Текст: ГодЛитературы.РФ
Фото: кадр из м/ф "Пастушка и трубочист" (mults.info)
В России - бум литературных курсов. Открываются магистратуры creative writers,знаменитые писатели и не знаменитые, но профессиональные литредакторы набирают мастерские. Можно пожимать плечами и уверять, что "писателем нужно родиться», можно кивать на американский опыт, но невозможно отрицать: предложение возникло, потому что есть спрос.
Вызревают ли в новых теплицах новые сочинители, соразмерные по масштабу дарования со своими великими предшественниками? Всё-таки русская литература - не целина, которую нужно впервые поднимать, а, так сказать, давно плодоносящая нива. Как водится, определить это можно будет только по плодам. Мы же хотим дать возможность нашим читателям самим ознакомиться с творчеством нынешних студентов творческого письма.
И начинаем, по старшинству, с рассказа студентки старейшего в России (если не в мире) специализированного учебного заведения - Литературного института. Ольга Тетерева учится на 6-м курсе заочного факультета, а в свободное от писательства время работает в ателье по пошиву одежды. Из любимых авторов - Достоевский, Платонов, Довлатов. За время обучения на семинаре, который она посещает, сменились три мастера, но все они признавали оригинальность и уже сложенный стиль ее текстов, а также неповторимый юмор, который, кажется, дается ей даже слишком легко. «У Оли именно та проза, которой нужно обозначать "женскую прозу" в самом лучшем ее исполнении», - неоднократно подчеркивали студенты семинара разных курсов и разных лет.
Ольга Тетерева "Имя «Эс»"
Я написала письмо в детективное агентство с просьбой о трудоустройстве. Нет, пожалуй, не с просьбой, а с мольбой даже, с пламенной мольбой, полной ирландского эля.
Я многое поняла, напившись ирландского эля. Эль лежит в основе культурной ирландской традиции, эль течет по венам этнических музыкальных мотивов, эль вздергивает высоко ноги исполнителям народных ирландских танцев, эль формирует национальный непокорный характер.
Эль коварен, надо пуститься в пляс аккурат в тот момент, когда захочется кого-нибудь оскорбить или совершить безумный поступок. Я не успела.
Я решила выйти замуж по сговору за какого-то украинца. (Ирландцев, к сожалению, в базе женихов не было.) Условия супружества такие: он мне – деньги, я ему – один сухой поцелуй и гражданство. Казалось бы: равноценный обмен, но нет. Жених захотел еще предварительно фото, а после стал набиваться в мужья почти что истинные, то есть в близкие половые друзья со штампом о браке в паспорте.
«Ишь ты, хитрый какой хищник, прямо сперматозоид! – подумала я. – Э не-ет, эдак он и платить не станет. Зачем платить жене, с которой еще и спишь? Вот еще! Да и что это – платить жене? Моветон, оскорбление одно. Она же не шлюха, чтобы ей платить. Но нет, не будет по-твоему, я тебя субординации живо научу».
– Мое сердце несвободно, – сказала я, когда мы входили в загс, – не рассчитывай больше ни на что, между нами только сделка.
В кабинете, где осуществляется прием заявок на связывание семейными узами, долгое время никого не было, мы ждали в коридоре. Жених, несмотря на искусственную прохладу, обливался потом, а я глядела на него с интересом и ужасом. Тошнота железными кольцами обвивалась вокруг шеи. Одно кольцо, два, три. Кольца стягиваются, трахея сужается, шея вытягивается. Я терплю и пытаюсь настроиться.
Ничего так мужик, не урод. Правда, совсем почти без губ, без губной мякоти, но это и не обязательно для наших целей, средненький, интеллектуально тоже середнячок, с мечтами и планами наполеоновскими, как это часто бывает. Ну и что. Нормальный, обычный, спокойный будущий гражданин Российской Федерации, но, блин, как же противно мне думать, что это ведь муж мой будущий. Будущий, блин, потный муж! Чужой мужик! Его имя будет вписано в мой паспорт! Как же противно! Имя цепкого сперматозоида! Цикатиленко, Щекатиленко, Чикатиленко, как-то так. Имя чужого мужика. А-а-а, ну зачем?! А-а, ну за что, святой Патрик, за что?
Он живет на Рублевке, на отшибе, в уединении. Он просыпается под вой птиц за окном, под сирены цикад.
«Не хочешь послушать, как поют птицы на Рублевке на рассвете? Ты такого не слышала никогда, детка…»
Он живет над гаражом, в семье богатых людей. Живет там мажордомом, садовником, личным водителем и вкручивателем лампочек.
