

Леонид Викторович Владимирский:  Да, в роддоме на Арбате. До одиннадцати лет жил на Палихе, это ма-а-аленькая такая улица по пути от Бутырок в сторону Марьиной Рощи. Озорная была улица, если не сказать - бандитская. Но я особенно озорным почему-то не был. Были ребята, которые и пили, и ругались, но ко мне это…

…не прилипало?

Леонид Викторович Владимирский:  Вот-вот! Мама так и говорила отцу: к нашему сыну

не прилипает. Наверное - благодаря книгам, я ведь начал читать рано. У нас было полное собрание Джека Лондона. Жюль Верн - много-много книжечек маленьких. А еще отец выписывал Большую Советскую Энциклопедию под редакцией Отто Юльевича Шмидта. Мне было лет пять-шесть. Как только папа приносил очередной том, я садился и просматривал от корки до корки, кое-что читал. Эта энциклопедия была для меня событием.

Внешне я похож на папу, а по характеру - на маму. Она была очень добрая. Папа был азартный, играл в преферанс. Причем, ходили к нам почему-то актеры Художественного театра.

Ваши родители были людьми искусства?

Леонид Викторович Владимирский:  Нет, что вы! Родители были просто интеллигентные люди, но по театрам мы не ходили. Жили довольно бедно. Да и дом наш был скорее деревенский, чем

столичный - двухэтажный, бревенчатый, с русской печкой. Но топили не эту печку, а голландку - как хорошо было около нее греться, когда прибежишь с мороза! У нас была маленькая квартирка, а двор у нас был большой, как мне сейчас кажется. Там сараи с дровами, сад. И сад не плодовый, а кленовый. Целый парк. Осенью ковер золотой листвы вот так, по щиколотку. А зимой туда свозили снег со всей улицы. Привозили на санях, сваливали и получались колоссальные сугробы. Мы с моим соседом и приятелем Юркой открывали Северный полюс. А еще там росла огромная акация, которая была у нас кораблем.

Еще очень хорошо помню, что летом мы играли в индейцев. Во дворе была старушка, которая разводила кур. А мы стреляли горохом в этих кур, вреда им не было, но кудахтали они здорово! Выскакивала эта старушка и ругалась. А после дождя я рисовал на песке свою страну; там были реки, горы...

Столько всяких историй у нас было в этом дворе…

Расскажите хоть одну…

Леонид Викторович Владимирский:  Я был довольно тихий, интеллигентный мальчик, а

Юрка - сорванец. И вот он однажды говорит мне: «Давай отыщем клад». Я говорю: «Давай. А где будем искать?» Он предложил поискать на чердаке. Чердак большой, туда давно никто не ходил. Забрались мы по лесенке туда; там старая мебель, матрасы и все на свете, но клада не было. Но мы нашли мы несколько старинных бутылок из-под вина - очень причудливой формы, с какими-то этикетками. Я говорю Юрке: «Это надо в музей отнести». Он удивился: «Зачем в музей? Давай лучше продадим». Я говорю: «Тогда надо помыть, они же грязные» «Нет, чем грязнее, тем старее». Ну, и пошли продавать. А по дворам тогда ходили старьевщики, кричали: «Старье берь-о-ом, покупаи-и-м!..» И старьевщик купил у нас эти бутылки, заплатил нам денежку и мы тут же побежали мороженое покупать. Оно такое кругленькое, две вафельки, а между ними мороженое. А на этих вафельках были имена: Таня, Маша… Ну, я съел «Таню», съел «Машу», съел «Анфису», а когда дошел до «Лизы», то вспомнил о маме - ее звали Елизавета. Я побежал

бегом к маме, она была дома, и дал ей это мороженое. Она его съела, но спросила: «Откуда у тебя деньги?» Я ей рассказал. Она меня пожурила: это же некрасиво, ты интеллигентный мальчик, я и не знала, что ты хочешь купцом быть. Для меня все вот так, по-доброму, закончилось, а с Юрку отец выпорол. Сейчас бы его похвалили за предприимчивость, но Юрка родился слишком рано или слишком поздно. Впрочем, его боевой характер не пропал даром. Он пошел в летную школу, еще до войны, потом летал очень успешно. Во время войны его наградили отпуском, и он с фронта приехал в Москву. Но задержался здесь с девушкой, его арестовали и - в штрафной батальон, в пехоту. Там ребята собрались такие же отчаянные как Юрка, и решили, то надо найти способ как-то отличиться, терять-то нечего. И они вызвались взять языка. И они утащили из туалета какого-то важного немца и принесли его. Юрку вернули в авиацию. Он три раза горел, три раза его сбивали, но он выжил и вернулся домой весь в орденах.

