Текст: Арсений Замостьянов, зам. главного редактора журнала «Историк»
Когда Владимир Ульянов стал вождем победившей революции (не будем ернически называть ее переворотом: страну и мир она изменила кардинально), ему было 47 лет. Но к тому времени его давно уже уважительно называли Стариком. Впрочем, второй вождь Октября – Лев Троцкий – был моложе не 9 лет, но и он носил такое же прозвище.
Но кто же удержится?
Старикам полагается отмечать юбилеи. 22 апреля 1920 года Владимиру Ильичу, которого уже куда чаще называли Лениным, чем Ульяновым, исполнилось 50 лет. Сравнительно недавно он обращался к советским работникам с такой тирадой:
«С большим неудовольствием замечаю, что мою личность начинают возвеличивать.
Это досадно и вредно. Все мы знаем, что не в личности дело. Мне самому было бы неудобно воспретить такого рода явление. В этом тоже было бы что-то смешное претензионное. Но вам следует исподволь наложить тормоз на всю эту историю». Сказано строго. Но какой там тормоз!
50-летие Ильича превратилось во всесоюзный праздник. Без карнавалов, конечно, но с лекциями и семинарами по всей Советской России (напомню, Советского Союза в апреле 1920 года еще не существовало).
28 апреля на «Ленинском вечере» в московском Доме печати Владимир Маяковский гремел:
- Я знаю —не герои
- низвергают революций лаву.
- Сказка о героях —
- интеллигентская чушь!
- Но кто ж
- удержится,
- чтоб славу
- нашему не воспеть Ильичу?
- И далее:
- И это —
- 60 не стихов вееру
- обмахивать юбиляра уют. —
- Я
- в Ленине
- мира веру
- славлю
- и веру мою.
Если вдуматься, риторический оборот вполне лукавый – совсем как у дипломатов. Мол, вообще-то мы не любим юбилейных славословий, но на этот раз, так и быть, сделаем исключение: слишком велик повод.
И это важный сигнал!
Чтобы славить Ленина как славили императоров – необходимы были оговорки.
Маяковский создал канон ленинского культа. «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!» - эта строка-лозунг украшала не только хрестоматии, но и фасады домов.
Кстати, сам Владимир Ильич Маяковского не принимал. Его поэтический вкус сформировался в 1890-е – и не на декадентах, на «некрасовцах». Вдобавок он любил и понимал Пушкина и Тютчева, а странную дисгармоническую манеру футуристов считал штукарством, не более. И никто не мог ему доказать, что революционному времени должны соответствовать революционные стихи. Ленин удостоит похвалы лишь одно стихотворение Маяковского, в котором, конечно, не было апологии вождя – «Прозаседавшиеся». Злую сатиру на советскую бюрократию. Ленин и сам честил их в письмах «сволочами». Вот такой удар по нерадивым работникам Ленин считал полезным, а «хвалу» – вряд ли.
Ведь сам Владимир Ильич (так было и так считалось) не любил пышных ритуалов, а славословиям предпочитал раскаленные споры. Предположу, что в глубине души он с брезгливостью понимал, что для удержания власти придется опираться не только на трезвые аргументы и факты, но и на ажиотаж вокруг вождей, на героизацию революционеров, первым из которых, как ни крути, был он сам. Именно поэтому прижизненный культ личности Владимира Ленина, вопреки марксистскому отношению к роли личности в истории, всё-таки состоялся.
И вряд ли он состоялся бы без благословения (вероятно, вынужденного) «виновника торжества».
Создавалось нечто вроде религиозного культа, в центре которого водрузили фигуру «Ильича», «дедушки Ленина», «самого человечного человека». Полное оформление культа случилось уже после смерти Ленина, который все-таки одергивал товарищей. В поэме «Владимир Ильич Ленин» Маяковский достиг вершин этого религиозного исступления (а может быть, просветления?). Тут и проповедь, и исповедь. Сильно! Но не вполне по-марксистски.
Но вернемся к тому, прижизненному, юбилею.
Одним из последних на торжественном заседании выступал Иосиф Сталин. Он лучше многих знал, какие комплименты не противны Владимиру Ильичу.
Сталин начал так: «После произнесенных речей и воспоминаний мне остается мало что сказать. Я хотел бы только отметить одну черту, о которой никто еще не говорил, это – скромность товарища Ленина и его мужество признать свои ошибки». И дальше в суховатом политическом стиле, совсем не похожем на кавказские тосты, он рассказал, как Ленин в 1905 и в сентябре 1917 года оказывался не прав и признавал это… И – никаких сантиментов, которые, видимо, раздражали Ленина. Впрочем, Ленин этого выступления, возможно, и не слыхал. Он явился на собственное чествование к самому финалу и выступил с речью о важности партийного строительства, о том, что историю творят массы… То есть постарался превратить юбилей в антиюбилей (в советской творческой среде это слово станет модным намного позже, в 1970-е).
Как только Ленин ослаб – Сталин заговорил более велеречиво и уже называл Ильича «горным орлом». Не уступали ему в красноречии Троцкий, Зиновьев, Радек. «Ленин - квинтэссенция рабочей русской революции. Он, можно сказать, олицетворение ее коллективного ума и ее смысла», - так объяснял последний смысл этой пропаганды.
