Текст: Ольга Лапенкова
На прошлой неделе мы рассуждали о «Барышне-крестьянке» (1830), вошедшей в ироничный сборник А. С. Пушкина «Повести Белкина», — и отметили, что в этом произведении классик умело обманул ожидания читателей, которые после знакомства с шекспировской трагедией «Ромео и Джульетта» никак не ожидали от подобного сюжета радостной развязки. Но факт остаётся фактом: дети враждующих помещиков — Алексей Берестов и Лиза Муромская — остались, в каком-то смысле, очень довольны друг другом.
Однако спустя три года — в 1833-м — Пушкин решил снова обратиться к теме вражды между сильными мира сего. Таким образом появились новые герои: богатый самодур Кирила Петрович Троекуров и его сосед, несчастный мученик Андрей Гаврилович Дубровский. Первый «получил» от автора прекрасную дочь Машу, воспитанную на французских романах, а второй — сына Владимира.
Впрочем, уже на первых страницах явно видно, что «расстановка сил» в новом произведении Пушкина — по сравнению с шекспировской трагедией и одной из «Повестей Белкина» — значительно изменилась. В «Ромео и Джульетте» Монтекки и Капулетти — семейства, наделённые примерно одинаковыми богатством и влиянием; Берестовы и Муромские из «Барышни-крестьянки» тоже на одной волне. Отец Лизы, впрочем, своё состояние промотал — но на жизнь ему более чем хватает, да ещё и остаётся, чтобы разбивать у себя в имении сады и поля «на английский манер».
Но совсем другое дело — неприлично богатый Троекуров и, напротив, бедный как церковная мышь Дубровский. Когда-то они были сослуживцами: только поэтому капризный Кирила Петрович благоволит — до поры до времени — к Андрею Гавриловичу. Вот что говорит о них автор:
Дубровский, отставной поручик гвардии, был ему [Кирилу Петровичу] ближайшим соседом и владел семьюдесятью душами. Троекуров, надменный в сношениях с людьми самого высшего звания, уважал Дубровского, несмотря на его смиренное состояние. Некогда были они товарищами по службе, и Троекуров знал по опыту нетерпеливость и решительность его характера. Обстоятельства разлучили их надолго. Дубровский с расстроенным состоянием принуждён был выйти в отставку и поселиться в остальной своей деревне. Кирила Петрович, узнав о том, предлагал ему своё покровительство, но Дубровский благодарил его и остался беден и независим.
Обратим внимание на чины героев. Кирила Петрович Троекуров, как следует из длинного документа, помещённого во второй главе «Дубровского», — генерал-аншеф, а Андрей Гаврилович — отставной поручик. Насколько велика пропасть между ними?
Вспомним, что в Российской империи существовал важный документ — так называемая «Табель о рангах» («табель» значит «таблица»). Согласно этой бумаге, появившейся с лёгкой руки Петра I, все звания делились на 14 классов, где 1 — самое престижное, а 14 — самое «мелкое». Так вот, чин «генерал-аншеф» соответствовал второму классу: выше него был только генерал-фельдмаршал — звание, обладателем которого был, к слову, М. И. Кутузов, и за всё существование России фельдмаршалов насчитывалось человек семьдесят, не больше. Что же касается поручиков, этих-то было пруд пруди: данное звание соответствовало аж 12-му классу! Ниже этого чина — только подпоручик и прапорщик.
Итак, Троекуров принадлежал к самой-самой верхушке, тогда как Дубровский едва ли мог появиться в приличном обществе, чтобы его не осмеяли. И конечно, эти титулы вовсе не говорят о том, что Кирила Петрович, дабы получить такое высокое звание, лез из кожи вон — а Андрей Гаврилович на службе пальца о палец не ударил. Конечно, нет: всё дело в происхождении и связях.
Однако, кроме девяти классов «Табели о рангах», приятелей разделяла и, так сказать, материальная база. В подчинении у Кирилы Петровича находилось 3 000 душ. Вспомним, что в эту цифру не входили женщины, умножим на два — и получим огроменную толпу! (Для сравнения, в компании Илона Маска SpaceX, сотрудники которой ни много ни мало запускают космические корабли, немногим больше 9 000 сотрудников.) А вот у Андрея Гавриловича было всего 70 душ — если брать с женщинами, то 140. В любом случае, многого ли может добиться полтораста крестьян? Конечно, вспахать поле и собрать урожай им под силу, но о какой-то огромной прибыли речи не идёт. Так что, пока Кирила Петрович богател и богател, его сосед едва сводил концы с концами. Тем более что Владимир Дубровский учился в Санкт-Петербургском кадетском корпусе и, выпустившись, остался служить в Петербурге — и отец посылал немалые суммы, чтобы молодой человек мог жить вольготно.
Однако, что любопытно, с психологической точки зрения разница между Троекуровым и Дубровским-старшим не так уж велика.
В некоторых отношениях и судьба их была одинакова: оба женились по любви, оба скоро овдовели, у обоих оставалось по ребенку. Сын Дубровского воспитывался в Петербурге, дочь Кирила Петровича росла в глазах родителя, и Троекуров часто говаривал Дубровскому: «Слушай, брат, Андрей Гаврилович: коли в твоем Володьке будет путь, так отдам за него Машу; даром что он гол как сокол». Андрей Гаврилович качал головой и отвечал обыкновенно: «Нет, Кирила Петрович: мой Володька не жених Марии Кириловне. Бедному дворянину, каков он, лучше жениться на бедной дворяночке, да быть главою в доме, чем сделаться приказчиком избалованной бабенки».
