Текст: Игорь Вирабов/РГ
Суверниры для жены начальника концлагеря
Звезды еще сверкали остро и холодно, но небо на востоке уже стало светлеть… Свистящим шепотом перекликнулись между собой столетние сосны, и сухой иней с мягким шелестом полился с потревоженных ветвей.
Такими серебристыми строками открывается «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого. Раньше сказал бы твердо: повесть, которую читали все. Сегодня – не уверен. Хотя название – известно каждому. Тем более, недавно сняли новое кино по этой повести – эффектнее, хотя не лучше старого.
Но факт есть факт: герой Бориса Полевого, летчик Алексей Мересьев, как прежде, стиснув зубы выбирается к своим, и совершает даже после ампутации обеих ног то, что казалось невозможным: вернулся за штурвал боевого самолета и сражался до конца войны. Повесть о силе веры, духа – как шкала, которой измеряется: что значит оставаться настоящим человеком.
17 марта, в пятницу, исполнилось 115 лет со дня рождения писателя, которому хватило бы и этой повести, чтобы остаться навсегда в истории русской литературы. Известно: он прошел Великую Отечественную военным корреспондентом от первых до последних дней. Девять месяцев в Нюрнберге следил за ходом трибунала над фашизмом. От потрясения за 19 дней тогда же написал давно задуманную «Повесть о настоящем человеке». Все это время Полевой еще вел и свои «нюрнбергские дневники» – из них в конце шестидесятых вышла книга «В конце концов».
Открыл недавно эту книгу – и не оторвался. Почему? Все эти боли и тревоги прошлого вдруг оказались – как про наши дни. И Полевой как будто обращался из Нюрнберга к нам: вдруг мы забыли?
И сам собой сложился этот воображаемый диалог с писателем Борисом Полевым – его ответы прячутся в нюрнбергском дневнике.
- Борис Николаевич, а для чего в послевоенном Нюрнберге вы завели дневник – не зная, будет ли он опубликован?
Борис Полевой: Я записывал все это без особой надежды когда-либо опубликовать, ибо все попытки напечатать мои дневники в журналах или книгой до сих пор не удавались. Кроме нескольких клочков о Великолуцкой операции, которые дал «Октябрь», все так и лежали дома до лучших времен, и я не знал, настанут ли они когда-нибудь, эти «лучшие времена»… Но ведь протоколы нюрнбергской юстиции были адресованы не только современникам, но и потомкам.
- Вы прилетели – прямо с самолета в зал суда. Надеялись увидеть монстров - а там такие смирные, благообразные бюргеры…
Борис Полевой: Действительно, я сразу же был поражен обыденностью и даже, я бы сказал, благопристойностью внешнего вида подсудимых. Ничего страшного или отвратительного — сидят себе двумя рядами разных лет господа, кто слушает, кто учтиво разговаривает с соседом, кто делает записи в лежащих перед ними на пюпитрах бумагах, кто отсылает записку своим адвокатам, сидящим чуть ниже, по ту сторону барьера… Мирная обыденность подсудимых поразила меня больше всего. И еще сам ход судопроизводства…
- Погодите, вы же сами вспоминали: в Нюрнберге похоронены великий художник Альбрехт Дюрер и средневековый мейстерзингер Ганс Сакс, здесь смастерили первые в мире карманные часы. Цивилизация и гуманизм. И в 1941-м эта вот Европа к нам пришла, чтобы избавить нас от варварства. А мы вдруг стали упираться – может, зря? Такие мнения известны – вот сдались бы, пиво пили бы с сосисками. Что им ответить?
