Текст: Сергей Шулаков
Обложки книг предоставлены издательством «Эксмо»
«Мы памяти победы верны: лучшие рассказы современных авторов о Победе» / Юрий Поляков, Андрей Геласимов, Ирина Муравьева и другие. - М.: Эксмо, 2015. - З52 с. (п) / 70 лет Великой Победе. - 7000 экз.
В сборник вошли девять рассказов очень разных авторов, от Юрия Буйды и Валерия Панюшкина до Ариадны Борисовой и Юрия Полякова, которые трудно объединить чем-либо, кроме военной тематики. Укажем лишь несколько из них.
ВОСКРЕСШИЙ ЛАЗАРЬ
Хронология рассказа Ирины Муравьевой «Ты мой ненаглядный» привязана к двум временным координатам. В 1940 году Бессарабия оказалась передана из Румынии в состав Украинской и вновь образованной Молдавской советских республик. В 1942-м многих проживавших между Бугом и Днестром бывших граждан Румынии отправили на поселение в Сибирь, отзывая даже с фронтов, и это означало почти что каторжные работы. Лазарь, младший сын обеспеченной еврейской семьи, оказался на фронте, от сражений в самый трагический период не уклонялся, а потом - где-то в Сибири. Что с родными, он не знает, но чувствует худшее… «Они наступали на лес так, как прежде на них наступали враги в серых касках. Они воевали с деревьями. Высокие, в колючем серебре сосны знали, что их ждет… Дерево умирало медленно. Охватывающая его боль поднималась от корней, сведенных судорогой, до самых вершин. Вершины, тускло освещенные еще не разгоревшимся по раннему часу солнцем, начинали тревожно шуметь, пытаясь привлечь к своей смерти вниманье, проститься навеки, и тут же в ответ им шумели другие, такие же, ждущие смерти деревья». «Фирменный знак» Муравьевой, ритмизованная проза, здесь несколько менее отчетлива, чем в других произведениях, хоть бы и в романе «День ангела», где герои изъясняются таким образом в длинных диалогах, что порой отдает пародией. Не то здесь. Метафизическая борьба между холодом и теплом, льдом пространств, логики государства - и кровью, в конечном итоге между жизнью и смертью оканчивается многоточием. Характерные для писательницы скачки из времени повествования в будущее, где через много лет жена прощается: «Ты мой ненаглядный!», - с покидающим этот мир Лазарем, не дают прямого ответа.
Старая Анисья из раскулаченных, схоронившая даже внуков, в избе которой живет попавший на лесоповал Лазарь, не утратила инстинкта человечности. «Жанился б ты, Леша! Мушшина тут есть, из Москвы. Их евакуировали от фашистов. Яврей, как и ты. С дочерами. Кудлатые! Они тебя, может, подкормят». Наставляла: «Ты время-то не тяни. А то ведь уедут они, не догонишь! В Москву ведь уедут, как немца прогоним!». Пересиливая скромность - явиться просто так, без повода? - Лазарь знакомится со сравнительно обеспеченным семейством счетовода сибирского колхоза. Была даже «скромная свадьба среди неподвижных алтайских сугробов». Но в композиции нет места даже намеку на то, что он хотя бы заглянул к полунищей Анисье, у которой ночами ел запасенный лук и сухие грибы, а она делала вид, будто спит. Не укладывается такой сюжетный поворот в идеально рассчитанное течение текста, в его стиль, условно, плача.
В этом рассказе Ирины Лазаревны Муравьевой просматривается не то, характерное для ее произведений «опрокидывание» биографий реальных лиц на судьбы героев, а прямой, трагический автобиографизм. Ирина Муравьева воскрешает героя своего рассказа, а с ним и других, со схожей судьбой, из исторического небытия. Рассказ, как и сама автор, сопротивляются причесыванию, оштукатуриванию образов военного поколения, словно памятника, к юбилею. Здесь есть определенное фрондерство, есть сосредоточенность на страданиях своей семьи, - но кто сказал, что каждый из потерявших в войну близких, в чьей семье они пострадали, - а тем более, художник - не имеет права на такой эгоизм? Тем более что, несмотря на всю многотолкуемость текста, Лазарь все-таки, вместе со всей страной, - победитель.
СУМРАЧНЫЙ ДЯДЯ ВАНЯ
На сорокалетний юбилей Победы нелюдимый дядя Вася решил присоединиться к другим, отмечавшим праздник, ветеранам. Тогда - да и сейчас кое-где в частном секторе Подмосковья - было принято выносить столы на улицу, и праздновать всем вместе, с семьями и соседями. Подошел, поставил на стол бутылку водки, приветствовал громко, едва ли не по уставу: « - Поздравляю, товарищи! - А ты чего? - вдруг вскочил один из ветеранов, обычно тихий, интеллигентный, носивший серую шляпу с дырочками. - Ты-то чего? Не твоя она, победа!». Дядя Вася был ветераном НКВД - не из фронтовых чекистов, из тех, что занимались «врагами народа» в тылу.