Я белошвейка, выхожу замуж за мажордома. Подарите мне на свадьбу корзинку роз и гуся, серого, красноротого, крикливого гуся, пожелайте плодородия моим чреслам.
О боги, за что?! За что я такая дура, в результате чего так нуждаюсь в деньгах, что не хочу работать? Сильная нужда отбивает естественное желание трудиться, да-да. В нестерпимом, истерическом желании заработать здесь и сейчас люди готовы заняться черт знает чем: к примеру, одна знакомая, убежденная чайлдфри, карьеристка-экономистка, уволенная из налоговой по статье, пытается устроиться то нянькой к младенцу, то в цех на мясокомбинат. А я… я хочу работать в детективном агентстве. Правда, я могу. Я могу все. Может, навскидку по мне и не скажешь, но я знаю свой потенциал, честное слово. Это как новогодняя гирлянда. Я могу достать ее с балкона и включить.
Я должна больше, чем стоит моя почка, моя вторая почка, все три литра моей дурацкой отравленной крови, мои голубоглазые яйцеклетки, больше, чем все это. Только аренда матки под суррогатное материнство может меня спасти. Но это нет. Это сразу нет. Фиктивный ребенок еще хуже фиктивного мужа. Я просто сойду с ума в послеродовой депрессии, разлученная с продуктом матки своей навеки, навсегда, во веки веков. Я не смогу. Это не по мне.
И вот я сижу на скамье в приемной загса, рядом чужой мужик истекает потом: ручьи бегут из-под коротеньких волос по вискам, я вижу тропы, которые прокладывает пот на коже его головы, микрокапельки держатся на влажной коже нижних век, над верхней микрогубой. Острый дух впивается мне в ноздри и заставляет держать рот слегка открытым. Для вентиляции. Открытым ровно настолько, чтобы это не бросалось окружающим в глаза. Я научилась этому у своей кошки.
Я поняла чувства тех стародавних девиц, коих выдавали замуж за незнакомцев. Да-да, и это в мои-то годы, с десятилетним стажем семейной жизни за плечами и здоровенным сынищем на оных. Хо-хо-хо.
Отвратительное ощущение – фиктивный брак, это как будто тебя обмазали потом незнакомого мужика. Получить удовольствие может только циник самой высшей пробы. Или извращенец.
Вспоминаю, как ехала на встречу с будущим мужем. Для снятия психологического дискомфорта придумывала всякую чепуху.
Пьеса в двух действиях: «Я и злые тетки».
Действие первое. В ролях: я и злые тетки.
Я: У меня есть муж и любимый мужчина, это разные люди, они знают друг о друге и иногда даже здороваются по телефону.
Злые тетки: (злобно шипят) Ш-ш-ш-ш-ш-ш!
Действие второе. В ролях: я и другие злые тетки.
Я: Со вторым мужем мы подали заявление в загс в день знакомства.
Другие злые тетки: (злобно шипят, завидуя моей «фантастической» любви) Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш! Однако встретившись лицом к лицу с будущим мужем, я осознала, что это не смешно, не-е-ет, не смешно. Но отступать было поздно. Да и не отпустил бы меня уже этот… хищник.
Итак, мы сидели в приемной. Кроме нас только девушка, которая пришла сменить имя. Ждали пять минут, ждали десять, жених вонял и разве что не дымился. В груди моей скулило и плакало сердце. И я сказала:
– Они специально выдерживают такую паузу, чтобы у людей была возможность сбежать.
Жених хехекнул, глянул нервно на девушку, недовольную своим именем, вздохнул и мастерски ответил с видом крайне утомленного холостяцкой жизнью и по уши влюбленного мужчинки:
– Да добегались уж, нагулялись. Пора уже.
И рука его потянулась к моей руке. Она была мокрая и холодненькая, липкенькая ручонка. Ишь, актер какой! Наконец пришла работница загса, пригласила нас. Жених напрягся и предоставил мне возможность объясняться. Руки его клейкие дрожали, бумажки липли к ним, когда он выкладывал их на стол из пластикового файла.
«Чувствует себя бесправным», – решила я и даже немножко посочувствовала.
Девушка посмотрела бумаги и сказала, что у хохла недостает какой-то справки. Заявление не приняли. Какое облегчение! О-о-о! Слава бюрократии! Хвала солнцу, хвала небу, хвала московскому шуму и пыли! Как приятно выйти в апокалиптически душный август из прохладного загса необремененной предстоящим замужеством, даже фиктивным, и стоять под палящим солнцем с сигаретой в зубах, щуриться от дыма и удовольствия и слушать, как рабочие неподалеку долбят асфальт. О, какое благо, какое счастье!