Борис Полевой: Действительно, на внешнем облике суперзлодеев в зале суда ничего не отразилось. Но… в Нюрнберге нас вводили в самую кухню нацистского дьявола. На совещаниях у Гитлера, записи которых цитировал обвинитель, подсудимые когда-то говорили, не стесняясь в выражениях, на циничном, разбойничьем языке. «Принципиально мы должны теперь поставить перед собой задачу разрезать эту страну, как громадный пирог, в соответствии с нашими потребностями, чтобы: во-первых, доминировать там, где мы хотим, во-вторых, обстреливать, как мы хотим, в-третьих, эксплуатировать»…
- О! Так это же и есть миропорядок, основанный на правилах! – в наше время это называют так. Ну и что? В 1938 году в Мюнхене англичане с французами и итальянцами по-тихому дали Гитлеру карт-бланш – и вся Европа быстренько сдалась Германии. Такие правила…
Борис Полевой: Знаете, какой смех поднялся в зале – когда трибуналу предъявили записи переговоров гитлеровского чиновника с румынским диктатором Ионом Антонеску. Речь шла об ордене Карла Первого, который выторговывали для рейхсминистра Риббентропа: «Вы нам орден, мы вам – Трансильванию». Но Трансильванию, оказывается, Риббентроп уже обещал венгерскому диктатору Хорти, за что уже получил орден. Антонеску, не лишенный коммерческой жилки, сказал: «Нет Трансильвании — не будет ордена». – «Хорошо, давайте орден, и рейхсминистр сделает все возможное»… Такая шла торговля. В этом обмене стран на ордена Риббентроп поступал, как в послевоенном Нюрнберге американские солдаты – с девушками. Сначала в знак симпатии дарили им один чулок, и только потом, договорившись углубить отношения, выдавали второй.
- Нет, погодите о чулках. Поговорим про русского медведя. Он угрожал за веком век всему цивилизованному миру. У Гитлера не оставалось выбора, пришлось идти войной, чтобы избавить всех от русских хищников. Ведь так и объясняли в Нюрнберге?!
Борис Полевой: Юродствующий лицемер Риббентроп подробно обосновывал перед Трибуналом абсолютную необходимость нападения на Советский Союз. Он возвращался к старой, опровергнутой всем ходом войны, а затем и ходом процесса басне о «красной опасности» и упорно жевал тезис об «извечной угрозе Востока Западу». Правда, осторожно оговаривался, что министерство иностранных дел и он, Риббентроп, как его глава, не имели данных о намерении СССР напасть на Германию… Да и вообще в ночь нападения на Советскую Россию сам Риббентроп не мог уснуть, ходил по комнате, пил бром и сильные снотворные, которых раньше избегал из-за болезни сердца.
- Послушать их – у каждого фашиста очень тонкая душевная организация. Они всего лишь думали облагородить сад. А что за слово повторялось в вашем дневнике – «обезлюживание». Что это?
Борис Полевой: Еще задолго до первых выстрелов второй мировой войны, Гитлер в минуту откровенности говорил своему другу Раушингу: «Мы должны развить технику обезлюживания. Если вы спросите меня, что я понимаю под обезлюживанием, я вам скажу, что имею в виду устранение целых расовых единиц. Это, грубо говоря, моя жизненная задача… Устранить миллионы из низших рас, которые размножаются, как черви»…
На суде зачитывался план такого обезлюживания. То есть, организации массового вымирания населения. «Директива по экономической организации на Востоке» появилась 23 мая 1941 года, за месяц до вероломного нападения на Советский Союз. Для очищения от населения необходимо «немедленное и полное прекращение снабжения всей северной зоны, включая промышленные центры — Москву и Санкт-Петербург»… Чтобы ускорить обезлюживание, надо все запасы продовольствия и скот на оккупированных территориях немедленно изъять…
- Так это в наше время называется короче: «зерновая сделка». Европейский метод: вывезти зерно для голодающих – но привезти самим себе…
Борис Полевой: Геринг не считал даже нужным замаскировать слово «грабить» подходящим синонимом. «Раньше все было значительно проще. Тогда это называлось разбоем. Это соответствовало старой формуле — отнимать то, что завоевано. Теперь формулы стали гуманнее. Несмотря на это, я намереваюсь грабить, именно грабить и грабить эффективно». Это не цитата из полицейского романа или американских гангстерских фильмов. Это обычная стенографическая запись.
- Вы вспоминали, как, узнав о первом захваченном в плен эсэсовце, помчались вместе с Александром Фадеевым в Старицу, к генералу Поленову. Вошли в избу – и первое, что бросилось в глаза: стильный эсэсовский мундир от Хьюго Босс. Теперь-то этот бренд по всему миру стал одним из самых модных…
Борис Полевой: Да, пленный сидел в избе на корточках в углу – большой, плечистый, рыжий в черном, еще не виданном нами мундире с «молниями» на петлице кителя и серебряным черепом на пилотке. Но… самым интересным оказался не сам эсэсовец, даже не его показания, а то, что было снято с него при обыске...