Что вас привело в художники книги? Может, те рисунки, что вы рисовали после дождя на песке?

Леонид Викторович Владимирский:  На мою будущую судьбу как художника больше всего

повлияли …марки. Мой отец работал в наркомате внешней торговли и там была обширная переписка с заграницей. Домой он приносил конверты и я начал собирать марки. Стал интересоваться географией, природой, историей. Появилось желание поездить по миру. Появилась любовь к картинке, как к такому маленькому миру, где можно уместить очень многое. Я сам начал рисовать марки, рисовал их в подарок, клеил на конверты.

В старших классах познакомился со стихами Блока и Есенина, и стал стихи писать. А стихи эти я иллюстрировал. Наша 110-я школа была не совсем обычной для того времени…

Это та легендарная школа, где Иван Кузьмич Новиков был директором, и литературу преподавал Иван Иванович Зеленцов?

Леонид Викторович Владимирский:  Та самая.

Там еще памятник стоит трем юным солдатикам?

Леонид Викторович Владимирский:  Да, это наши ребята, мой класс, выпуск 1938 года. Памятник работы нашего выпускника, скульптора Митлянского… Одно время, те из наших, кто остались в живых, встречались каждый год 29 сентября. Нас собирала Вера Акимовна Гусева, наш классный руководитель, она преподавала математику. Вера Акимовна была очень маленького роста, вот такая. Когда приходила в класс и заходила за кафедру, то видна было одна ее голова. Она что-то объясняла, но вот если вдруг кто-то на задней парте начинал шептаться, то она умолкала на полуслове - совершенно внезапно. Вера Акимовна смотрела на нарушителя и это действовало лучше всяких окриков. Наступала полная тишина.

Кстати, много лет спустя, на встречах с детьми я стал пользоваться методом Веры Акимовны. Начинают шуметь - я молчу. Что у меня еще осталось от школы: я не боюсь задавать глупые вопросы. Если не понимаю, то сразу спрашиваю.

Еще помню, Иван Кузьмич проводил «урок газеты». Поручалось, допустим, рассказать о положении в Испании. Мы все перерывали, изучали досконально и докладывали классу, что там происходит. А в конце надо было дать свой прогноз о том, как будут развиваться события. На пару с приятелем Толей мы выпускали и классную стенную газету «Снайпер». Я оформлял ее. Рисовал я старательно, неплохо, но специально этим не занимался, в кружки не ходил. Интересно, что в школе выходила еженедельная газета! Выпускали ее классы по очереди.

А в Ивана Ивановича Зеленцова все наши девочки были влюблены, а мы его звали Дикобраз. У него была такая шевелюра - во все стороны.

У меня всегда была плохая память и учился я не блестяще, на четверочки. Когда надо было у доски доказать теорему, я ее доказывал не с того конца. Я тут же изобретал свое доказательство. Сообразилка мне помогала. Как-то Капицу спросили, что важнее: знать или соображать? Он сказал: соображать. Так вот и я пытался соображать, все хохотали, и мне попадало, конечно.

Прозвища у вас какие-то в классе были?

Леонид Викторович Владимирский:  Были, наверное, но не злые. Меня в классе звали так же, как мама дома - Лёкой. Ласково, правда? Наши ребята не входили в элиту. В школе ведь был класс «А», где учились дети военачальников и партийных руководителей, а я был в «Д», там были ребята попроще.

Куда вы пошли после школы?

