Запах литературы. Алексей Кручёных

Текст: Владимир Березин

Сама жизнь Алексея Евсеевича Кручёных уложилась в два образа в прозаической книге другого поэта.

Этот поэт, Андрей Вознесенский, начал рассказ о Кручёных со слов «Тут в моей рукописи запахло мышами».

И тут же он добавлял: «Он продавал рукописи Хлебникова. Долго расправляя их на столе, разглаживал, как закройщик. “На сколько вам?” — деловито спрашивал. “На три червонца”. И быстро, как продавщик ткани в магазине, отмерив, отхватывал ножницами кусок рукописи — ровно на тридцать рублей»[1].

О Кручёных нельзя сказать, что под конец жизни он жил бедно.

Нет, большую часть жизни он жил просто в нищете.

Все воспоминатели говорят о затхлом запахе его комнатки на Мясницкой (тогда - улице Кирова), где рукописи мешались с объедками и пылью.

За пару лет до его смерти (он умер в 1968 году) прошёл его творческий вечер - одни говорят, что вечер стал заметным событием, другие - что еле набралось ползала, а Кручёных сам себе принёс букетик цветов и поставил перед собой в стаканчик.

Всё нетвёрдо, неточно, и, кажется, мемуаристы разбегаются от запаха тления.

Между тем, именно Алексею Кручёных русская литература благодарна за сохранение множества рукописей.

Молодость Кручёных была стремительной - он дружил с Хлебниковым (один раз они даже выступили соавторами) и Северяниным, а потом ругался с ними, его ценил Малевич.

Кручёных заполнял всё пространство вокруг себя не только знаменитыми «дыр бул щыл», но и множеством критических заметок.

В заметках было много задора, в те годы Кручёных писал, что «всего “Евгения Онегина” можно выразить в двух строчках:

• ени - вони
• си - е - тся
• Сонный свист торжествует!
• Слякость ползет!

но бедный читатель уже в школе так напуган Пушкиным, что и пикнуть не смеет и до наших дней “тайна Пушкина” оставалась под горчишником!»[2], и затем Кручёных приводит счёт из прачечной, который, как он провозглашает, выше Пушкина.

Сергей Третьяков, поэт и драматург, именовал его «букой русской литературы»[3] в 1923-м, а десятью годами раньше модный критик Корней Чуковский обозвал его «свинофилом», обыгрывая одну цитату из Кручёных. Вдобавок критик писал: «Но странно: бунтовщик, анархист, взорвалист, а скучен, как тумба. Нащелкает еще десятка два таких ошеломительных книжек, а потом и откроет лабаз, с дёгтем, хомутами, тараканами - все такое пыльное, унылое. (Игорь Северянин открыл бы кондитерскую!) Ведь бывают же такие несчастно рожденные: он и форсит, и кривляется, а скука, как пыль, налегла на все его слова и поступки. Берёт, например, страницу, пишет на ней слово шиш, только одно это слово! - и уверяет, что это стихи, но и шиш выходит невеселый. Хоть бы голову себе откусил, так и то никому не смешно».

Но при этом Чуковский всё же сравнивал его с Игорем Северяниным!

Маяковский называл его «книжонки» «дурно пахнущими» и говорил, что он учил «Есенина политграмоте так, как будто сам Крученых всю жизнь провёл на каторге, страдая за свободу, и ему большого труда стоит написать шесть(!) книг об Есенине рукой, с которой ещё не стерлась полоса от гремящих кандалов»[4].

А Павел Флоренский писал: «Мне лично этот “дыр бул щыл” нравится: что-то лесное, коричневое, корявое, всклокоченное, выскочило и скрипучим голосом “ р л эз ” выводит, как немазаная дверь»[5].

Кручёных умер в Москве в восемьдесят два года.

Писатель в России должен жить долго.

Тогда он успевает написать мемуары и стать вновь интересен.

Кручёных мемуаров не написал, а лет сорок вовсе не печатался.

Так бывает - сперва человек эпатирует общество, развешивая пощёчины его вкусу, а потом общество сперва травит его, а потом забывает.

Его миновали репрессии - для их невода он оказался слишком мелким, и легко миновал смертельные ячейки.

Платой за это было одиночество и то, что полжизни он умирал с голода. Лабаза с хомутами не вышло.

Он, как странный священник неизвестного культа, хранил в своей комнатке ключ от пирамиды - на всякий случай. «Он был верен своему прошлому. И это сказывалось во всем. Прошлое во всем - в быту, в воспоминаниях, в сборе книг, рукописей - окружало Крученых»[6].

Пришло время спроса на русский авангард - потому что искусство идёт волнами - сперва оно пахнет кумачом и трепещет на ветру, а потом приходит время строгого имперского классицизма, запаха бархата и казённого сукна, затем снова приходит авангард - и так до бесконечности.

Что-то было там, кроме запаха пыли, в этой комнатке, заваленной рукописями.

Какой-то исчезающий запах.

Видимо, консервированный запах времени.

• [1] А. Вознесенский. На виртуальном ветру. - М.: Вагриус, 2006. С. 27.
• [2] А. Кручёных. Кукиш пошлякам. Сдвигология русского стиха: Трахтат обижальный, - М., 1923. С. 30.
• [3] Бука русской литературы. /Д. Бурлюк, С. Третьяков, Т. Толстая, С. Рафалович; Обл. Нагорской, заставки Клюна. - М.: Тип. ЦИТ, 1923. 44 с.
• [4] В. Маяковский.  Полное собрание сочинений в 13-ти томах, Т. 12. - М.: Художественная литература, 1959. С. 97.
• [5] П. Флоренский, pro et contra: личность и творчество Павла Флоренского в оценке русских мыслителей и исследователей. - М.: РХГИ, 2000, С. 674.
• [6] В. Нечаев. Вспоминая Крученых… // Минувшее: Исторический альманах. № 12. - М., 1993. С. 378.