Они сделают ставку на пышный ленинский культ, превратят Мавзолей во всесоюзную святыню. Но в 1920-м он отбросил в сторону свое семинаристское прошлое – и выглядел архирациональным политиком – во вкусе Старика.
Кузьма Петров-Водкин. Рабочие у гроба В.И. Ленина. 1924. Холст, масло. Государственная Третьяковская галерея
Человек, портрет и памятник
Прощание с Лениным превратилось во всенародный траур. В лютый мороз люди шли в Горки, шли к Красной площади. Не по разнарядке. Они видели в нем пророка новой веры, нового образа жизни.
Недаром в народе так легко укоренилось понятие «лампочка Ильича» – его связывали с духом света, в этом есть что-то заветное, коренное, по словам поэта Бориса Клюева, «игуменский окрик в декретах». И в то же время – ультрасовременное. Ведь это электрификация! Оказалось, что дистиллированный рационализм – штука неустойчивая. Любой системе необходимы святыни. И Ленина стали культивировать, черпая из его действительно великого и действительно крайне противоречивого наследия, которое подчас объединяло непримиримых. Ведь Лениным можно было оправдать почти любой выкрутас! Самому Владимиру Ульянову – любителю Тютчева и Надсона, Чернышевского и Тургенева – это было не по душе. Но кто спрашивает ушедших?
Поэт Полетаев в 1924 году писал:
- Портретов Ленина не видно:
- Похожих не было и нет.
- Века уж дорисуют, видно,
- Недорисованный портрет.
Насчет похожих он, возможно, прав, но вообще-то первая строчка этого стихотворения с середины 1920-х воспринималась как абсурд. В чем в чем, а в портретах Ленина у нас недостатка не было никогда, вплоть до последних десятилетий, когда они после очередной реставрации куда-то подевались из кремлевских залов… А стихотворение Полетаева – славное, раздумчивое.
Первый памятник (а это не то, что портрет!) Ленину появился в Ногинске, а точнее – в текстильном поселке Глухове, в день смерти Владимира Ильича. Рабочие хотели открыть скульптуру вождя, но получили известие из Горок – и оказалось, что открывают не скульптуру, а памятник. Он скромный, как это и подобало 1924-му году.
А потом пошли памятники на все вкусы… И многие из них создавались как раз к юбилеям. Почти каждый город начинался с улицы Ленина и с памятника основателю советского государства. Статуи Ильича непременно стояли и во дворах крупных предприятий. Канон создавали выдающиеся скульпторы – Сергей Меркуров, Матвей Манизер, Иван Шадр. Но их лениниану редко воспринимали как искусство. До сих пор самым высоким в мире памятником историческому деятелю остается волгоградский Ленин скульптора Евгения Вучетича.
Но к памятникам Ильичу слишком привыкли, они казались естественной частью пейзажа: вот он поднял руку, вот сжал кепку, а вот кепка покоится на голове… Всё привычно, хрестоматийно.
Точно так же примелькались и стихи о Ленине. Их воспринимали как часть ритуала, зачастую – особенно не вчитываясь. А зря. Ведь
для поэтов Ленин стал неким заменителем мистической силы, пронизывающей мир
и «дающей мыслям ход, как мельничным крылам» (Есенин). Ведь «Ленин прост, как материя, как материя сложен» (Вознесенский). Словом, сказывалась тоска по чуду и по гению в мире материализма и коллективизма, который сам этот гений и создал. Противоречие? Остаётся утешаться, что не простое, а диалектическое.
- вы бережно берёте
- его живой и вечный том
- в багряном переплёте —
- Когда за письменным столом
- и жизнь ясна, и мысль чиста,
- не тронутая тленьем.
- С гравюры первого листа
- вас будто видит Ленин.
- И чудится: он знает всё,
- что было в эти годы, —
- и зарева горящих сёл,
- и взорванные своды,
- и Севастополь, и Донбасс,
- и вьюгу в Сталинграде,
- и кажется — он видел вас
- у Ковпака в отряде…
Это Семён Кирсанов. Обожествление? Не без этого. Конечно, поэт объяснил бы, что всесильна вечная идея, которую олицетворяет Ленин. Всесилен Ленин, воспитавший миллионы продолжателей – а не сам собой. Отсюда евтушенковское «Шёл к Ленину Ленин». И исходное есенинское: «Скажи, кто такое Ленин?» Я тихо ответил: «Он – вы». Ленин, получается, вездесущ. Недаром Демьян Бедный предлагал ввести в словарь слово и понятие «Ленин-Сталин» – верно, припоминая об индийский «двойных» божественных культах (таких, как Харихара – воплощение Вишну и Шивы в одном лице).
Столетие с размахом
Про 1970 год так и говорили – «юбилейный». Так говорили заранее – и за год, и за два года до наступления 1970-го. И пояснений это не требовало. Всем было и так ясно, чей юбилей. Между прочим,
в те времена мало кто сомневался, кто был, есть и будет величайшим человеком в истории.