Леонид Викторович Владимирский:  Отец мне сказал, что стихи и рисование - это хорошо, но пусть они будут твоим увлечением на досуге, а надо иметь солидную профессию. Я заикнулся про архитектурный, куда я собирался, но он сказал: «Ну, куда тебе…» Он был невысокого мнения о моих способностях. И я пошел в строительный институт.

А тут - война…

Леонид Викторович Владимирский:  Да, я только успел окончить третий курс. В

августе нас отправили в Нахабино на курсы Военно-инженерной академии. Там оказались еще ребята из архитектурного. Выдали нам форму курсантов, стали учить по ускоренной программе.

В злополучный день 16 октября мы своим ходом маршировали в Москву. Ночью добрались до здания Академии и уснули там прямо на полу. А утром семнадцатого майор Ферапонтов сказал нам: «Вооружать мы вас не будем. Все равно против танка с винтовкой не попрешь. Вам дадут бутылки…» Мы: «Ха-ха, бутылки!..» Посмеялись. Пришли грузовики, выдали нам бутылки с зажигательной смесью. И вот так, без винтовок, а с этими бутылками нас собирались везти на передовую. Но тут оказалось, что ночью собирался у Сталина Совет Обороны и вышел приказ: слушателям Академии - доучиваться, не трогать их. И нас сразу - на вокзал, в эшелон и в Среднюю Азию, во Фрунзе. Ехали недели две, пели песенки. И вот тут я опять вспоминаю Владимирскую икону Божьей Матери - она ж на самом краю меня у смерти выхватила. Передавили бы нас танками и все…

А дальше?

Леонид Викторович Владимирский:  Вы знаете, в моем поколении столько настоящих героев, что мне про мою войну надо молчать. Я уж сколько раз старался забыть и не вспоминать. Ну, окончил я курсы в сорок втором году, присвоили лейтенанта, стал я заместителем начальника штаба саперного батальона - что тут такого?.. Готовилось тогда форсирование Днепра. И вот оставался один день до отправки, я как раз дежурил по штабу. Вдруг появляется незнакомый майор, спрашивает, где мой командир батальона. Он дома, говорю я, прощается с женой, завтра выступаем. А вы кто такой, спрашивает он. Ну, я докладываю. Он говорит: «Можете отправляться в резерв». - «Почему в резерв?» - «А я своего зама привез». Я так обиделся - мы ведь понтоны уже погрузили, все приготовили. Потом узнал: вся наша саперная бригада погибла в той операции.

А я строил тыловые пути, дороги, мосты ремонтировали. На фронт так и не попал, даже выстрелить не пришлось.

Думал успеть на войну с Японией. Меня уже отправили сопровождать вагоны с взрывчаткой. Но в последний момент меня не взяли, а эти вагоны где-то на подходе к Дальнему Востоку взорвались… По молодости казалось: одна случайность, другая, третья… А теперь оглядываюсь на все это и понимаю, что все это не просто так.

Я учился параллельно с Чухраем, Бондарчуком… С Басовым вместе на троллейбусе в институт ехали.

После ВГИКа работал на студии «Диафильм», детские книжки начал рисовать только в тридцать шесть лет. Если бы не подвело зрение, то рисовал бы до сих пор.

Почему наша школа иллюстрации так ценится во всем мире?

Леонид Викторович Владимирский:  Наши художники - добрые. Как-то я спросил одного искусствоведа, сколько мне лет, если судить по моим работам. Он говорит: «Не больше девяти». Перцев, Диодоров, Устинов, Ника Гольц… Они дети по возрасту души. Истинно детским художником был Сутеев. У него мультипликационные рисунки.

Мои книжки - это тоже кино на бумаге. У меня тоже есть режиссура, развитие действия. Когда мой диплом, «Руслана и Людмилу», увидел директор «Диафильма» он схватил меня буквально за шиворот и сказал: «Этого к нам!..» Лет пять я там работал и сделал десять диафильмов.

Я был на ваших встречах с детьми - это целое представление, театр одного актера. Наверное, это стоит вам огромных усилий…

Леонид Викторович Владимирский:  Мне так интересно жить! А силы часто уходят на то, чтобы сдерживать в себе как-то этот интерес к жизни, вписываться в рамки, приличествующие возрасту.