«Н-да, я думал, подадим заявку и отметим. Жаль. Чертовы бюрократы!.. А поехали ко мне», – предложил горе-жених.
«Не-э-э-э-э-э-э-э!» – ответила я с лошадиной вибрацией в голосе, подпрыгивая голосом на каждом новом «э», как на кочке.
И ускакала домой. Никогда больше. Никогда. Живи по уму, мать. Иди работай, как лошадь, хватит балбесничать и мечтать. Никаких больше ночных писем в детективные агентства, никаких больше покупок справок дваэндэфээл в сомнительных конторах для получения баснословных кредитов, тщетные попытки, ничего такого больше. К станку! Труба зовет!
До украинца был молдаванин: прелестнейший юноша, чаровник и злодей. Губы имел яркие, пухлые, в меру полные, как я люблю (хотя, повторюсь, губы не имеют никакого значения, кроме эстетического), лицо ладное, приятное. Сам умеренно высокий, умеренно широкий, грудь вся в татухах цветастых, бицепсы-трицепсы налитые тоже всё в цветочках-черепочках, спина роскошная, также изрядно изукрашенная. В каждом ухе и соске по серебряному колечку.
В общении легок, весел, ласков, но не назойлив, пишет по-русски без ошибок. В общем, лапочка. И страстный при этом, с личной трагедией.
Меня, говорит, депортировали, а я в Москве десять лет, у меня бизнес, друзья, жизнь, девушка любимая, у меня там всё, меня вырвали и выкинули сюда. Мне нужно вернуться в Москву как можно скорее. Сдохнуть хочу тут, месяц уже, загибаюсь просто. У меня есть деньги, я заплачу больше, чем ты хочешь, но я невыездной, ты должна приехать ко мне, у меня знакомая в загсе работает, нас за три дня оформят, и вместе поедем в Москву.
И боязно мне стало, и интересно. Эх, думаю, повеселилась бы. Вино, домино, музыка, пляски, солнце, линия горизонта, уставленная коровками, барашками, озером и облаками, катания на раздолбанных тачанках по дорогам Молдавии. А свадьба какая была бы! Уж наверняка была бы свадьба. Хоть брак и фикция, но все-таки. Молдаване же, веселый народ, хлебосольный. Я мало что знаю о Молдавии, и она представляется мне похожей на Сербию Кустурицы. Наверное, напрасно.
«А меня там не обидят? – спрашиваю, как дурочка. – А фотки твои?»
«Ты что, кто тебя тронет?! Буду стеречь, как невесту. Да что там, как родную сестру-девственницу!
А фотки мои, чьи же еще».
Ах, думаю, прелесть какая, очарование сплошное. Нямка, а не мальчик. Даже жаль, что у него в Москве девушка.
От рокового шага меня опять спасла бюрократия. Загранпаспорт. До конца срока действия две недели, но уже никуда выехать не могу.
«Сделаю паспорт, – сказала я няшке-молдавашке, – и приеду через месяц. Но если у тебя есть другие варианты, то не жди меня».
«Нет, – ответил чаровник, – подожду, чувствую, ты хороший человек».
На том и порешили. Он ждет, я жду, но паспорт не делаю. Денег на паспорт нет, у него спрашивать не стала, а то подумает еще…
Рассказав о молдаванском претенденте на мою руку и графу в паспорте украинцу, услышала от него следующее:
«О, да это опасный тип! Мне про него уже рассказывали. Он девок заманивает к себе, а там продает. Сама подумай: зачем ему фиктивный брак, если у него куча денег? В Молдавии на эти деньги можно купить новые документы и вернуться под другим именем».
Я у хохла тоже была не первая, до меня была какая-то девушка, которая имела также удовольствие пообщаться с няшкой-молдавашкой и пошла дальше меня: проникла в суть, вывела на откровенный разговор, ушлая бабенка.
Значит, няшка продает девок. Опять этот мир обманул меня, опять этот мир плюнул мне в глаза!
Преступник натуральный, злодеище кошмарное.
Вот так. Такие дела, да. Трудно быть лохом. Спасибо горе-жениху, спас.
Дома ждала маман.
– Что, подали заявку? Нет? Ой, слава богу, что не подали! Говорила тебе, говорила: не тот это вариант. Другого ищи. Да и вообще, ну почему вот ты не хочешь с Зозефом? Есть же Зозеф, что ты ищешь какую-то шушеру?