Как же реагировал Троекуров на подобные выпады? Поначалу — спокойно. Дубровский мог высказать неугодное богачу мнение и в личной беседе, и при полном собрании гостей — и Кирила Петрович этому даже радовался. Возможно, всё дело было в том, что Троекуров понимал, хоть сам себе и не признавался: соседи боятся, но не уважают его. Иметь «личного» правдоруба среди компании льстецов — для такого человека, как Троекуров, это почти роскошь.
Однако доверять тем, кто помешался на власти и богатстве, — затея не только бессмысленная, но и опасная. Дубровский-старший, думается, должен был предположить, что рано или поздно Кирила Петрович окончательно озвереет — и решит «убрать с дороги» даже верного друга. И это действительно произошло, причём ссора разгорелась из-за пустяка:
Раз в начале осени, Кирила Петрович собирался в отъезжее поле. <...> Хозяин и гости пошли на псарный двор, где более пяти сот гончих и борзых жили в довольстве и тепле, прославляя щедрость Кирила Петровича на своём собачьем языке. Тут же находился и лазарет для больных собак, <...> и отделение, где благородные суки ощенялись и кормили своих щенят. Кирила Петрович гордился сим прекрасным заведением и никогда не упускал случая похвастаться оным перед своими гостями, из коих каждый осмотривал его по крайней мере уже в двадцатый раз. <...> Гости почитали обязанностию восхищаться псарнею Кирила Петровича. Один Дубровский молчал и хмурился. Он был горячий охотник. Его состояние позволяло ему держать только двух гончих и одну свору борзых; он не мог удержаться от некоторой зависти при виде сего великолепного заведения. «Что же ты хмуришься, брат, — спросил его Кирила Петрович, — или псарня моя тебе не нравится?» «Нет, — отвечал он сурово, — псарня чудная, вряд людям вашим житье такое ж, как вашим собакам». Один из псарей обиделся. «Мы на свое житьё, — сказал он, — благодаря бога и барина, не жалуемся, а что правда — то правда, иному и дворянину не худо бы променять усадьбу на любую здешнюю канурку. Ему было б и сытнее и теплее».
Кирила Петрович громко засмеялся при дерзком замечании своего холопа <...>. Дубровский побледнел и не сказал ни слова. <...> Андрей Гаврилович скрылся, и никто того не заметил.
Возвратясь с гостями со псарного двора, Кирила Петрович сел ужинать и тогда только, не видя Дубровского, хватился о нём. Люди отвечали, что Андрей Гаврилович уехал домой. Троекуров велел тотчас его догнать и воротить непременно. <...>
На другой день первый вопрос его был: здесь ли Андрей Гаврилович? Вместо ответа ему подали письмо, сложенное треугольником; Кирила Петрович приказал своему писарю читать его вслух — и услышал следующее:
Государь мой премилостивый,
я до тех пор не намерен ехать в Покровское, пока не вышлете Вы мне псаря Парамошку с повинною; а будет моя воля наказать его или помиловать, а я терпеть шутки от Ваших холопьев не намерен, да и от Вас их не стерплю — потому что я не шут, а старинный дворянин.
Разгневанный «дерзостью» бывшего друга, Троекуров решил обманным путём присвоить его имение; так началась ненужная тяжба, которая подорвала здоровье Андрея Гавриловича. В это время главные герои — двадцатитрёхлетний Владимир Дубровский и семнадцатилетняя Маша Троекурова — ещё не догадывались, что произошло между их родителями…
Печальный финал
Дочитав «Дубровского», проницательный школьник наверняка задастся вопросом: почему автор так жестоко обошёлся со своими героями? Ведь была же уже у Пушкина «Барышня-крестьянка», где деткам из враждующих кланов всё-таки повезло! И вообще, как-то всё это не похоже на Александра Сергеевича: чем-чем, а лишней кровожадностью он никогда не славился...
Да, у Пушкина были «Южные поэмы», где всё заканчивалось о-о-очень печально, — но те написаны в начале 1820-х, когда классик увлекался романтизмом. Однако в 1830-х Александр Сергеевич-то — уже реалист! Это, конечно, не значит, что в поздних работах Пушкина были исключительно хеппи-энды: «Медный всадник» с «Евгением Онегиным» заканчиваются не сказать чтобы весело, но на их страницах и юмора немало. По крайней мере, над Евгением, живущим в Коломне, и над Владимиром Ленским автор потешается от души — и только потом, дойдя до траурных событий, переходит на задушевный тон. А «Дубровский» написан уж слишком серьёзно: с чего бы это?
Объяснение есть. Всё дело в том, что «Дубровский» — неоконченная повесть Пушкина: написав в 1833-м знакомый всем российским школьникам текст, классик отложил работу в долгий ящик. Публиковать её в таком виде он не собирался, но и забрасывать не планировал: сохранился черновик, в котором классик скупо наметил, что будет происходить с Володей и Машей дальше.
К сожалению, завершить работу над «Дубровским» Пушкину было не суждено: спустя четыре года, в 1837-м, Александр Сергеевич погиб во время дуэли с Жоржем Дантесом. А повесть о том, как поссорились два дворянина — генерал-аншеф и отставной полковник, — подготовил к публикации не кто иной, как Василий Андреевич Жуковский.
