Текст: Дмитрий Шеваров

Фото: 1917 г./aworlds.com

17 декабря

Аркадий Столыпин, 23 года

Деревня Скобровка (Минской губ.). Ездил в штаб полка. Командир полка, полковник Брандт уже уехал и больше не вернется. Уехал и Давид Иедигаров.

Сегодня был приказ снять погоны, отменяются чины, ордена и все знаки отличия. Отменяются кавалерийские формы — правда, можно «донашивать старую одежду (!)»...

Нас, офицеров, превращают в простых солдат, и мы будем жить во взводах с остальными драгунами, чистить коней, ходить за сеном и овсом, ездить за фуражом и, вероятно, чистить картошку.  

Андрей Шингарев, 48 лет

Мой караульный сегодня стал заговаривать о несправедливости нашего ареста и явно выказывал своё сочувствие. Он сменился вчера с ночи и сразу стал заботливо спрашивать — не холодно ли в камере? Дальше рассказал, что большевикам не все сочувствуют, показал, в виде примера, письмо от брата. Тот пишет, что надо перетерпеть это время, «все прожуклись» и все ругают социалистов...

— Вот так и дождутся, что опять царя захотят, — философски заметил мой новый покровитель.

Оказывается, что с самого начала революции наши теперешние охранители заменили старых жандармов в крепости и с тех пор служат здесь. «Мы и при вас здесь служили и при всех прежних правительствах, а большевики нам не доверяют, всё хотят выгнать и заменить матросами, всё требуют строгости к заключённым, а жалованье не платят вот уже второй месяц». И неожиданно добавил: «Пропадут они со своим социализмом».

Да, конечно, пропадут... Но сколько пропадёт помимо них ни в чём не повинных, тёмных, несчастных людей, которым сулили рай на земле, мир на фронте, а повели на гражданскую войну и к новым убийствам...  

Неожиданно мои заметки были прерваны приходом жены Горького — Андреевой. Пользуясь, видимо, высокой протекцией, она посетила всех нас по камерам. «Все волнуются о вас и вашем здоровье. Что им сказать от вас? Не нужно ли чего? Как ваши нервы?» — «Благодарю, я совершенно спокоен. Столько свалилось на меня за последнее время личных невзгод, что я как-то перестал их чувствовать. Здесь тихо и покойно. Передайте всем мою просьбу не беспокоиться обо мне!»

Она ушла к Долгорукому, и я сквозь дверь слышал их голоса — мягкий бас князя и красивый тембр её контральто...

Больше не хочется ни писать, ни рассуждать.

Где-то итальянская грамматика? Она отвлечёт от всяких беспокойных мыслей...