Арагон. Политика поэзии

Текст: Владимир Березин

Фото: www.poetryfoundation.org

Сперва Луи Арагона звали просто Луи-Мари. Он был рождён вне брака, и мать записала его приёмным сыном своих родителей. Это один из немногих писателей, что получили псевдоним сразу при рождении.

Теперь и не поймёшь, отчего его биологический отец выбрал название испанской провинции для своего сына. Но, так или иначе, всё это описывается гоголевским «темно и скромно происхождение нашего героя» - можно только догадываться, что должно твориться у мальчика в голове, когда ничто не является тем, чем оно кажется — не сестра, а мать, а мать на самом деле бабушка. А потом Арагон стал частью того самого «потерянного поколения», о котором говорила Гертруда Стайн, пересказанная Хемингуэем в «Празднике, который всегда с тобой». В этой истории какой-то французский парень, вернувшийся с Великой войны, не был достаточно обходителен с Гертрудой Стайн в автомастерской и, кажется, даже отказался чинить её машину. Тогда хозяин в присутствии американки назвал его «потерянным поколением».

Молодые люди, научившиеся убивать раньше, чем научились жить, составили основной костяк политического противостояния между войнами — на всех сторонах этого противоборства.

Арагон, впрочем, никого не убивал. Он учился на медицинском факультете и попал на войну санитаром.

Потом он стал дадаистом, затем, вместе с Андре Бретоном, основал группу сюрреалистов. Поэзия тогда была похожа на прозу, а прозу часто называли поэзией. Прежние правила искусства были отменены, и новые писались в спешке.

Новое искусство ХХ века было политизировано, и авангард не мог не быть левым. В 1927 году Арагон вступает в Коммунистическую партию Франции. А в 1928-м он женился на Эльзе Триоле, в прошлом Элле Коган.

Эта женщина будто метафора левой европейской идеи — не аскетической, а немного буржуазной, то есть в ней есть естественное желание примерить бунт и комфорт. Не цинично получить выгоду, а именно примирить.

Старшая сестра Эллы-Эльзы, знаменитая Лиля Брик в общественном сознании навсегда связана с Маяковским. В отечественном массовом сознании Эльза находится как бы в её тени. Меж тем младшая сестра в отличие от старшей была настоящей писательницей и шла к этому сознательно.

Писать она училась в Берлине начала двадцатых — среди русских вольных и невольных эмигрантов. У них были советские паспорта. Или нансеновские, а то и вовсе никаких. Учил её писать Виктор Шкловский, бежавший от чекистов по льду Финского залива. Он любил её, и об этой любви написал книгу «ZOO, или Письма не о любви» - одну из лучших книг русской литературы того века. В старости Шкловский говорил, что это лучшее, что он написал: «Такая книга! Она носила её как брошку».

Эта женщина, ставшая женой поэта-коммуниста, навсегда привязала его к России. Связь между сёстрами не прерывалась до смерти Эльзы. Причём он встретился не просто с младшей сестрой подруги Маяковского, а с состоявшейся уже писательницей (что не говорит ни о каком достатке).

В 1932 году он едет в СССР и пишет восторженный цикл «Ура, Урал!» об индустриальных стройках Челябинска и Магнитогорска.

При немцах Арагон участвовал в Сопротивлении. Закономерно, что после войны они продолжали ездить в СССР. 10 декабря 1946 года Шкловский пишет Борису Эйхенбауму: «Те, кто ходит вокруг меня, часто кажутся пустыми пальто. Приходят и остаются на вешалке. Приезжала Эльза Триоле, знаменитая и старая» .

Это такой стандартный биографический набор для левого писателя, причём не просто «левого», а именно западного коммуниста.

В фильме «Мне двадцать лет» один из героев с иронией вспоминает своё школьное стихотворение (быть может, сочинённое по этому случаю сценаристом Шпаликовым):

Его не взяли на испуг

Приехал наконец,

Далёкий чернокожий друг,

Гигант, певец, борец.

Посвящено оно, разумеется Полю Робсону, но это модель отношений СССР с десятками западных знаменитостей левого толка. Побоку любое занятие, важна только верность - зарубежный писатель оказывался чем-то вроде купца, везущего на Восток механизмы и диковины, а обратно возвращающийся с шелками и пряностями. Эти отношения у Арагона закономерно увенчались в 1957 году Международной Ленинской премией «За укрепление мира между народами».

А потом в стройной советской системе пошли трещины, и мир европейских коммунистов начал терять свою стройность. Внимательный читатель может увидеть это не до конца осознанное недоумение в романе Триоле «Незваные гости» (1958) - ещё ничего не рухнуло, но чувствуется, что всё будет по-другому. Отец народов тоже оказался не тем, чем казался.

Дальше произошло то, что в сознании советской интеллигенции замещает стихи Арагона.

Это цепочка «добрых дел» - то есть на всякое угрюмое действие советской власти слышится отклик из Франции в духе «нельзя же так» - это касается и процесса Синявского и Даниэля в 1966-м, и ввода войск в Чехословакию в 1968. Арагон шантажирует СССР тем, что публично откажется от ордена, если в Париж не выпустят пасынка Виктора Некрасова, требует освободить кинорежиссёра Сергея Параджанова.

Беда в том, что эта политическая игра замещает сам разговор о поэзии.

То есть сторонний наблюдатель понимает, что Арагон является заложником недостроенного коммунизма, но и строящийся в СССР социализм является заложником Арагона. Советской власти вовсе не хочется рвать эти связи, когда союзников — и на Западе, и на Востоке — становится меньше, уходит из подчинения маоистский Китай, набирает силу идея «еврокоммунизма». На былых подчинённых уже не прикрикнешь, как во времена Коминтерна.

В январе 1970 года был опубликован последний роман Эльзы Триоле — «Соловей умолкает на заре», через несколько месяцев она умерла. Василий Катанян писал: «Однажды зашла речь о последнем романе Эльзы Триоле «Соловьиная ночь». Вещь эта во многом автобиографическая. ...В летнюю ночь сидят на террасе пожилые люди, старые знакомые. Это люди искусства, и, хотя жизнь сложилась по-разному, все они как-то вышли в люди. Женщина — одна. Неторопливые разговоры, полувоспоминания, полурассказы... Слышны соловьиные трели... На рассвете хозяйку находят умершей в кресле. Всё это описано пророчески, похоже на смерть самой писательницы…» Есть письмо Шкловского к Арагону, написанное сразу после этой смерти:

«Ты знаешь, как я был влюблён в Эльзу. Письма мои к ней теперь у тебя… Если бы она меня полюбила, то я стал бы гением.

Она была для меня Россией и Западом. Боль любви поддерживала меня».

Но более того, биографические обстоятельства в общественном сознании начинают выталкивать из пространства обсуждения собственно вещество литературы, как скучного посетителя выталкивают из бара.

А Арагону было что предъявить в области этой литературной химии — сюрреалистические опыты, буйство метафор, сложные эксперименты со стихами и прозой. Потом попытки «социалистического» реализма с французским акцентом, и, наконец, совершенно иначе сделанные последние романы.

Политическая история и история его романов публике интереснее — и это несказанно жаль.

Ранее по теме:

Как устроена поэзия. XX век. Франция