Все мы были внучатами Ильича, несмотря на неминуемые уроки взрослого цинизма. Все газеты и журналы, все театры страны, писатели и художники обязаны были так или иначе откликнуться на юбилей вождя. Чем же запомнились те торжества? Во-первых, завершилось научное издание пятого, самого полного собрания сочинений Ленина – в 55 томах.
Во-вторых, город Ульяновск (а точнее – его историческая часть) окончательно превратился в огромный ленинский мемориал под открытым небом. В-третьих, вопреки мольбам Андрея Вознесенского «Уберите Ленина с денег!», юбилейный рубль «100 лет со дня рождения В.И. Ленина» выпустили рекордным тиражом – около 100 млн экземпляров.
Именно тогда – быть может, впервые после революционных лет – появились едкие анекдоты о Ленине.
То было время расцвета этого фольклорного жанра. И нельзя сказать, что Ленин затмил Брежнева, Чапаева, поручика Ржевского и армянское радио. И все-таки люди острили – в основном о том, что ленинские празднества проводились с перебором. Придумали и водку «Ленин в Разливе», и трехспальную кровать «Ленин с нами».
Самое причудливое и сочинение сложил в честь юбиляра Евгений Евтушенко. Поэма называлась «Казанский университет». Поэт постарался уйти от самых расхожих ленинских клише: там нет вождя на броневике, нет лысоватого оратора, крепко сжимающего в руке партийную кепку. Евтушенко, главным образом, рисует картину России примерно времен 1870–1877 годов, когда Володя Ульянов родился и поступил в университет. Он показывает истоки революции, ее глобальный освободительный смысл.
Прежде всего – от той неволи, которую символизируют слова Константина Победоносцева, вынесенные в эпиграф: «Русскому народу образование не нужно, ибо оно научает логически мыслить».
Финал получился боевитый:
- Тряситесь от страха,
- все морды планеты.
- Вы душите правду,
- но вам вопреки
- тот юноша -
- вечно семнадцатилетний,
- поднявший тогда
- и на вас кулаки!
Ни Ленинской, ни Государственной премии за эту поэму Евтушенко не получил. Да и Нобелевскую тоже. Зато сколько чтецов взяли на вооружение самые колоритные отрывки из этой огромной поэмы!
Но если судить по тиражам и переизданиям, главным литературным событием 1970 года стала книга Марии Прилежаевой
«Жизнь Ленина» - вершина детской ленинианы.
Писала она, в соответствии с фамилией, прилежно и основательно. Это была не только детская книжка, но и настоящий роман, в котором жизнь заглавного героя прослеживается от первых до последних дней и часов.
Наконец, это был детектив – для смышленых дошкольников и ребят младшего школьного возраста! Такой приключенческий боевик про подпольщиков, что не оторвешься. Да и материалы для политинформаций Прилежаева умела оранжировать и сервировать так, что скучно не было.
И молодого революционера Ванеева, умиравшего от туберкулеза, и Ленина, когда в него попали «три подлые пули», действительно было жалко до слез.
Книга эта с тех пор переиздавалась многократно, ее дарили первоклассникам, которые становились октябрятами.
Дедушка Ленин
Писать к юбилею, по заказу, непросто. Поэтому, кроме Прилежаевой и нескольких поэтических строчек (стихотворцы всегда недурно писали о Ленине), вспомнить из 1970 года нечего. В прозе традиции ленинианы вообще поддерживались лишь ритуально.
Если не считать всё той же детской литературы, в которой замечательно проявили себя и Михаил Зощенко, и Владимир Бонч-Бруевич, и замечательная Зоя Воскресенская. У каждого из них имелся узнаваемый конек – как у хорошего строителя. У Воскресенской – это уют (и трагедия!) семейной саги. Рассказы о «секретной комнате», в духе английской детской литературы.
Зощенко иронизировал – не над Лениным, конечно, над всей жизнью, которая окружает нас и окружала знаменитого вождя. Писал о приключениях вождя, который бросал курить, отказывался от гастрономических подарков в голодные дни и запросто ходил в парикмахерскую. Писал в привычном «коммунальном» стильке – и цензура не раздражалась. Бонч-Бруевич прикидывается хладнокровным мемуаристом, но оказывается недурным детским писателем.
Все они превратили «дедушку Ленина» в одного из любимых детских героев.
Да-да, друзья, не открещивайтесь, из любимых. «И только дедушка Ленин хороший был вождь» (Летов) – это ведь тоже отголосок той веры.
Да и к нынешнему, 150-летнему, юбилею Ленина писателям и популяризаторам, читавшим в детстве Бонч-Бруевича и Прилежаеву, все-таки есть чем «отчитаться». Назову двух авторов, выпустивших в последние годы, пожалуй, лучшие биографические книги о Ленине. Это Лев Данилкин с его «Пантократором солнечных пылинок» и Владлен Логинов с трехтомным повествованием «Владимир Ленин. Как стать вождем», «Ленин в 1917 году. На грани возможного» и «Заветы Ильича. Сим победиши».
Это стоит читать. Как и Маяковского с Кирсановым.