Своеобразные брезентовые вериги, которые эсэсовец носил на теле под нижней рубашкой — эдакий широкий пояс с бретельками. К поясу были пришиты плоские матерчатые мешочки, набитые золотыми монетами из государств, где воевала его дивизия «Адольф Гитлер», и золотыми и платиновыми мостами и коронками, которые вырывал этот тип изо рта своих жертв. Зубных коронок около ста двадцати… «Вы нумизмат?» – спросила его девушка-переводчица по просьбе Фадеева. Оказалось, он не знал такого слова.
- Рыжий эсэсовец, положим, не лингвист – зато он прибыл к нам из страны продвинутых технологий, принес нам свет передовой научной мысли. Так?
Борис Полевой: Конечно, рыжий душегуб выглядел отсталым кустарем в сравнении с технически оснащенной индустрией смерти, со всеми механизмами, что изготовила германская промышленность… Один эсэсовец, кстати, в прошлом педагог, преподаватель гимнастики, изобрел машину для механического засекания людей: машина сама обручами прижимала жертву к колоде, сама отсчитывала заданное количество ударов. Другой инженер-эсэсовец сделал заявку на аппарат для медленного вывертывания суставов. Лежа в станке его аппарата, жертва могла только кричать не в силах оказать малейшего сопротивления, а приводящему приговор в исполнение не нужно тратить никаких физических усилий, а только двигать один рычажок.
Перед судом прошла модель и еще более страшной машины — газенвагена, этого автомобиля смерти, который был впервые опробован изобретателем у нас в районе Таганрога на разных людях. Изобретатель доложил, что оптимального эффекта машина достигает на женщинах и детях.
- А для чего на заседание суда в Нюрнберг приезжал директор ленинградского Эрмитажа?
Борис Полевой: Весь зал притих, когда на свидетельскую трибуну поднялся старец с красивой головой библейского пророка, с седой курчавой бородой академик Иосиф Абгарович Орбели. Он не без гордости сказал, что все годы ленинградской блокады провел в осажденном городе. Он выступил и как свидетель и как прокурор. Он же видел, как немецкие войска, выполняя приказ Гитлера «уничтожить Петербург, как город», и «в таком виде передать его финнам», – методично обстреливали Ленинград из тяжелых орудий и бомбили с воздуха. Причем памятники архитектуры и искусства брались на особый прицел.
Защита на суде пошла в контратаку: «Господин академик, как вы можете, не являясь профессиональным артиллеристом, утверждать, что германская армия посылала свои снаряды и бомбы именно на ваш Эрмитаж, а не била рядом с ним по мостам, являющимся стратегической мишенью?
- Я не имею специального артиллерийского образования, – спокойно подтвердил Орбели, – но я собственными глазами видел, как в Эрмитаж и Зимний дворец попало тридцать три снаряда. Только героизм гражданской обороны спас эти исторические здания. Повторяю, ваша честь, в Эрмитаж, попало 33 снаряда, а в находящийся рядом мост всего один. Я могу уверенно говорить о том, куда целили нацисты…
- Ну, хорошо, а достижения немецкой медицины? Врачи, ученые светила – они же двигали цивилизацию вперед. Какое отношение они имели к преступлениям фашистов?
Борис Полевой: Я записал в дневник: в системе эсэс даже самые гуманные человеческие профессии трансформировались в полную свою противоположность. Так было и с профессией врача. В пещере близ города Халлейна американскими военными властями был обнаружен замурованный в камни сейф Гиммлера, и среди папок этого тайного архива оказались сочинения на медицинские темы, доклады ученых извергов, экспериментировавших на людях в особо секретных корпусах концлагерей.
- Секретные биолаборатории? Тоже знакомая история…
Борис Полевой: Тогда узнали мы и о новой сатанинской отрасли медицинской науки, которая в гитлеровское время родилась и получила довольно широкое развитие в стране Коха, Вирхова, Лефлера. Узнали и о самом зарождении этой отрасли. Идея использовать людей вместо подопытных животных родилась за дружеской чашкой кофе осенью 1941 года в Италии, в немецком посольстве в Риме, где посол фон Мекензен принимал министра здравоохранения Италии графа доктора Леонарда Конти и пожилого профессора, доктора Клауса Шиллинга – деятелей малярийной комиссии при Лиге наций…
На секретной научной конференции в Вейндкунене начальник медслужбы войск эсэс, доктор Гравитц предложил Шиллингу на выбор любой из концлагерей. Конечно, Дахау! Рядом Мюнхен с его мединститутами, университет, отличные лаборатории, наука. В районе лагеря молниеносно воздвигли здание, получившее скромное наименование «филиала медицинского института». Доктор Шиллинг лично отобрал первые несколько сот заключенных и начал заражать их всеми видами африканских лихорадок. Так зарождалась изуверская отрасль германской медицины.
