Второстепенный персонаж. Доктор Вернер («Герой нашего времени»)

Текст: Ольга Лапенкова

Когда разносится новость о том, что какой-то человек совершил преступление, все сразу начинают искать виновных. Кто-то утверждает, что всё из-за плохого воспитания; кто-то — что не обошлось без пагубного влияния друзей или коллег; кто-то и вовсе считает, что во всём виноваты стражи порядка, которые недоглядели за ситуацией в городе/стране/галактике.

На самом деле, конечно, в любом преступлении в первую очередь виноват сам преступник. Но немалый груз ответственности лежит и на тех, кто знал о чудовищных планах и имел шансы предотвратить трагедию — но не сделал этого. То ли растерялся, то ли испугался. То ли ему было всё равно...

В романе «Герой нашего времени» в главе «Княжна Мери» таким персонажем оказывается доктор Вернер.

Не все они одинаковые

Присутствуя на дуэли Печорина и Грушницкого и, более того, будучи секундантом (то есть, переводя на современный язык, ассистентом) главного героя, доктор Вернер должен был вылезти из кожи вон, чтобы примирить давних соперников — или хотя бы попытаться. Но не выдавил из себя ни единого слова, что странно. Ведь человеком-то он был хотя и специфическим, но, в принципе, неплохим. Вот как охарактеризовал его Печорин:

«Обыкновенно Вернер исподтишка насмехался над своими больными; но я раз видел, как он плакал над умирающим солдатом... <...> У него был злой язык: под вывескою его эпиграммы не один добряк прослыл пошлым дураком; его соперники <...> распустили слух, будто он рисует карикатуры на своих больных, — больные взбеленились, почти все ему отказали. Его приятели, то есть все истинно порядочные люди, служившие на Кавказе, напрасно старались восстановить его упадший кредит [доверия. — Прим. О. Л.].

Итак, Вернер поддерживает отношения с «истинно порядочными людьми», плачет у койки тяжело раненного солдата, но над большинством своих пациентов смеётся: чаще всего — втайне, но иногда и в открытую. Почему? Да просто потому, что считает их богатыми бездельниками (и в этом он не так уж далёк от истины). Быть может, это искреннее негодование врача, который видел немало смертей — и терпеть не может, когда люди, не зная цену собственному здоровью, выдумывают себе болезни. А может, это зависть, ведь Вернер «был беден, мечтал о миллионах, а для денег не сделал бы лишнего шагу»...

Так или иначе, Вернер — со всеми его недостатками — совсем не похож на кровожадного Зарецкого. Помните этого персонажа из романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин»? Как секунданту, Зарецкому ничего не стоило помирить бывших приятелей. Тем более что Онегин уже тысячу раз пожалел, что приударил за невестой Ленского. Но Зарецкий в сцене дуэли молчит, и делает это осознанно, потому что ему уже всё на свете надоело и развлечь его могут только жестокие зрелища. Более того, он заостряет внимание всех участников дуэли на том, что Онегин пришёл без секунданта, и подливает масла в огонь:

• Идёт Онегин с извиненьем.
• «Но где же, — молвил с изумленьем
• Зарецкий, — где ваш секундант?»
• В дуэлях классик и педант,
• Любил методу он из чувства,
• И человека растянуть
• Он позволял не как-нибудь,
• Но в строгих правилах искусства,
• По всем преданьям старины...

Нет, доктор Вернер не таков. Узнав о предстоящей дуэли Грушницкого и Печорина, он не отказывается быть секундантом — но делает это из симпатии к главному герою, а не потому, что ему охота посмотреть на драку. (Чего-чего, а кровищи он, в силу своей профессии, повидал достаточно.) Более того: в день икс оказывается, что роль секунданта Вернеру непривычна. Судя по всему, он до последнего надеется, что всё рассосётся само собой. А когда Печорин убивает-таки Грушницкого, то Вернер, как и обещал, помогает замести следы — но поддерживать непринуждённые отношения отныне отказывается. И посылает Печорину ёмкую и хлёсткую записку:

«Всё устроено как можно лучше: тело привезено обезображенное, пуля из груди вынута. Все уверены, что причиною его смерти несчастный случай <...>. Доказательств против вас нет никаких, и вы можете спать спокойно... если можете...»

Прощаются бывшие приятели драматично. Последнюю их встречу инициирует всё-таки Вернер, и опять же из дружеских чувств: он предупреждает, что о дуэли Грушницкого и Печорина всё-таки стало известно.

«Взошёл доктор: лоб у него был нахмурен; и он, против обыкновения, не протянул мне руки. <...>

— <...> ...начальство догадывается, и хотя ничего нельзя доказать положительно, однако я вам советую быть осторожнее. <...> всё этот старичок рассказал... как бишь его? Он был свидетелем вашей стычки с Грушницким в ресторации. Я пришёл вас предупредить. Прощайте. Может быть, мы больше не увидимся, вас ушлют куда-нибудь.

Он на пороге остановился: ему хотелось пожать мне руку... и если б я показал ему малейшее на это желание, то он бросился бы мне на шею; но я остался холоден, как камень — и он вышел.

Вот люди! все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, <...> — а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием…

Рассуждая таким образом, Григорий Александрович оказывается и прав, и не прав одновременно. С одной стороны, нет никаких доказательств, что Вернер «бросился бы ему на шею» (самовлюблённый Печорин просто не хочет признавать, что кто-то может быть не в восторге от его персоны). С другой стороны, доктор и правда «помогал, советовал, даже одобрял» — а теперь перекладывает всю ответственность на оставшегося в живых дуэлянта. И он действительно «знал заранее все дурные стороны поступка»: ведь поединок между Грушницким и Печориным значительно отличался от множества других дуэлей.

