Текст: Елена Новоселова/РГ
Фото: vesvladivostok.ru
2 ноября, накануне общероссийского Дня народного единства, в Суздале собралась XI Ассамблея Русского мира, организуемая одноименным фондом. В этом году форум обсуждает «Вечные ценности русской литературы». На самом ли деле они вечные? Способна ли современная литература сформировать любовь к чтению? Читает ли русский мир по-русски? На эти вопросы отвечает участник ассамблеи, литературный критик, заместитель главного редактора журнала «Знамя» Наталья Иванова.
«Вечные ценности русской литературы»… Недавно прочитала про «пыльные» ценности русской литературы… Известный шоумен размышлял про «устаревшие» страницы классиков, другой иронизировал: когда нечем больше хвалиться, вытаскивают Гоголя и Толстого… С вашей точки зрения, есть во всем этом резон?
Наталья Иванова: Слово «великий» я сама не люблю. И произносить его могу только по отношению к одному писателю. Это Пушкин. У нас есть другие определения, которые относятся к существу дела. В чем исключительность русской литературы? В ее «вечных темах» и «проклятых вопросах». Они были в XIX веке, продолжились в XX, будут актуальны в XXI. На них пытались ответить Лермонтов и Гоголь, Достоевский и Толстой, Мандельштам и Пастернак, Бродский и Шаламов. Для меня самое важное в русской литературе - это то, что Достоевский назвал «мысль разрешить». А главная ценность - свободный и независимый Человек. Процитирую Пушкина: «Самостояние человека - залог величия его». Человек - имеется в виду и сам писатель, и его герой.
«Вечные темы» и «проклятые вопросы», простите за высокий слог, оплачены судьбами русских писателей: за ними струится кровь, за ними стоит каторга, тюрьма и гибель людей.
В следующем году - 125 лет со дня рождения Осипа Мандельштама, чье человеческое достоинство и свобода были попраны античеловечной системой. За свободу выбора слов русская литература всегда платила очень высокую цену.
Вы говорите - «пыльные» ценности… Да в тот момент, когда у нас не было никакой возможности для общенациональной дискуссии, для обсуждения мучительно важных тем, русская литература делала это за нас, и была одновременно и философской кафедрой, и политической трибуной, и органом просвещения. Русский писатель существует во многих замечательных лицах.
Вы упомянули политическую трибуну. Но ведь как раз тенденциозность некоторых русских беллетристов мешает им стать в один ряд с настоящими писателями…
Наталья Иванова: Та свобода, которая органична для русской литературы, выливалась и в стилевые искания. Помните «Похвалу эзопову языку» Иосифа Бродского? В какой-то момент русские писатели не могли иначе высказаться о реальности, как прибегая к помощи эзопова языка. Так написаны Фазилем Искандером лучшие места в его прозе, которые точно были бы вымараны цензурой. И это не просто стиль в узком понимании: парадоксально развивалась специфическая образная система. Так же зашифровывали свои произведения Ахматова в поэме «Без героя» и Мандельштам в стихах «О неизвестном солдате». Эзопов язык в определенную эпоху помог выжить главным ценностям русской литературы.
Кого из современников вы назвали бы наследниками той классики, которая требует самопожертвования?
Наталья Иванова: Исходя из заданных вами критериев, я назову прежде всего живых классиков Людмилу Петрушевскую, Фазиля Искандера, Владимира Маканина, Андрея Битова. К ним я присоединяю замечательную, подчеркиваю, русскую писательницу Светлану Алексиевич, которую еще раз поздравляю с Нобелевской премией. В каждой своей книге она обращается к больным, трудным, проклятым вопросам нашего времени. Впрочем, русская литература обширна и очень разнообразна. Молодых писателей, которые на пути к пониманию ее гуманистической сути, много. И они понимают, что время всегда трудное, что много не огребешь, а некролог испортишь, что конформизм для литературного человека и мучителен, и губителен, а патриотизм должен быть зрячим. Вспоминаю строки прекрасного человека (тоже живого классика!) Олега Чухонцева: «Я твой поперечник, отчизна…»
То есть кризис в этой области искусства нам не грозит?
Наталья Иванова: Нам грозит кризис в другой области - в области читателя как такового. Скоро писателей станет больше, чем читателей. И в области муниципальных библиотек: динамика здесь не просто отрицательная, а ужасающая, и это при том, что в столице открываются современные интерактивные библиотечные центры. Вот послушайте: всего в России 44 с небольшим хвостиком тысяч библиотек. Из них 35,5 тысяч провинциальных. В 2012 году закрылось 334 библиотеки. В 2013-м - 667. А в 2014 - 857. Вы понимаете, что происходит?
Предположим, что молодые все же читают с гаджетов. Но способна ли современная литература сформировать любовь к чтению? Не слишком ли она мрачна и "философична"?
Наталья Иванова: «Формировать любовь» - вовсе не дело литературы. Это могут сделать как раз, простите за канцеляризм, институции, подобные библиотекам, где происходит соприкосновение не только с реальной книгой, но и со взрослым человеком, который понимает толк в литературе.
А как лично вас приучали к чтению?
Наталья Иванова: Отец читал на ночь или мама. Особенно запоминается чтение во время болезни. То, что прочитано, когда ребенок болеет, остается с нами на всю жизнь. Я прекрасно помню, как мне отец читал рассказы Льва Николаевича Толстого из «Книги для чтения». Эти вечера для меня были, как сериалы, один рассказ за другим. Все идет от семьи. Поэтому, наверное, я человек, отравленный литературой, для меня она как наркотик, я без нее жить не могу…
Все-таки вы литературный критик, значит, читаете «по работе». А «для души»? Наслаждаетесь прочитанным, не анализируя?
Наталья Иванова: Разделить сложно. Я проснулась - читаю, засыпаю - читаю. Несколько десятков рукописей в месяц, сотни стихотворений. Но рабочим чтением это трудно назвать. Мне интересно, это все меня питает, остается в душе.
Впрочем, анализ все же происходит, вы правы. Читаешь, и размышляешь, есть ли в книге так называемое «литературное вещество», благодаря которому произведение становится блестящим, шедевральным. На одном дыхании прочитываешь «Кроткую» Достоевского или «Дом на набережной» Трифонова, а потом начинаешь сначала, чтобы понять, как же это сделано?