САЙТ ГОДЛИТЕРАТУРЫ.РФ ФУНКЦИОНИРУЕТ ПРИ ФИНАНСОВОЙ ПОДДЕРЖКЕ МИНИСТЕРСТВА ЦИФРОВОГО РАЗВИТИЯ.

Роберт Бёрнс. Культ килта

260 лет назад родился самый переводимый из непереводимых поэтов европейской литературы

К-Юбилею-Роберта-Бернса-
К-Юбилею-Роберта-Бернса-
Михаил Визель

Текст: Михаил Визель

Коллаж: ГодЛитературы.РФ

Среди эффектных определений, чтó есть поэзия, существует и такое: это то, что теряется в переводе. И Роберт Бёрнс (1759—1796), кажется, это парадоксальное утверждение оправдывает вполне. В самой Шотландии его культ можно без особого преувеличения сравнить с нашим культом Пушкина (увы, Бёрнс тоже прожил 37 лет) и австрийским культом Моцарта. День рождения «поэта-пахаря» - национальный праздник, непременно отмечаемый застольями с воспетыми им блюдами суровой горной кухни и виски, носящим его имя, и разумеется, с дружным распеванием его застольных песен. Впрочем, имя Бёрнса носит не только виски, но и сигары, а еще его полупрофиль с характерными удлиненными височками красуется на тысячах сувениров.

Предпосылки для такой народной славы объективны. В конце XVIII века, с появлением моды на «искренние чувства» и «естественное воспитание», Шотландия, к 1707 году окончательно объединившаяся с Англией в Великобританию, была «перепозиционирована» из территории вечных мятежей и смут (только лишь «старый претендент» и «молодой претендент» на лондонский престол чего стоят) в «полудикий край», где живут суровые, но честные и мужественные горцы, свято блюдущие дедовские добродетели. Шотландия стала такой же модной, как в XIX веке модной стала «полудикая» Испания (см. «Кармен» Мериме), а в XX веке - анархические Балканы (см. фильмы Кустурицы).

К-Юбилею-Роберта-Бернса-

Тут как раз подоспели «Поэмы Оссаиана» Макферсона (1762) - и жители «культурных столиц» положительно сошли с ума по Шотландии. В 1816 году Константин Батюшков публикует рассказ-эссе «Вечер у Кантемира», где вкладывает в уста русского поэта начала XVIII века слова: «В бытность мою в Лондоне ученый шотландец N. N. показывал мне песни своих горных соотечественников: они напоминают древнего Омера и силою мыслей, глубиною чувств превосходят многие произведения музы италиянской». А еще через сто лет другой русский книжный поэт пишет знаменитые строки:

Я не слыхал рассказов Оссиана,

Не пробовал старинного вина;

Зачем же мне мерещится поляна,

Шотландии кровавая луна?

И Роберт Бёрнс такому романтическому «позиционированию» соответствовал идеально. Сын фермера (т. е. лично свободного крестьянина-одиночки) сочинял звучные и складные стихи о любви к родному краю и простосердечным красавицам, о дружеских застольях - причем зачастую его стихи-песни были обработками и «кодификацией» народных песен (как лукавая песенка о девушке Дженни, пережившей маленькое приключение, пробираясь вечером сквозь высокую рожь) - и неудивительно, что они мгновенно уходили обратно в народ. Порою он ехидно продергивал чванливых вельмож и подзабывших евангельские добродетелей святош - но никогда не покушался на верховную власть. «Король лакея своего назначил генералом - но он не может никого назначить честным малым». Остро, смешно, но право королей назначать «генералов» сомнению не подвергается.

Даже в таком радикальном стихотворении, как «Дерево свободы», где с явным одобрением говорится о французской революции и казни Людовика XVI - при переносе действия через Ла-Манш революционный запал становится настолько расплывчатым, что кажется, будто речь начинает идти о Втором пришествии, а не о революции:

Забудут рабство и нужду

Народы и края, брат,

И будут люди жить в ладу,

Как дружная семья, брат!

Важный момент: в качестве языка своих литературных опытов Бёрнс избрал не древний гэльский шотландский и не литературный «лондонский» английский (которым он, будучи образованным человеком, владел не хуже, чем Тарас Шевченко, сравнение с которым неизбежно - петербургским русским), а «равнинный шотландский», или англо-шотландский - диалект английского, изобилующий местными словечками, создающими «национальный колорит» - но не более того.

Вот начало одной из самых известных его баллад, «Джон Ячменное зерно»:

There was three kings into the east,

Three kings both great and high,

And they hae sworn a solemn oath

John Barleycorn should die.

На четыре строки - только один диалектизм - hae, и то понятный без сноски - have.

Впрочем, в других его стихах диалектная речь гораздо гуще. Вот начало баллады про Дункана Грея:

Duncan Gray cam' here to woo,

Ha, ha, the wooing o't,

On blythe Yule-night when we were fou,

Ha, ha, the wooing o't,

Maggie coost her head fu' heigh,

Look'd asklent and unco skeigh,

Gart poor Duncan stand abeigh;

Ha, ha, the wooing o't.

Тут уже без словаря не разберешься. И поэтому Роберта Бёрнса за пределами родной Шотландии в англоязычных странах обычно уважают не читая.

Но нам, русским читателям, эти строки прекрасно понятны:

Дункан Грэй давно влюблен,

И в ночь под рождество

К нам свататься приехал он...

Вот это сватовство!

Приехал в праздничную ночь

Хозяйскую посватать дочь,

Но был с позором прогнан прочь.

Ха-ха! Вот сватовство!

Потому что мы знаем их в переводе Маршака. Как и многое другое:

О вы, хранящие любовь

Неведомые силы,

Пусть невредим вернется вновь

Ко мне мой кто-то милый.

Или:

В полях, под снегом и дождём,

Мой милый друг, мой бедный друг,

Тебя укрыл бы я плащом

От зимних вьюг, от зимних вьюг.

Или даже:

Любовь и бедность навсегда

Меня поймали в сети!

Переводы Маршака можно укорять в спрямлении, в потере национального колорита, в дидактизме - но невозможно отрицать: они сделали шотландского поэта XVIII века действующим лицом русской поэзии века XX. И это чудо заставляет вспомнить не менее эффектное определение поэтического перевода, принадлежащее Брюсову: бросить розу в плавильный тигель и получить на выходе живую розу!

Роберта Бёрнса любят и знают в России. И это уже неотменимо.