Текст и подбор иллюстраций: Андрей Цунский
Фото: портрет Гийома Аполлинера Терри Максфилд Липп/tmlarts.com
«Ну вот, — восклицал он, — этот титул не зазорно передавать по наследству. Господарь — это административная функция, но по справедливости тот, кто прославился на административном поприще, имеет право на титул. Я жалую себе дворянство. По сути я — родоначальник. Мои дети и внуки будут мне благодарны».
Гийом Аполлинер. Из книги, которую многие продолжают считать неприличной.
Сто сороковой день рождения великого Гийома Аполлинера навевает самые хаотические, расползающиеся, нелепые мысли. В поэзию клонит - чего уж точно лучше избегать.
Практика относительности
Краткое содержание главы: Мост Мирабо. - Несколько разных стихов. - Кто самый умный? - Трудности чтения. - Кто и как будет жить дальше. - «Во что превратилась Франция?!»
Читали ли вы Гийома Аполлинера?
A: Ну конечно! Помните «Мост Мирабо»? Ну ведь великолепно!
Так день за днем текут без перемены
Их не вернуть...
Б: Нет, ну вы путаете! «Мост Мирабо» я тоже люблю, но звучит это стихотворение совсем не так:
Проходят сутки, недели, года... Они не вернутся назад...
В: Не вводите людей в заблуждение! Вот «Мост Мирабо»:
Дни безумно мгновенны, недели мгновенны. Да и прошлого нет...
D: Mes amis! Eh bien, arrêtez de discuter, cela ressemble en fait à ceci:
Belles journées, souris du temps,
Vous rongez peu à peu ma vie.
Dieu ! Je vais avoir vingt-huit ans,
Et mal vécus, à mon envie.
Эй, D, ты что, реально считаешь, что ты самый умный? Ну и что же нам, бедным, французский учить?! Это сказать легко, а у нас и годы ведь не те, и времени нет, да хоть бы и было - не успеть уже...
И правда ведь.
А на самом деле все еще хуже. Эта нудная шутка с переводами, которую все поняли сразу, а автор продолжал ее, настаивал, и растянул, как «17 мгновений весны», должна была объяснить, что ради благозвучия стиха (в собственном понимании) каждый переводчик придает ему разный метр, свое звучание. При чем тут Аполлинер? Да и как вообще можно утверждать, что читал его, если...
Нам, живущим в царстве великолепного русского языка, тяжело воспринимать силлабический метр поэзии, написанной великолепным французским языком. Мы не можем эти стихи даже услышать.
Даже выучив французскую грамматику, мы сбиваемся, не сумеем правильно прочесть, потеряемся среди длинных и коротких слогов, путая их с ударениями... Да и что мы можем услышать по-французски? Не в смысле «и вообще что», а имея в виду «что именно»?
Если говорить о музыке языка, то ее можно с горем пополам уловить через песню Азнавура, Эдит Пиаф, Джо Дассена - это певцы той эпохи, когда все кино было сплошными оттенками серого, а по телефонам с проводами звонили голосом, вместо того, чтобы текстовать СМС-ки. Люди настоящего времени могут услышать Кер де Пират, Ломпаля, PNL, Заз и... Заз и... Нет, Заз и Зази это не одно и то же... и Милен Фармер (хотя нет, это вряд ли теперь слушают). А PNL - это вообще Тарик и Наиль, какие они французы! Да куда катится этот мир! Где Франция? Как жить, когда под окнами мечеть парижской не то бога, не то той самой матери? Где французы? Где Д’Артаньян?! Где Сирано де Бержерак?! Где Жан Вальжан? Как жить в этом мире дальше?
Как ни печально это говорить, но - при всех успехах фармакологии, медицины и оптимизма - в историческом смысле «дальше» жить не нам. Да и «во что превратилась Франция!» мы закричали тоже далеко не первыми.
Великий французский поэт
Краткое содержание главы: Как читается слово Wąż. - Пятый пункт Гиойма Аполлинера. - Каково быть сыном «пиковой дамы». - «Во что превратилась Франция?!»
Если самого белого и коренного, ведущего род от первых жителей Лютеции парижанина попросить прочесть вслух «Wilhelm Albert Vladimir Apollinaris de Wąż-Kostrowicki» он запнется еще до малопонятного de Wąż, которое и вовсе неизвестно как произносится. Де Вонж. Это по-польски.
Да, Польша претендует на Аполлинера, считая его «своим». В Белоруссии его приписывают к своему краю и народу
- ведь имение Костровицких было под Новогрудком, а это современная Гродненская область. Российская империя могла бы заявить, что как ни крути, а подданство-то у него было наше!
Мать Аполлинера родилась в Гельсингфорсе (Хельсинки, Финляндия, хотя это я на всякий случай занудствую), отец был, кажется, итальянцем, а сам Аполлинер дружил с испанцами, голландцами, русскими, евреями, и при этом мечтал стать французом. Во всяком случае - по паспорту. Если в детстве пришлось столько помотаться по свету, а единственным доходом матери были (кстати, практически постоянные) выигрыши в казино... Если при тебе и не стесняясь про маму говорят - ну, тут богатого воображения не нужно, чтобы представить, что могли говорить... Если из школы-пансиона приходится бежать среди ночи, потому что матери платить за твою учебу нечем (иногда в казино не везет даже ей)... Тут уж поневоле поймешь, какую огромную роль играет в жизни случай, как важно зайти с нужной карты, как опасно обдернуться при раздаче и что туз держать в рукаве - хоть и некрасиво, но иногда иначе никак...
И эта жалкая дворняга - француз?
Это французский поэт?