- Каждый день на Нюрнбергском трибунале был потрясением: казалось, ничего уже нельзя услышать страшней. Назавтра открывалось – можно…
Борис Полевой: Помощник Главного советского Обвинителя Лев Николаевич Смирнов зачитывал производственный отчет генерал-майора Штрумфа об успешной ликвидации варшавского гетто: «Я решил уничтожить всю территорию, где скрывались евреи, путем огня, поджигая каждое здание и не выпуская из него жителей». Дальше подробно – как заколачивали двери, забивали окна, поджигали здания. Обстоятельно – про душераздирающие вопли заживо горящих. Из окон верхних этажей выкидывали матрацы, тюфяки, на них бросали детей, стариков, выпрыгивали, ломали ноги, разбивались. Тех, кто пытался отползти, «солдаты неуклонно пристреливали, избавляя их от ненужных мук». Некоторые все же спрятались в канализации – «чтобы прекратить бесполезные мучения», был вызван химический взвод. Бросили в люки газовые шашки. Солдаты «показали себя при этом мужественными людьми и мастерами своего дела»…
- Вы слушали, записывали – думая: такое больше никогда не повторится. Слушаю вас теперь и понимаю: это все – не прошлое. Не так давно в одесском Доме профсоюзов так же сгорели десятки людей. Так же прыгали из окон. Их добивали люди с такой же свастикой. И еврогуманисты так же затаились. Такое повторение. Буквальное…
Борис Полевой: Но самое страшное, как оказалось, ожидало нас впереди. Прокурор после перерыва сорвал салфетку с одного из закрытых предметов... На столе, под стеклянным колпаком, на изящной мраморной подставке была человеческая голова. Да, именно человеческая голова, непонятным образом сокращенная до размера большого кулака, с длинными, зачесанными назад волосами.
Оказывается, голова эта была своего рода украшением, одной из безделушек, которые «изготовляли» изуверские умельцы как сувениры. Приглянувшегося заключенного убивали, потом каким-то способом через шею извлекали остатки раздробленных костей и мозг, обрабатывали, и съежившуюся голову снова набивали, как чучело, статуэтку.
Мы чувствовали, как мороз продирает по коже… Даже Кукрыниксы перестали рисовать.
- А в марте 1946 года, в самый разгар Нюрнбергского процесса, британский премьер Черчилль произнес чудовищную Фултонскую речь. Не ждали?
Борис Полевой: С утра 12 марта только и говорили об этой речи… В «Нью-Йорк геральд трибюн» через всю полосу крупным шрифтом: «Черчилль: Объединяйтесь, чтобы остановить Россию». Вчера в Америке в университетском городке Фултоне, где по традиции раз в год выступает какой-нибудь видный мировой общественный деятель, выступил Уинстон Черчилль. Все это, в сущности, не очень неожиданно… Но на суде было заметно: подсудимые, узнав от адвокатов о выступлении Черчилля, будто бы мысленно аплодируют Черчиллю как своему духовному собрату, своей надежде. «Это очень серьезно, – тихо сказал тогда Ярослав Галан, а даром слов на ветер он не бросал».
- Ярослав Галан – тот самый украинский писатель, с которым вы в Нюрнберге часто бродили по парку Фабера, обсуждая, куда катился мир…
Борис Полевой: Сначала фултоновское выступление Черчилля я принял как досадное, но не слишком важное событие. «Вы ошибаетесь, – возразил Галан. – Черчилль не только экстравагантный старик, любящий рекламу. Он все точно и заранее рассчитал – и университетскую трибуну в Америке, и время, когда, напуганный своими неудачами в Восточной Европе, капиталистический мир ждет сигналов к действию… От этого выступления идут очень широкие круги. Протрубила труба магистра ордена империалистических крестоносцев. И все Отряды черных рыцарей, явные и давние, пришли в движение…»
И он принялся рассказывать мне, что вокруг Мюнхена, в маленьких городках, да и тут, в Нюрнберге, собираются силы украинских националистов – бандеровцы, мельниковцы, жовтоблакитники. «Теперь эту сволочь, – говорил Галан, – подкармливают, снабжают деньгами и вооружают американцы. Я думаю разоблачить все это в книге…».
