Возвращение Маяковского

Текст: Павел Басинский

Коллаж: ГодЛитературы.РФ

19 июля будем отмечать 125-летие со дня рождения Владимира Маяковского. Как и в случае с Максимом Горьким, есть ощущение, что Маяковский к нам возвращается и занимает то место в поэзии, на которое в известное время "переоценки ценностей" хотели поставить каких-то других поэтов. Не получилось.

Не потому, что Маяковский, допустим, лучше их. Просто на этом месте может стоять только он. Но не думаю, что это место находится на площади Маяковского. На мой взгляд, там стоит памятник по-своему мощный и величественный, но не отвечающий характеру этого поэта и уж тем более - человека. Ставшая легендарной в эпоху "оттепели", да и сегодня собирающая пестрые поэтические тусовки, эта площадь скорее годится для демонстрации больших и маленьких поэтических тщеславий, но вряд ли для мемориала Поэта.

Есть в этом и какая-то насмешка судьбы. Никто, как Маяковский, так не высмеивал этих "кудреек" и "митреек", рвущихся на поэтический Олимп в убежденности, что стихи сами по себе что-то значат и являются своего рода бумажным пропуском в вечность. Что за это можно не платить куда более серьезную цену, которую платили Пушкин и Лермонтов, Есенин и Маяковский, Гумилев и Мандельштам... Это я не к тому говорю, что истинный поэт должен непременно быть убитым или покончить с собой. Помещик Фет и дипломат Тютчев дожили до преклонных лет и в старости писали свои лучшие стихи. Если бы всех русских поэтов убивали или они кончали с собой, это было бы тоже скучно и слишком театрально. Но все-таки

в убийствах Пушкина и Лермонтова, в самоубийствах Маяковского и Есенина есть какой-то важнейший "месседж", напоминание о том, что быть поэтом еще и смертельно опасно.

Хотя, когда начинаешь разбираться, выходит вроде бы ничего особенного. Накануне пришел к Валентину Катаеву на писательскую вечеринку, встретил там Полонскую с Яншиным, злился, был невыносим, писал какие-то глупые записки, грубил ("Уберите ваши паршивые ноги!"), при этом восклицал "О господи!", вызывая насмешки - мол, тот еще атеист и богоборец! "Остряков было много", - вспоминал о том вечере очевидец. Возможно, что действительно они острили еще и по поводу того, что, мол, никогда не покончит с собой из-за любви, что Вертеров больше нет... На следующий день вызвал к себе Полонскую на квартиру, ставил ультиматумы, грозил застрелиться, а когда она вышла, то услышала выстрел...

Все это, во-первых, не украшает Маяковского, а во-вторых, является стечением случайных и ничего не значащих обстоятельств. Как и то, что перед этим ушел из ЛЕФа и пришел к РАППовцам. ЛЕФовцы не подавали руки, РАППовцы тоже за своего не принимали (дворянин!). Или, например, такой не слишком известный факт, что Маяковского тогда реально преследовали фининспекторы ("Разговор с фининспектором о поэзии"). Налоговые декларации подавались в конце года, а он к тому времени успевал уже растратить свои немалые гонорары. И то, что за границу выпускали со скрипом... И вообще был мнительным:

великан, а патологически боялся микробов. И всюду таскал с собой револьвер...

Соедините этот образ с тем, что гордо стоит на площади Маяковского: кряжистый, распахнутый всем ветрам, правая ладонь стиснута в кулак ("добро должно быть с кулаками", - написал другой поэт), а в левой - конечно, "р-р-революционные" стихи - один из "ста томов" его "партийных книжек".

Маяковский - великая загадка. Здесь ни на один вопрос нет прямого ответа. Например, был ли он "партийным" и государственным поэтом, или, наоборот, бунтарем и анархистом, или, того пуще, "декадентом"? Он был анархистом, "декадентом", "партийным" и государственным поэтом. Поэтому он - великий поэт, а другие - только "декаденты" или "партийные". Он в 14 лет вступил в РСДРП (б), в 15 лет попал в тюрьму и просидел в ней почти год. Там он и начал писать стихи в народническом вкусе, в символистском - тогда всe шло в дело. А через два-три года он - леворадикал, "бубновый валет", кубофутурист, член "партии", раздающей "пощечины общественному вкусу", отрицающей все общепринятые идеалы, авторитетов от Пушкина до Толстого, но при этом свято верующей в свое предназначение. Только "партия"-то партией, футуристы-то футуристами, но лишь

в ранних стихах Маяковского была та, по словам Цветаевой, "ошеломляющая физика",

когда звезды - это "плевочки", а полицейские "распяты" крестами улиц, а "перья линяющих ангелов" бросают "любимым на шляпы".

Выпендривались-то (извините!) многие. "Дыр бул щыл" и прочее. Василиск Гнедов вообще "написал" "Поэму конца", где не было ни одного слова - пустые страницы. Но только Маяковский мог до такой степени "физически" беспощадно и кощунственно измываться над привычными поэтическими штампами, а при этом создавать высокую поэзию. Но и поздний Маяковский - такой же. Он ничуть не слабее и даже сильнее себя раннего. И в поэме "Во весь голос", и во "Владимире Ильиче Ленине", и даже в тех стихах, где просит Сталина делать о нем доклады на Политбюро, а завкома вешать ему на ночь на губы замок, как на дверь военного склада с матчастью. Только он смог написать гениальнейшую оду официальному документу - советскому паспорту, с такой поэтической мощью, словно это написано о взятии Трои или о гибели Помпеи.

Маяковский - великая загадка. Он возвращается к нам, как и предрек, с трудом прорывая "громаду лет". Он чувствовал эту плотность веков, прошлых и будущих. Он знал, чего это стоит: раздвинуть эти вековые слои и занять там свое место. Он его занял. Других там нет.

Оригинал статьи: «Российская газета» — 15.07.2018