Зозеф – сорокалетний посол из Гвинеи-Бисау, на родине женатый, на чужбине холостой. Гибкий, верткий человек, целеустремленный, тоже тот еще… фрукт. Впрочем, это все с рассказов матушки, я сама его не видела.
«Ну, он некрасив, очень уж черен, прямо головешка, – снисходительно сообщала маман, – из Африки, – чего ты хочешь. Нос широкий… и губы».
«Губы?» – тревожно переспросила я.
«Да, – маман поморщилась, – губы. А роста невысокого и очень худенький. Зато умный и отлично говорит по-русски».
«Какого же роста?» – спрашиваю.
«Да немножко поменьше меня», – сказала моя маленькая маменька.
«Что?! Но я-то выше тебя на десять сантиметров! Значит, он меньше меня на десять сантиметров и еще чуть-чуть!»
«Да какая тебе разница! – сказала она тогда. – Это же один раз – в загс сходить!»
«Да не пойду я позориться. Это обмылок какой-то! Маленький черный обмылок! Почему именно такой африканец? Другие кончились, что ли?!»
«То баскетболисты, дура! – маман веско воздела указательный перст вверх. – А это посол! Посол, понимаешь ты?!»
Посол-мосол. Я понимала, но внутренне противилась. А тут вдруг всерьез задумалась: правда, какая мне разница, имя какого из сперматозоидов мне впишут в паспорт? Фотку же вклеивать не станут. Да и какой такой уж позор? А почему, собственно, позор? Веселуха! Абсурд! Фарс! Нагуляю белого ребенка, принесу в подоле и запишу на мужчину фамилию! Белый сын черного отца с португальской фамилией! Круто.
– А давай с Зозефом! Только пусть купит мне туфли на самом высоком каблуке, сантиметров чтобы двенадцать-четырнадцать, цвета слоновой кости. И платье хочу из фиолетового фатина с атласным поясом цвета пудры. А он пусть будет в кремовом костюме и при галстуке лилового цвета. А запонки золотые. И часы на цепочке. Плюс лимузин часа на четыре и шампанского ящик. И фотосессия на Воробьевых горах. И чтобы всю сумму полностью сразу наличкой, и чтобы больше я его никогда не видела… А как думаешь, сможет он меня немножко на руках пронести по Красной площади или в платье у меня потонет, запутается и упадет?
– Ну, не дури! Зачем это всё?
– Это не дурь, это мое условие. Мечта такая. Первый раз по любви в джинсах и гриндерсах замуж выходила, теперь по расчету в платье хочу! И фату хочу, да, еще и фату, и цветы в волосах, много-много мелких цветочков, сотню или две, живых, беленьких. Он же посол, что ему стоит!
Слышала потом, как она ему звонила:
– Здравствуйте, здравствуйте, Зозеф! Узнали? Ой, как хорошо! Как приятно, что не забываете… Давно, да, давненько не созванивались. А я… да… а я… да, а я да. А я… по делу: невесту вам нашла, одна моя знакомая. Да, хорошая знакомая, добрая девушка, спокойная, порядочная. Сегодня? Да, давайте сегодня познакомлю. Вам когда удобнее? Наверное, вечером, в темноте? Да? Правда любите в темноте? Надо же, угадала. Я как подумаю иногда о вас… Как же вы живете? А скажите, наверное, ведь тяжело вам, пристают, оскорбляют? Бывает такое, да? Вот эти, как их, скинхеды… Нет, не обижают? А я… да… а я… да, а я – да, подождите-подождите, а то сейчас забуду, моя девушка эта, вы представляете, что говорит: в платье, говорит, хочу, в туфлях. А то, говорит, первый раз замуж выходила, как оборванка… – Тут я не стерпела, вбежала к ней и зашептала: «Не говори про гриндерсы, не говори». Она ничего не поняла, захихикала в трубку, защебетала какую-то чушь и простилась.
Вечером мы вошли в темно-зеленый парк. Черно-зеленый, торжественно-вечерний парк. Маленькая черная тень маялась под фонарем возле скамейки. Мы шли нога в ногу: маленький толстенький шаг матушки и маленький неторопливый дробный мой шаг. Быстрее было невозможно, потому как я напялила самые высокие свои каблуки. Дура, что с меня взять.