- Галан действительно писал о зверствах украинских националистов и об их покровителях и в очерке «Чему нет названия», и в трагедии «Под золотым орлом», и в пьесе «Любовь на рассвете», и в книге «Отец тьмы». Но после Нюрнберга, в октябре 1949-го, писатель трагически погиб у себя в львовской квартире: студент Стахур, член ОУН (Запрещенная в России экстремистская организация), ударил 11 раз топором …
Борис Полевой: В тот день, когда мы расходились по комнатам, я сказал: «Будьте осторожны, Ярослав. Берегите себя». Галан ответил: «Время благодушия еще не наступило…»
- Еще одно огромное событие. Никак не удавалось – вдруг в один момент, за 19 дней написали свою «Повесть о настоящем человеке». Что вдруг тогда случилось?
Борис Полевой: Вставал я по-крестьянски, затемно, в шесть часов. Аккуратно вел неведомо для кого и для чего свой дневник. Но вот безногий летчик не давался. Ночами просыпался – видел будто наяву: скуластый, черноволосый, с карими глазами, каким я видел его под Орлом. Даже голос его слышал. Но садился за стол – все исчезало.
А все случилось в день, когда Главный советский Обвинитель Роман Адреевич Руденко допрашивал Геринга: «Подсудимый, признаете ли вы, что, преступно нарушив мирный договор и начав войну с Советским Союзом, ваш генеральный штаб совершил величайшее преступление, которое в конечном счете привело Германию к катастрофе?»
- Это не преступление, это – ошибка, – глухо ответил «второй наци» Германии. – Я могу признать только, что мы поступили опрометчиво. Наша разведка неплохо работала, и мы были уверены в победе. Но мы не знали русских. Человек Востока всегда был загадкой для Запада. Наполеон совершил ошибку. Мы ее повторили, – и, возведя к небу свои серые оловянные глаза, сказал: – Это не преступление, это – рок.
Рок? Мне сразу вспомнился безногий летчик, который так упорно уходил от меня. Вот он, этот «рок», который решил исход войны и бросил вас на скамью подсудимых, Герман Вильгельм Геринг! Вернувшись к себе, рванул окно. Раскрыл папку с бумагой. Сверху лежал лист с заглавием «Повесть о настоящем человеке», написанным несколько месяцев назад… Стал писать. И пошло. Здорово пошло…
- Четыреста седьмое заседание трибунала стало последним. Вам, прошедшему войну, приговор нацизму казался окончательным, без оговорок?
Борис Полевой: Сначала сенсацией стало оправдание трех подсудимых: подручного Геббельса Ганса Фриче, дипломата Франца Папена и банкира, рейхсминистра Ялмара Шахта. Советский судья, голосуя один против трех, высказал свой протест против оправдания… Но их прямо в зале освободили из-под стражи.
Наконец, финал. Прочитан приговор. Геринг, Риббентроп, Кейтель, Розенберг, Кальтенбруннер, Фрик, Франк, Штрейхер, Заукель, Йодль, Зейсс-Инкварт, а заодно не присутствующий на процессе, где-то скрывающийся Мартин Борман приговорены к смертной казни через повешение. Гесс, Функ и Редер — к пожизненному заключению. Фон Ширах и Шпеер — к двадцати годам тюрьмы, Нейрат — к пятнадцати, Дениц — к десяти.
Главное было не в этих подручных Гитлера. Главное в нацизме. Он наконец предстал перед миром во всем своем страшном безобразии. Люди действительно содрогались, лишались сна и аппетита, слушая страшную повесть о тринадцатилетнем господстве нацизма в большой культурной европейской стране… Был ли приговорен нацизм к смертной казни – или это лишь временное заключение? У нас ответа еще не было. Надеялись: ответит будущее.
P.S. Будущее ответило. Время благодушия по-прежнему не наступило. Да и наступит ли когда-нибудь, неясно.