Текст: Ольга Лапенкова
Современные читатели, даже очень внимательные, редко запоминают капитана Копейкина как важного героя поэмы Н. В. Гоголя «Мёртвые души». Спустя несколько месяцев в их сознании остаются только сами помещики, у которых Чичиков пытался приобрести покойных крестьян: Манилов, Коробочка, Ноздрёв, Собакевич и Плюшкин (именно в таком порядке). Кто-то, правда, запоминает и других персонажей: кучера Селифана и лакея Петрушку, или детей Манилова со странными именами — Алкид и Фемистоклюс, или губернаторскую дочку, которую Чичиков якобы хотел увезти в закат. Но капитан Копейкин... кто это вообще?
И действительно, этот персонаж — и не помещик, и не слуга, и вообще не житель уездного города NN. Это всего-навсего герой анекдота, который рассказывает почтмейстер. Помните, ближе к финалу светское общество NN наслушалось разных легенд про Чичикова, и все начали строить собственные версии, кто бы это мог быть и откуда?
Почтмейстер излагает самую дикую теорию. Он утверждает, что Чичиков — это капитан Копейкин, предводитель шайки разбойников, которая «орудует» в рязанских лесах. Капитан этот, по слухам, в 1812-м году сражался с армией Наполеона Бонапарта, в результате чего получил увечья и лишился возможности работать, но так и не добился права на пенсию. Жалкий калека без руки и без ноги, Копейкин какое-то время осаждал прихожую некоего высокопоставленного чиновника, а потом решил, что, раз честным трудом ему не прокормиться, придётся перейти рамки закона.
Версия, прямо скажем, бредовая. Настолько, что ни один светский сплетник почтмейстеру не верит. А ведь это провинциальное общество, где так любят скандалы, интриги и теории заговора!
…«Только позволь, Иван Андреевич, — сказал вдруг, прервавши его, полицеймейстер, — ведь капитан Копейкин, ты сам сказал, без руки и ноги, а у Чичикова...»
Здесь почтмейстер вскрикнул и хлопнул со всего размаха рукой по своему лбу, назвавши себя публично при всех телятиной. Он не мог понять, как подобное обстоятельство не пришло ему в самом начале рассказа <...>. Однако ж, минуту спустя, он <...> попробовал было вывернуться, говоря, что, впрочем, в Англии очень усовершенствована механика, что видно по газетам, как один изобрёл деревянные ноги <...>.
Но все очень усумнились, чтобы Чичиков был капитан Копейкин, и нашли, что почтмейстер хватил уже слишком далеко. Впрочем, они, с своей стороны, <...> забрели едва ли не далее. Из числа многих <...> предположений наконец одно было, странно даже и сказать, что не есть ли Чичиков переодетый Наполеон…
Эпизод, конечно, смешной, — но много ли потеряли бы «Мёртвые души» без этого странного анекдота?
Кажется, что нет. Но почему тогда Гоголь страшно расстроился, когда узнал, что цензоры не разрешают этот отрывок к печати? Почему он признавался знакомому: «Уничтожение Копейкина меня сильно смутило! Это одно из лучших мест в поэме, и без него — прореха, которой я ничем не в силах заплатать и зашить»? И отчего Николай Васильевич ещё два раза переписывал «Повесть...», чтобы хотя бы в сокращённом виде «протащить» её через цензуру, вместо того, чтобы просто выпустить этот эпизод?
Who is капитан Копейкин?
В современных изданиях «Мёртвых душ» приводится третий, как раз-таки разрешённый цензурой, вариант «Повести...». Начинается она следующими словами почтмейстера:
...После кампании двенадцатого года <...> вместе с ранеными прислан был и капитан Копейкин. Под Красным ли или под Лейпцигом, только, можете вообразить, ему оторвало руку и ногу. Ну, тогда ещё не сделано было насчёт раненых никаких, знаете, эдаких распоряжений; этот какой-нибудь инвалидный капитал был уже заведён, можете представить себе, в некотором роде, гораздо после. Капитан Копейкин видит: нужно работать бы, только рука-то у него, понимаете, левая. Наведался было домой к отцу; отец говорит: «Мне нечем тебя кормить, я <...> сам едва достаю хлеб». Вот мой капитан Копейкин решился отправиться <...> в Петербург, чтобы просить государя, не будет ли какой монаршей милости…
Добравшись до Петербурга, капитан Копейкин ждёт четыре часа в прихожей одного вельможи, «государственного человека», который вполуха выслушивает его просьбу и велит прийти на днях. Разумеется, вельможа делает это не задумываясь, лишь бы отделаться от очередного просителя. Но восторженный Копейкин решает, что ему вот-вот дадут кучу денег, и перед очередным визитом проматывает последние накопления:
Зашёл в Палкинский трактир выпить рюмку водки, пообедал <...> в «Лондоне», приказал подать себе котлетку с каперсами, пулярку спросил с разными финтерлеями; спросил бутылку вина, ввечеру отправился в театр, одним словом, понимаете, кутнул. На тротуаре, видит, идёт какая-то стройная англичанка, как лебедь <...>. Мой Копейкин <...> побежал было за ней на своей деревяшке, трюх-трюх следом; «Да нет, — подумал, — пусть после, когда получу пенсион; теперь уж я что-то расходился слишком».
Никакого «пенсиона» капитан Копейкин так и не добивается. Вместо этого он получает один-единственный бесполезный совет: «Старайтесь покамест помочь себе сами, ищите сами средств». И, разозлившись на вельможу в частности и на всю императорскую власть вообще, Копейкин отправляется восвояси, а потом становится разбойником. Короче, перед нами эдакая издевательская версия «Дубровского», где главный герой одержим не любовью и местью, а желанием каждый день обедать в лучшем ресторане Петербурга.