Проза Романа Сенчина порой нарочито, даже умело бесстильна - автор ставит перед собой другие задачи. В рассказе «Дядя Вася» эта проза вторгается в границы мемуарной публицистики. Роман Сенчин вспоминает детство и раннюю юность в провинциальном городе, припоминает даты, характеризует времена. То, что мы привыкли вычитытвать в художественном тексте - образы, знаки душевных состояний, все, что отсылает читателя к скрытой от него внутренней жизни, в этом рассказе почти напрочь отсутствует. Дядя Вася не обиделся, он порочествовал: «Вот увидите еще, как они поднимутся, недобитые. Они еще такое устроят! Вспомните!..». Развернулся кругом, зашагал обратно, и бутылку водки свою забрал.
Позже автогерой наблюдал по телевидению, как спускали флаг СССР, слушал объяснения о том, что Союз был обречен, и что социализм «нежизнеспособная форма» - чего? - и что все подвиги - миф, великие стройки - блеф. «Но кто объяснил? - вопрошает Роман Сенчин. - Не те ли враги, с которыми боролся, и из-за чего стал презираемым окружающими сумрачный дядя Вася?». Такое высказывание называется риторическим вопросом, подразумевающим намек, ответ, - практически утверждение. Прямота этого высказывания рождает вопросы и у читателей. Например, не прошел ли однажды Советский Союз историческую точку, после которой был действительно обречен? Кто утверждал, что подвиги - миф? И так ли решаются подобные задачи в художественной прозе?
МИТЬКА-ШТРАФНИК
Андрей Геласимов в рассказе «Идрицкая сила» от конкретики уходит, о датировке нужно догадываться по деталям. Занятые Красной армией латышские хутора, герой одет в гимнастерку, и можно предположить, что время действия - лето или начало осени 1944 года; Рига была освобождена в октябре. Логика войны ясна, победа неизбежна.
Митька из штрафников, с довоенными лагерными привычками, рядовой пехотинец. Правда взвод его особенный Взводного любили, и когда немцы убили его, солдаты ворвались на немецкие позиции, и отомстили за командира. На второй и на третий день наступления тоже - словно из ниоткуда первыми оказывались во вражеских окопах, очищали их, и дожидались своих. После освобождения города Идрица дивизия получила к номеру 219 название «Идрицкая» А Митькин взвод прозвали «Идрицкой силой». Все это сообщается от лица автора, Митька сосредоточен на другом. На фронте затишье, и он, раздобыв трофейный мотоцикл, едет покрасоваться к девушкам, санитаркам и связисткам, в надежде что, возможно, удастся не только покрасоваться. От сердитой сестрички Раисы получает комок глины в спину, но не огорчается, едет дальше - говорят, у связисток новенькая. Вместо ожидаемого Митька нарывается на почти рискованную боевую задачу. Митькиному взводу придают радистку, ту, что новенькая. Далее - композиционный обрыв, как часть сюжета. Указ о присвоении звания Героев Советского Союза, всем посмертно.
Снобы поставят автору в упрек работу на контрасте между очень живым Митькой и мертвящим не только людей, но и само пространство - сухая лесная дорога, латышские дети на лугу - серпом войны. Однако сам дух Победы, который не очень-то уверенно чувствуется в иных произведениях сборника с довольно пафосным названием «Мы памяти победы верны…», среди тяжелого, повернутого в личную плоскость трагизма Ирины Муравьевой, неиссякающей изобретательности Романа Сенчина, в рассказе Геласимова занимает подобающее ему главное место. Словно штандарт в руках уверенного в себе знаменосца перед строем функциональных выразительных средств.
В сборник вошли также рассказы Валерия Панюшкина «Красный командир в длинной шинели», Ариадны Борисовой «Иваны да Марья», Михаила Левитина «Чехи», Сергея Самсонова «Рука», Юрия Буйды «Ореховая гора», Юрия Полякова «Ветераныч».
Издательство «Эксмо» выпускает серию «1941-1945. Победе посвящается».
В нее вошли переиздания «Живи и помни» Валентина Распутина, «Прокляты и убиты» Виктора Астафьева, «А Зори здесь тихие» Бориса Васильева, «Батальоны просят огня» Юрия Бондарева, дневники Константина Симонова «Разные дни войны» и сборник «Стихи и песни о войне».
В изданиях нет каких-либо новых литературоведческих статей или предисловий, лишь авторские - как у Симонова. Но эти тиражи полезны, они пополнят библиотечные фонды, да и те, кто пожелает иметь у себя такие книги, не будут разыскивать ветхие издания у интернет-букинистов. Читатель может сравнить произведения военных классиков с тем, как в России пишут о Великой Отечественной сегодня.
Но здесь уже можно говорить об отчетливой тенденции. Прошлое переиздают «РИПОЛ классик» - серия «Наши ночи и дни для Победы», АСТ - серия «На краю войны», и лишь «Эксмо» печатает современных авторов. Да и этому издательству - то ли редакторы слишком уж придирчиво проводили отбор, то ли современники мало о войне пишут, или темой издателям нельзя прокормиться - хватило текстов лишь на единственный, и при этом весьма разностильный, хоть и качественный сборник.