Афера с пистолетом

Отдадим должное бедному Вернеру: как минимум одну жизнь он всё-таки спас. А именно — жизнь самого Печорина. Ведь если бы не доктор, то главный герой романа так и не узнал бы, что Грушницкий с товарищами готовит бесчестную аферу.

«— Против вас точно есть заговор, — сказал он [Вернер. — прим. О. Л.]. — Я нашёл у Грушницкого драгунского капитана и ещё одного господина, которого фамилии не помню. <...> У них был ужасный шум и спор... «Ни за что не соглашусь! — говорил Грушницкий. — Он меня оскорбил публично; тогда было совсем другое...» <...> В эту минуту я взошёл. Они замолчали. <...> Теперь вот какие у меня подозрения: они, то есть секунданты, должно быть, несколько переменили свой прежний план и хотят зарядить пулею один пистолет Грушницкого. Это немножко похоже на убийство <...>. Должны ли мы показать им, что догадались?

— Ни за что на свете, доктор! будьте спокойны, я им не поддамся.

— Что же вы хотите делать?

— Это моя тайна.»

Однако, предупреждая приятеля, доктор даже не заикнулся о том, чтобы тот постарался избежать кровопролития.

С одной стороны, если знать дуэльный кодекс, это понятно: хотя Печорин, фигурально выражаясь, «первый начал» и сам оскорбил Грушницкого, что и привело к вызову на дуэль, теперь роли поменялись. Теперь оскорблён уже Печорин. Ведь оно дело — отбить невесту у сослуживца, и совершенно другое — дать противнику незаряженный пистолет.

С другой стороны, здесь-то и можно было отыскать лазейку, чтобы примирить враждующие стороны. Вернер мог бы приехать на дуэль и сказать что-нибудь вроде: «Друзья мои, вы оба — нехорошие люди. Вы, дорогой Печорин, закрутили роман с возлюбленной Грушницкого. А Вы, месье Грушницкий, задумали нарушить правила дуэли, причём очень грубо. Вы квиты, так что давайте разойдёмся по домам».

Конечно, никто не мог гарантировать, что после такой речи враги отказались бы стреляться. Возможно, они решили бы, что теперь уж тем более надо смыть все эти обиды и оскорбления кровью. Но, произнеси Вернер подобные слова, Печорин точно вышел бы из этой неприятной ситуации победителем. Потому что — повторимся — в делах сердечных никогда не поймёшь, кто виноват. А вот вызвать врага на дуэль и подстроить всё так, чтобы он погиб… От такого позора не отмоешься. И если Печорин согласился бы придать эту историю огласке, то Грушницкий тысячу раз пожалел, что остался жив: в XIX веке потерять честь было страшнее, чем жизнь.

Но Вернер промолчал. И даже после того, как Грушницкий выстрелил и Печорин только чудом остался жив, доктор не произнёс ни единого слова.

«— И вы не отказываетесь от своей клеветы? не просите у меня прощения?.. Подумайте хорошенько: не говорит ли вам чего-нибудь совесть?

— Господин Печорин! — закричал драгунский капитан. — <...> Кончимте скорее <...>.

— Хорошо, доктор, подойдите ко мне.

Доктор подошёл. Бедный доктор! Он был бледнее, чем Грушницкий десять минут тому назад. <...>

— Доктор, эти господа, вероятно, второпях, забыли положить пулю в мой пистолет: прошу вас зарядить его снова, — и хорошенько! <...>

Грушницкий стоял, опустив голову на грудь, смущённый и мрачный.

— Оставь их! — сказал он наконец капитану, который хотел вырвать пистолет мой из рук доктора... — Ведь ты сам знаешь, что они правы.<...>

Между тем доктор зарядил пистолет и подал мне.»

Вот тут-то бы и вмешаться Вернеру! Грушницкий уже «опустил голову на грудь», ему невероятно стыдно и страшно. Если кто-то другой, а не сам Печорин, предложит ему выступить с покаянной речью, — Грушницкий наверняка это сделает. Но доктор молчит, а главный герой вроде как и предлагает примириться, но больно уж издевательский у него тон:

«— Грушницкий! — сказал я [Печорин. — Прим. О. Л.]. — Ещё есть время; откажись от своей клеветы, и я тебе прощу всё. <...> Вспомни — мы были когда-то друзьями… <...>

— Стреляйте! — отвечал он. — Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла.»

Почему Вернер так и промолчал, остаётся загадкой. Может, просто испугался; может, в нём проснулась-таки тёмная сторона (эдакий внутренний Зарецкий) и ему захотелось посмотреть на кровавую развязку.

Но, вероятнее всего, Вернер попросту недооценил Печорина, не понял, насколько жестоким и коварным может быть этот человек. Ведь о приятелях мы всегда думаем лучше, чем о посторонних; мы закрываем глаза на их отрицательные качества — и до последнего не верим, если нам рассказывают, что друг натворил что-то ужасное.

Скорее всего, в «Княжне Мери» произошло именно это. При всём своём цинизме, Вернер до последнего доверял Печорину; он надеялся, что Григорий Александрович проявит-таки милосердие к врагу, утратившему самое дорогое — дворянскую честь. А если и не проявит, то, по крайней мере, перед финальным выстрелом не станет над ним издеваться и глумиться. Но Печорин стал.

Как говорится, благими намерениями...