Текст: Юлия Розова, специалист по поведению собак
Фото обложки и автора предоставлено издательством
Фото щенков самоеда с сайта petacute.com
Извечный спор - «котик или собачка?» - в этом году продолжился и на книжных прилавках. Вслед за трогательной историей жизни московского уличного кота Савелия, написанной автором-дебютантом Григорием Служителем, русским читателям предлагается щемящая история породистой лайки по имени Бьянка, написанная известным журналистом Дмитрием Лихановым.Мы попросили прочитать роман BIANCA нашу бывшую коллегу-редактора, переквалифицировавшуюся в зоопсихологи, то есть ставшую специалистом по поведению собак. Результат оказался впечатляющим.
«Бьянка» - это история о белой лаечке, которая была рождена для передачи своих прекрасных генов и охотничьих достижений, а оказалась в условиях, приведших к ее ранней гибели.
В книге есть все сюжеты, ставшие сегодня привычным кошмаром зоозащиты и зоопсихологов: и страшный питомник, и предательство из-за семейных обстоятельств, и попадание к владельцу, который не мог оценить ее породных качеств и обеспечить соответствующие условия, и снова эти семейные обстоятельства и безалаберность, которая довела молодую собаку до инвалидности. И апофеозом всего - отъезд хозяйки за границу и деревенская версия «усыпления» - с помощью ружья.
В общем, кто плакал над «Белым Бимом», испытает соответствующий спектр эмоций и здесь.
Если я уже отвратила вас от прочтения этой книги, простите. Книга написана прекрасным живым языком, уверена, по ней можно было бы снять не менее прекрасный фильм. И печально здесь даже не от того, что люди плохие - вот так поступили с собакой. А от того, что сама среда, в которой разворачивается действие, не предполагает иного. Там, где люди живут в режиме выживания, одиночества, страданий, безысходности, нет места эмпатии, гуманности к тем, кто меньше. Да, поплакать бабьими слезами, обнявшись с собакой, - это еще возможно. Но на то, чтобы вообразить, что у собаки есть чувства, этого мира не хватит. Либо нужно быть деревенским дурачком, не ведающим забот.
Миру людей противостоит другой - мир животных. Там собака дружит со старой мышкой-полевкой, оказывает уважение корове Маркизе и рассказывает кроликам о рождении щенков. А еще умеет разговаривать с душами умерших.
И этот диссонанс - нежная и прекрасная собака-компаньон и среда, где отношение к животным сугубо утилитарное, - создает то напряжение, которое на протяжении всей книги жутко злит, а в конце разряжается слезами.
Несмотря на изрядный антропоморфизм в описании чувств и эмоций собаки, а также некоторый налет мистики, с точки зрения поведенческой науки придраться практически не к чему. Нарекания вызывает только один момент, где Бьянка горюет о своей погибшей дочери, а затем закапывает ее тельце землей. Такое поведение нехарактерно для псовых.
Сегодня новая кинология рассматривает собаку как полноценного социального партнера,
а во многих странах за жестокое обращение с животными введена уголовная ответственность. Поэтому так печально читать о том, что на территории нашей страны в порядке вещей, как во время повествования (в 90-е годы), так и в наши дни. Интернет пестрит призывами о помощи собакам, попавшим в беду. Так кому нужно еще надрывать душу чтением очередной такой истории, только в художественной форме и без хеппи-энда? У меня нет ответа. Книга действительно хороша. Но она делает больно. Дает ли исцеление, дает надежду? Да. Ведь Бьянка приходит к своей умирающей хозяйке во сне, чтобы облегчить ее страдания и сообщить о прощении. Но с собаками всегда так, они не умеют обижаться.
Дмитрий Лиханов. «BIANCA. Жизнь белой суки»
М.: ЭКСМО, 2018
Лёжа на талом снегу в ожидании близкой смерти, Бьянка вдруг вспомнила запах матери, её теплого молока, греющего бок сена, в котором запутались сухие васильки, тлеющей дымно листвы, что жгли на дачах в ту, первую осень её начинающейся жизни.
Запах тлеющих листьев был одним из первых, а потому особенным: острым, густым, вобравшим в себя всё, что смогло вместить короткое земное бытие всякого листа: от клейкой, стрельнувшей навстречу теплу почки до обреченного полёта к холодеющему телу земли. Поздний сентябрь увядал, и деревья сыпали листвой повсюду. Клен устилал зеленую пока ещё траву пышным апельсиновым одеялом. Тополя лениво, но как-то дружно стряхивали свои последние пепельные ошметки. И некрасиво, широко сорила мелкими листочками старая, стволом в три охвата, ива. Но еще красовались на солнечных припеках одетые в тусклый пурпур рябины с тяжелыми пучками подмерзающих алых ягод, а трепетные осинки обливала светлая яичная желтизна. Пройдут недолгою чередой прозрачные дни, и лазурь неба надолго затянет клубящаяся хмарь, зачастят дожди, вымочат до самой сердцевины деревья, и последние листья на них оборвет порывистый северный ветер, унесет в грязь, в лужи, в тлен. Наступит зима. Бесконечная. Студеная.
Но Бьянка ещё не знала зимы. И лета она не видела. Появившись на свет в начале сентября, она ощутила осень как вечное состояние окружившего её мира.
Солнце дотрагивалось до ее не прозревших еще глаз теплыми лучами, и тонкая пленка век наполнялась розовым светом. Она чувствовала доброту этого света: великую, нескончаемую любовь обещала ей, малой Божьей твари, ее начинающаяся жизнь.
Матери она тоже пока не знала. Вслепую, по сильному запаху, находила её грубые сосцы, припадала и жадно, захлебываясь, цедила молоко, не понимая его источника. Она постоянно чувствовала голод и торопилась утолить его.
