Текст: Михаил Визель
Фото: pushkin.ellink.ru
На фото: Музей-заповедник "Михайловское". Главный дом усадьбы "Тригорское" и силуэт П.А. Осиповой (1841)
13. Стиль — это люди
Известное и в целом совершенно справедливое высказывание Бюффона «Стиль — это человек» применительно к письмам Пушкина нуждается в коррекции: стиль - это тот человек, которому он пишет. Поэтому так разительно отличаются послания, созданные в один день и, может быть, даже за один присест - не только любовное от делового, что вполне естественно, но и даже два дружеских. Пушкин не то чтобы сознательно пародирует или мимикрирует под своего адресата - просто он силой воображения явственно представляет того, к кому обращается. А мы теперь по этим письмам можем судить о не только о самом Пушкине, но и о Вяземском, Плетневе, Дельвиге…
Впрочем, эти-то сами написали достаточно. Куда интереснее читать, например, письма Прасковье Александровне Осиповой, соседке Пушкиных по Михайловскому, хозяйке Тригорского, куда 25—26-летний Александр ездил кокетничать со взрослыми (и полувзрослыми) девицами Вульф, дочерями Прасковьи Александровны от первого брака, и их гостящими подружками: «Как жарко поцелуй пылает на морозе! Как дева русская свежа в пыли снегов!»
Впрочем, саму Прасковью Александровну разница в летах от подобных поползновений защищала так надежно, как и природная рассудительность. Из того, что мы о ней знаем, следует, что Прасковья Александровна Осипова (1781—1859) была хорошо образованна и сумела дать хорошее домашнее образование дочерям, а сына послала в Дерптский университет. А главное - как и ее почти сверстница «голенькая Лиза» Хитрово, вторично овдовев почти в том же возрасте, проявила совсем иные наклонности, оказавшись (причём еще при жизни мужа) «крепким хозяйственником», твердой рукой ведшей немаленькое и при этом почти натуральное крепостное хозяйство. Да, впрочем, мы это уже читали:
Разумный муж уехал вскореВ свою деревню, где она,
Бог знает кем окружена,
Рвалась и плакала сначала,
С супругом чуть не развелась;
Потом хозяйством занялась,
Привыкла и довольна стала.
Привычка свыше нам дана:
Замена счастию она.
XXXII
Привычка усладила горе,
Не отразимое ничем;
Открытие большое вскоре
Ее утешило совсем:
Она меж делом и досугом
Открыла тайну, как супругом
Самодержавно управлять,
И все тогда пошло на стать.
Она езжала по работам,
Солила на зиму грибы,
Вела расходы, брила лбы,
Ходила в баню по субботам,
Служанок била осердясь —
Все это мужа не спросясь.
Говорить, что «старушка Ларина - это Прасковья Осипова», еще менее основательно, чем говорить, что «дерптский выпускник Алексей Вульф - это геттингенский выпускник Владимир Ленский». Но когда Ларины приезжают в Москву (и останавливаются «у Харитонья в переулке, т.е. в Большом Харитоньевском переулке - там, где прошли первые детские годы самого Александра), выясняется, что Ларину зовут Pachette, то есть Пашенька, та же Прасковья…
И вот, уже сжегши X главу и выводя «Онегина» к финалу, Пушкин пишет Прасковье Александровне. Естественно, по-французски, как всем женщинам:
П. А. ОСИПОВОЙ
5 (?) ноября 1830 г. Из Болдина в Опочку
перевод с французского
В Болдинском уединении получил я сразу, сударыня, оба ваших письма. Надо было, подобно мне, познать совершенное одиночество, чтобы вполне оценить дружеский голос и несколько строк, начертанных дорогим нам существом. Очень рад, что благодаря вам отец мой легко перенес известие о смерти В<асилия> Л<ьвовича>. Я очень, признаться, боялся за его здоровье и ослабевшие нервы. Он прислал мне несколько писем, из которых видно, что страх перед холерой заслонил в нем скорбь. Проклятая холера! Ну, как не сказать, что это злая шутка судьбы? Несмотря на все усилия, я не могу попасть в Москву; я окружен целою цепью карантинов, и притом со всех сторон, так как Нижегородская губерния — самый центр заразы. Тем не менее послезавтра я выезжаю, и бог знает, сколько месяцев мне потребуется, чтобы проехать эти 500 верст, на которые обыкновенно я трачу двое суток.
Вы спрашиваете меня, сударыня, что значит слово «всегда», употребленное в одной из фраз моего письма. Я не припомню этой фразы, сударыня. Во всяком случае, это слово может быть лишь выражением и девизом моих чувств к вам и ко всему вашему семейству. Меня огорчает, если фраза эта может быть истолкована в каком-нибудь недружелюбном смысле — и я умоляю вас исправить ее. Сказанное вами о симпатии совершенно справедливо и очень тонко. Мы сочувствуем несчастным из своеобразного эгоизма: мы видим, что, в сущности, не мы одни несчастны. Сочувствовать счастью может только весьма благородная и бескорыстная душа. Но счастье... это великое «быть может», как говорил Рабле о рае или о вечности. В вопросе счастья я атеист; я не верю в него и лишь в обществе старых друзей становлюсь немного скептиком.
Немедленно по приезде в Петербург пришлю вам, сударыня, все, что я напечатал. Отсюда же я не имею возможности ничего вам послать. От всего сердца приветствую вас, сударыня, и все ваше семейство. Прощайте, до свидания. Верьте моей совершенной преданности.
А. Пушкин.
Как не обратить внимание, насколько рассуждения о счастье перекликаются с уже написанными и относящимися как раз к Лариной-старшей строками «Онегина»!
Привычка свыше нам дана:
Замена счастию она.
А еще - на то, насколько серьёзно, уважительно и честно - не рисуясь и на сей раз не шуткуя, пишет Пушкин своей старшей приятельнице-соседке. Она не богачка, не княгиня, не светская львица, она не влюблена в Пушкина, и ему не нужно завоёвывать ее расположение. Она, прямо признать, - никто. И поэтому для Пушкина она идеальное зеркало, в котором без помех отражается его истинное лицо.
Надо сказать, что сама Прасковья Александровна, в отличие от многих петербургских великосветских друзей Пушкина, хоть старалась, как всякая маменька, уберечь дочерей-девиц от слишком тесного общения с неженатым, знаменитым - и потому воистину «опасным соседом» (и обеих, скорее всего, так и не уберегла, что и неудивительно), вполне понимала значение этого соседа не только для ее дочерей и племянницы Ани (Керн), но и для всей России. И потому всегда была готова его приютить (в 1824 году, в первые месяцы михайловской ссылки, жестко поругавшись с отцом, Александр до самого его отъезда дома только ночевал, а все дни поводил в Тригорском), дать совет, а после его смерти - сохранила все его письма. В отличие от дочери Евпраксии, той самой Зизи, чья бесподобная талия упоминается в V главе «Онегина», все письма Пушкина перед смертью уничтожившей. В 1886 году, когда на Тверской уже шесть лет стоял бронзовый Пушкин! (И кого тогда могли покоробить какие-то эпистолярные вольности шестидесятилетней давности, намекающие на шалости 16—17-летней девицы - с Пушкиным?!)
Написав Прасковье Александровне это серьёзное и искреннее послание, Пушкин предпринял вторую попытку вырваться из кольца карантинов к невесте - навстречу тому самому «быть может». И снова безрезультатную - о чем, отправляя письмо из Нижнего Новгорода в Новгород Великий, он, естественно, еще не знает.