Маленькая черная тень услышала мерный постук по мостовой и устремила черный взгляд с черного лица в нашу сторону. Тень напряглась, тень изготовилась, тень заскользила навстречу медленно. Тень кривенькая, хищная, тоненькая, пиявистая тень. Вспомнился резкий запах чужого пота в приемной загса.
– Нет, – сказала я и остановилась. – Я не смогу.
Развернулась и понеслась обратно к метро.
– Куда?! Стой! – закричала маман, зашипела. – Человек ждет уже, а ты!.. Свинья ты, свинья! А ну вернись, не будь свиньей!
– Я не могу.
– А мне что делать?!
– Сама иди к нему. И за него иди сама! – крикнула я и побежала.
– Я?! – донеслось до меня то ли удивленное, то ли озадаченное матушкино слово.
Я убежала и притаилась в незнакомом торговом центре в туалете. Надо придумать новый способ заработка, не такой циничный!
Не такой циничный способ. Я успокоилась и вышла. Процокала гордо с видом высоконравственной особы по глянцу пола со второго этажа на первый. Торговый центр готовился ко сну. Продавщицы опускали жалюзи, выключали свет, выходили, переговариваясь между собой по-добрососедски. Вечерний режим, радостный режим, оживление перед сном. Птички-щебетуньи собираются лететь в свои гнезда, никак не могут друг с другом расстаться.
Средний, между двумя остекленными линиями павильонов, лоточный торговый ряд уже покрылся чехлами. Серебришко припрятали, чаи-кофеи унесли. Ушли. Какая-то дурочка совсем по-мещански, чересчур доверчиво бросила сумку на зачехленный прилавок среднего ряда и вбежала в салончик, громко что-то говоря товарке. Бросила сумку и убежала. Я заметила мельком: некрасивая поношенная сумка, старомодная. А внутри, наверное, денежки. Может быть, и неплохие. Вдруг там выручка за день, за два?
Одернула себя в последний момент. Да ты что?! Не вздумай! Именем сперматозоида заклинаю тебя – нет! Нет! Ты ведь не сможешь от них убежать!
В метро плюхнулась возле двери, нога на ногу.
Люди-то какие кругом свежие, отдохнувшие, парадные. Буржуи.
Вот старички напротив: яркая бабуська, благородно седая, в белом брючном трио, сдобная, бабушка-пирожок, поджаристо-румяная, как только что с курорта. С ней приличного вида дедушка, но бледный, с серой паутиной теней в складках морщин и выходного костюма, при галстуке, как будто только что из гроба. Голова его свернута набок, набок от бабушки, многолетняя привычка, хотя и улыбается дедок. Живой. Хорошо. Видно, что, несмотря на всю разницу их устремлений (она стремится вокруг земли, а он – внутрь), они счастливы и сыты, и, если порыться в их кармашках, то многое найдешь. По крайней мере, чувство вкуса и стиля, да-да.
Еще один курортник рядом, летний такой, солнечно пьяный мужик. Шорты, майка, загорелые, толстые, холеные коленки. Лилейные коленки, шелковые коленки, филейно-лилейные, оранжевые, заморские, хорошо просоленные-прожаренные коленочки. Чудесная кожа под золотым пушистым волосом. На руке отельный браслет, в желудке еще, поди, отельный вискарь, или дьютифришный. В слабых пьяных пальцах тонкая сверкающая пластинка телефона, прижатая плотно, присовокупленная жарко к гладенькому толстенькому кожаному портмоне. Чудесная кожа. Вялые сонные пальцы. Локти, упертые в широко расставленные оранжевые колени, свешенная голова на расслабленной шее. Золотая цепь. Такой гладкий мужик, бархатистый мужичок, великолепно отхамамленный где-то в Турции, Греции или Испании, хорошо отдохнувший мужик, чудесно пьяный мужичок.
Телефон зазвонил. Мамай.
Взять или не брать? Ругаться будет. Взяла. Все равно, рано или поздно наорет. Но она не с ругани начала, а с возмущения.
– Он не посол! Он при посольстве начальник над дворниками! Денег нет. Наврал, представляешь? А я как дура, как дура… А ты, как ты могла?!
Я громко засмеялась. Мужик вскинул несмышленые глаза, как у двухнедельного котенка, стиснул в могучей руке свое добро, ручную кладь свою, вскочил и выбежал из вагона, пошатываясь, огромный, высоченный и страшный, как бомба, катящаяся стремительно по тросу канатоходца.
Вот и славно. Вот и молодец.
«Напишу сейчас молдавашке, – подумала, – скажу, паспорт сделала, бабки на самолет высылай. Интересно, что ответит».