В первые дни она много спала рядом с матерью. Грелась её теплом. Когда мать уходила, звала её слабым, едва слышным писком. Вслед за ней принимались тоненько жаловаться сёстры и братья. И мать возвращалась. Осторожно, боясь придавить щенков, ложилась рядом.
В этом помёте у старой лайки Берты их было четверо: два черно-белых кобелька и такого же окраса сучонка. Последней она выдавила из себя совершенно белую девочку. Чистую, словно снег. Это и была Бьянка. Вылизывая её, сглатывая солёные плёнки плаценты, Берта дивилась: никогда ещё не было у неё таких щенков. Возможно, поэтому беленькую она вылизывала от крови и сгустков слизи особенно долго, ни оставляя на снежной шерстке ни пятнышка. Повторяла это, пренебрегая другими щенками, часто, по нескольку раз в день.
Первое, что увидела Бьянка, когда прозрела, был воробей. Попрыгивая возле алюминиевой миски, он склевывал остатки собачьей пищи, изредка косясь на Бьянку бусинкой черного глаза. Неуклюже переваливаясь, она заковыляла к нему, готовая грозно зарычать на незваного гостя, а на самом деле лишь пару раз тявкнула - звонко. Трепыхнув крыльями, воробей улетел прочь. А Бьянка приблизилась к прутьям своей клетки. Только теперь приоткрылся ей краешек мира, в котором ей предстояло прожить всего- то шесть лет ее собачьей жизни.
Этот мир начинался с ржавой бочки из-под авиационной солярки, что стояла рядом с клеткой неведомо для какого предназначения. Тут же, обок, корявилась старая ветла, чьи ветви, похожие на узловатые руки, упрямо тянулись к солнцу, просили свою кроху тепла и света. Давным-давно кто-то из служащих привязал к стволу ее для каких-то хозяйственных нужд обрывок стального, в мизинец толщиной прута, да и забыл его по ненадобности. С тех пор, не в силах разорвать стальную узду, ветла мягким своим телом каждый год все глубже, настойчивее укрывала её в себе, покуда та не увязла в ней, не утонула в её влажной мякоти, победно утверждая жажду жизни и тщетность любой узды, любого насилия и плена. Слева от ветлы тянулся ряд одинаковых деревянных клеток-сараюшек под кровельным железом и с прутьями впереди, покрашенных свежей, еще не выцветшей на солнце и под дождями, зеленой краской. В ближнем к ней соседстве, поняла Бьянка, тоже жили собаки. Они подвывали. Иные лаяли громко. Скребли когтями деревянный настил клеток. Тяжко вздыхали. Гремели казенными мисками. Переругивались между собой и порой даже устраивали короткие драки, в которых не было ни победителей, ни побежденных, а лишь только слегка прихваченная зубами холка противника да клочок вырванной у него шерсти.
Охранял собачьи вольеры латанный старой жестью да бракованным штакетником забор, из-за отсутствия денег и воровства местами вовсе дырявый, пацанами да бомжами ломанный на костры. Тем не менее, верх по всей длине забора венчала ощетинившаяся «колючка», которую в смутные перестроечные времена директор питомника выменял у командира соседней воинской части за несколько породистых щенков – нужных командиру для прибывающего с проверкой въедливого инспектора из Минобороны. (Тот был страстный охотник и взяточник.)
За клетками свежей масляной краской алел пожарный щит, к которому лет десять тому назад накрепко прикрутили ржавый багор, да топор затупившийся, списанный, да худой, весь в проплешинах и дырах, гидрант, подключать который всё равно было некуда. Однако пожарные, всякую инспекцию получая в подарок не лучших, но всё же породистых щенков, закрывали на эти «мелкие нарушения» глаза. Просили только подновить свежей краской щит, да хотя бы раз в квартал проводить инструктаж персонала на случай возможной эвакуации.
Вполне естественно, что щенки для собачьего питомника были самой ходовой, расхожей валютой. Разводили тут исключительно лаек, а для любого охотника, особенно же для того, кто идёт в лес с серьезными намерениями, касающимися лося, кабана или медведя, лайка – самый верный товарищ и друг. Особенно если собака хорошей крови да правильной подготовки. А таких в питомнике всегда хватало.
Сама Бьянка, если бы каким-то чудом могла понимать хитросплетения собачьих родословных, с удивлением узнала бы, что её дальними предками были Тайга и Мишка из товарищества охотников Иваново - Вознесенска, те самые Мишка и Тайга, чья безграничная и верная любовь подарила стране выдающихся представителей западносибирских лаек и таким образом, как потом запишут в учебниках и научных статьях, «оказали значительное влияние на формирование всей их породы». Сам Мишка, если вчитываться глубже, в собачьи архивные документы, происходил в свою очередь от союза Себерта и Нельвиры, принадлежавших доктору Пузевичу из города Обдорска и появился на свет аж в далеком 1924 году. Так и осталось загадкой, откуда лайки взялись на этой северной ненецкой земле, где, как известно, вовсю царит лесотундра, а лайки - с длинной шерстью, «оленегонные», стало быть, под стандарты лесной охотничьей породы вовсе неподходящие. Тем не менее, и у легендарного Мишки, и у его дальнего потомка Бьянки прослеживались всё те же признаки их древних предков - вогульских и остяцких собак, что с давних, незапамятных пор помогали человеку вести охоту в диких чащобах Северного Урала и Западной Сибири: этот косой разрез век, эта красивая «муфта» на шее, этот туго завитый кольцом хвост, карие глаза, острая морда - словом, всё, что отличало беззаветных тружеников леса от остального собачьего племени.
Но снежный щенок Бьянка об этом, конечно, не знала, не ведала.