Вот этот, который к тому же замешан в кражах из Лувра? Этот мерзкий сочинитель порнографических книжонок вроде «11 тысяч палок»? Париж вообще превратился в окаянную башку беспутного бродяги, где
Под вечер поднимаясь на Градчаны
В корчме поют по-чешски под сурдинку
В Марселе средь арбузов ты идешь по рынку
Ты в Кобленце в Отеле дю Жеан известном
во всем мире
Ты под японской мушмулой сидишь в тенечке
в Риме
Ты в Амстердаме от девицы без ума хотя она
страшна как черт
Какой-то лейденский студент с ней обручен
За комнату почасовая такса
Я так провел три дня и в Гауда смотался
В Париже ты под следствием один
Сидишь в тюрьме, как жалкий вор картин.
С Аполлинером все чем дальше, тем непонятнее. Но и с Францией, и с Парижем - тоже. А скоро туда понаедут американцы (Фитцджеральды и Хемингуэи всякие), русские после 17-го года просто заполонят его (а сейчас кряхтят: «Вот зачем они пустили туда всяких арабов!» - как будто сами там не были нужны, как в бане пассатижи, и не казались французам дикарями). Но они гневаются: «Куда ты катишься, Франция! Где твои герои? Где Д’Артаньян?! Где Сирано де Бержерак?! Где Жан Вальжан? Где Бальзак (кажется я как-то уже спрашивал об этом)? Где Виктор Гюго? Где Братья Гонкуры? Премию своего имени, что ли, пропивают?»
Придумать правила игры
Краткое содержание главы: Череда голубого и розового. - Сюрреализм. - Четыре верблюда. - Положение на полочку. - «Шекспир и компания». - Чего мы хотим от поэзии, Франции и Парижа.
Поэт Аполлинер по большей части дружил с художниками. Друзья были очень странные люди. Даже по нашим временам - странные, то есть все привыкли уже говорить «О, да... Пикассо... голубой период, розовый период...» При этом «голубой» и «розовый» воспринимаются как некоторыми мороженое «Радуга», а живопись и графика Пикассо кажутся не намного осмысленнее рисунков обезьяны, которой к хвосту привязали кисточку. Что имелся в виду именно цвет - до многих просто не дойдет. Подвох будут подозревать. Хотя, может быть, именно во времени все и дело? Или глупость царит надо всеми временами?
Зато Аполлинер придумал слово «сюрреализм».
Вот это теплее. Иначе говоря, «а вот это прикольно». Но сам он что, сюрреалист? Нет. Никакой он не сюрреалист. Но, может быть, сюрреалисты - это Жан Кокто, Луи Арагон и все те, кто встал под это знамя после премьеры «Сосцов Тиресия» - пьесы Аполлинера, в день, когда он впервые вслух произнес это слово перед широкой публикой? А, какая разница. Большинство все равно привыкло считать, что сюрреализм создан и превращен в искусство Сальвадором Дали (и вместе с ним благополучно скончался).
Но иной человек ему и позавидует - стоять у истоков популярного течения, это ли не повод для зависти?
Фовизм, примитивизм, кубизм, футуризм - ко всему этот Аполлинер имел отношение - и ни к чему из этого не принадлежит.
Ах как легко было бы сейчас подвести читателя к мысли: «Тот, кто не укладывается ни на какую полку, как во гроб, уже достоин звания великого поэта».
Не стоит так делать, эта мысль - тоже так себе. На полках вообще лежат только книги, причем хорошие лежат там недолго.
Как читать - непонятно. К чему отнести - неясно.
Можно, конечно, поддаться конформистскому настроению и сказать: «О, да! Аполлинер! Ну как же! Великий поэт... Безумная страсть, емкость слова, великолепные образы! Графическое воплощение поэтической строки... Звучание... Музыка слов... МузыкА языкА... МузЫка ЯзЫка!» Чтобы, играя в такую игру, превратить «Мюзик» в «Айне кляйне нахт мужик» - много не нужно. Попробуйте как-нибудь поиграть со словами. А вот чтобы сделать этого «нахт мужика» необходимой конструктивной деталью из великого стихотворения - нужно быть Иосифом Бродским.
Возможно, результат - в виде стихов - не так важен, как важно самому придумать правила этой игры, причем такие, часть которых другие могут позаимствовать без ущерба для собственных правил и для собственных репутаций?
Может быть.
Эпилог
В Париж уже, скорее всего, приехал какой-то человек, имя которого никто не может прочитать. Его, возможно, не слишком любит собственная мать, он может мечтать прибиться хоть к какому-то берегу, завести какой-то паспорт, желательно французский, или ищет любви - а найти ее не может, а если может - то ненадолго, и живет он на птичьих правах, и обвинить могут черт знает в чем, и денег вечно нет, и невезучий он, по большому счету, в делах житейских, и... Но не обязан он быть непременно каким-то страдальцем. Может он просто хорошо писать? Возьмет ли он себе псевдоним? Должен ли быть приезжим?
Да это мы, читатели - безымянные, и все проездом.
И нам - а не французам - придется учиться понимать поэзию других стран.
Придется изучать языки.
Придется учиться понимать язык современного искусства.
И поэзии тоже.
А кому-то предстоит еще и найти способ снести внутри себя гнилой забор со свеженькой спиралью Бруно поверху. Но еще хуже, когда эта спираль надета на голову. И это вот ни разу не терновый венец.
Так что пассатижи, пусть и не в бане - но могут пригодиться.
Аполлинер проявил бы, глядя на это, такт и понимание. Титул и благородство к этому обязывают. Он был Великим Поэтом и был благороден.