С такими подробностями «Повесть...» и правда кажется смешнее и самобытнее. Но это всё ещё не объясняет: почему Гоголь так сильно дорожил этим фрагментом, а цензоры настолько не хотели его видеть?
Копейкин до цензуры
Во-первых, уже сама фамилия главного героя — Копейкин — в XIX веке вызывала крамольные ассоциации. В то время многие помнили народную песню «Копейкин со Степаном на Волге», главный герой которой — эдакий благородный разбойник — предчувствует скорую гибель, но даже и не думает каяться. И, более того, вполне спокойно обращается к Богу: видимо, он, как Робин Гуд, грабит только заевшихся богачей, а обычных людей не трогает. Текст этого произведения дошёл до нас благодаря П. В. Киреевскому:
- На славном на устьице Черноставском
- Собирается собраньице молодецкое:
- Собирается добрый молодец, вор Копейкин,
- И со малым со названым братцем со Степаном.
- Вечеру вор Копейкин позже всех спать ложится,
- По утру раньше всех пробуждается <...>
- И на все, на четыре сторонушки сам Богу молится. <...>
- «Вы здорово, братцы, все спали-ночевали?
- Один-то я, добрый молодец, не здоров спал,
- Не здоров спал, несчастлив встал:
- Будто я ходил по конец синего моря;
- Как сине море все всколыхалося, <...>
- Я левой ноженькой оступился,
- За крепкое деревцо рукой ухватился,
- За самую за вершину:
- У крушинушки вершинушка отломилась,
- Будто буйная моя головушка в море свалилась.
- Ну, братцы-товарищи, ступай, кто куда знает…
Во-вторых, в первоначальном варианте капитан Копейкин вовсе не был кутилой. Его образ виделся скорее трагичным, нежели комичным: это был, как и в подцензурной версии, ветеран Отечественной войны, искренне желающий добиться справедливости. По замыслу Гоголя, читатель должен был жалеть, а не осуждать Копейкина, которому осталась одна только дорога — в разбойники. Но цензоров это не устраивало. Помучившись, Гоголь согласился изменить характер героя: «Я лучше решился переделать его, чем лишиться вовсе. Я выбросил весь генералитет, характер Копейкина означил сильнее, так что теперь видно ясно, что он всему причиною сам и что с ним поступили хорошо». (Впрочем, слишком усердствовать на этом пути Николай Васильевич не стал. Не нужно быть особенно проницательным, чтобы заметить, что в «кутеже» капитана Копейкина ничего особенного, в общем-то, нет. Ну, сходил человек единственный раз в жизни в дорогой ресторан, ну, выпил целую бутылку вина. Что такого?)
А в-третьих, в первоначальном варианте «Повести...» присутствовал финал, который цензоры вычеркнули полностью. В этом финале Копейкин представал опаснейшим мстителем, таким же, как и главный герой другого гоголевского произведения — «Шинели». Вот каким был вырезанный фрагмент:
Итак, куда делся Копейкин, неизвестно; но не прошло <...> двух месяцев, как появилась в рязанских лесах шайка разбойников, и атаман-то этой шайки был <...> наш капитан Копейкин. Набрал из разных беглых солдат <...> банду целую. Это было, можете себе представить, тотчас после войны. <...> Словом, судырь мой, у него просто армия. По дорогам никакого проезда нет, и всё это собственно, так сказать, устремлено на одно только казённое. Если проезжающий по какой-нибудь своей надобности, спросят только, зачем, да и ступай своей дорогой. А как только какой-нибудь фураж казённый, провиант или деньги, словом — всё, что носит, так сказать, имя казны, — спуска никакого! Ну, можете себе представить, казённый карман опустошается ужасно. Услышит ли, что в деревне приходит срок платить казённый оброк, — он уж там. Тот же час требует к себе старосту: «Подавай, брат, казённые оброки и подати!» <...>
Посылали было несколько рот команды изловить его, но Копейкин мой и в ус не дует. <...> Но, наконец, может быть, испугавшись, <...> он, судырь мой, за границу, и за границу-то, <...> понимаете, в Соединённые Штаты! и пишет оттуда, судырь мой, письмо к государю, красноречивейшее, как только можете себе вообразить. <...> «Не подумай, государь, — говорит, — чтобы я того и того… <...> Необходимость, — говорит, — была причиною моего поступка. <...> Не наказуй, — говорит, — моих сотоварищей, потому что они невинны, ибо вовлечены, так сказать, собственно мной; а окажи лучше монаршую свою милость, чтобы впредь, то есть, если там попадутся раненые, так чтобы примером, за ними эдакое, можете себе представить, смотрение…»
Итак, благородный капитан Копейкин заступился перед государем за покинутых товарищей. А император Александр I — вот диво! — «повелел остановить преследование виновных, а в то же время издал строжайшее предписание составить комитет, <...> чтобы заняться улучшением участи всех, то есть раненых». В общем, у Гоголя получилось, что без письменного обращения разбойника государь бы не додумался назначить пенсии ветеранам Отечественной войны. И конечно, анекдот с таким взрывоопасным подтекстом цензура пропустить не могла.
Самое удивительное в этом — то, что «Повесть о капитане Копейкине» написал не кто иной, как Гоголь, который оппозиционными настроениями вообще-то не отличался. Да, критиковал в «Ревизоре» отдельных чиновников; но с новым императором, а именно с Николаем I, был во вполне мирных отношениях. И кстати, в отличие от многих современников, положительно относился к такому явлению, как крепостное право… Но в какие-то моменты — всё равно — молчать не мог.