Текст: Владимир Березин *
Фото: http://хлебников-велимир.рф/
На фото: таким Хлебников видел себя сам (автопортрет)
Цветаева писала, что вторая смерть Маяковского наступила тогда, когда его стали сажать насильно - как картошку при Екатерине.
Особая слава поэта Хлебникова наступила тогда, когда он превратился в миф, в туристическую достопримечательность.
Опыты поэта со словом замещаются самой биографией Хлебникова: вот он - неопрятный странник, что говорит занемогшему спутнику: «Степь отпоёт» и идёт дальше, думая о чём-то своём.
Вот его первая могила, на которой художник Митурич пишет «Велимир Хлебников - Председатель Земного шара».
Вот скифская баба, что лежит на его могиле на Новодевичьем.
Вот, наконец, история, которую рассказывает Шкловский в своей книге «ZOO, или письма не о любви»:
«Прежде думалось, что Хлебников сам не замечает, как он живёт, что рукава его рубашки разорваны до плеч, решетка кровати не покрыта тюфяком, что рукописи, которыми он набивает наволочку, потеряны.
Но перед смертью Хлебников вспоминал о своих рукописях. <…>
Дело было в Куоккале уже осенью, когда ночи темны.
Зимой встречал Хлебникова в доме одного архитектора.
Дом богатый, мебель из карельской березы, хозяин белый, с черной бородой и умный. У него - дочки. Сюда ходил Хлебников. Хозяин читал его стихи и понимал. Хлебников похож был на больную птицу, недовольную тем, что на неё смотрят.
Такой птицей сидел он, с опущенными крыльями, в старом сюртуке, и смотрел на дочь хозяина.
Он приносил ей цветы и читал ей свои вещи.
Отрекался от них всех, кроме «Девьего бога». Спрашивал её, как писать.
Дело было в Куоккале, осенью.
Хлебников жил там рядом с Кульбиным и Иваном Пуни.
Я приехал туда, разыскал Хлебникова и сказал ему, что девушка вышла замуж за архитектора, помощника отца.
Дело было такое простое.
В такую беду попадают многие. Жизнь прилажена хорошо, как несессер, но мы все не можем найти в нём своего места. Жизнь примеривает нас друг к другу и смеется, когда мы тянемся к тому, кто нас не любит. Все это просто - как почтовые марки.
Волны в заливе были тоже простые.
Они и сейчас такие. Волны были как ребристое оцинкованное железо. На таком железе стирают. Облака были шерстяные. Хлебников мне сказал:
- Вы знаете, что нанесли мне рану?
Знал.
- Скажите, что им нужно? Что нужно женщинам от нас? Чего они хотят? Я сделал бы всё. Я записал бы иначе. Может быть, нужна слава?
Море было простое. В дачах спали люди.
Что я мог ответить на это Моление о Чаше?»
То есть, выходит то, что проще всего - образ чудаковатого странника с наволочкой, полной рукописей. Он - не от мира сего, человек, рождённый в калмыцком улусе, ходивший в Симбирскую гимназию, а потом - в Казанскую, сидевший в тюрьме за участие в студенческой демонстрации, наблюдавший за птицами, обнаруживший новый вид кукушки, сочинивший стихотворение из знаков препинания, друживший и ругавшийся с футуристами, служивший в госпитале и в политотделе, скрывающийся от призыва в армию Деникина в сумасшедшем доме, работающий лектором, умирающий летом 1922 года в Новгородской губернии. Путешествующий после смерти - прах его в 1960-м переносят в Москву.
По маршрутам Хлебникова (от Баку и Астрахани до Новгорода) можно сейчас прокатиться на джипе.
Всё доступно, но это - лёгкий образ.
Хлебникова ценили люди разные, отнюдь не все из них были склонны к пафосу.
Роман Якобсон, великий лингвист и теоретик литературы, написал о нём в 1919 году подробные научные разборы.
Якобсон показывал читателю: вот - прямая реализация метафоры, вот - реализация гиперболы, вот работа с временным сдвигом. Вот он подчёркивает «одну типично хлебниковскую черту - обнажение приёма. Приведу еще несколько примеров обнажения сюжетного каркаса. <…> Сюжет, немало трактовавшийся в мировой литературе, но у Хлебникова сохранивший только схему: герой знакомится с героиней; она гибнет». Или Якобсон сообщает, как в стихах Хлебникова начальный согласный заменяется другим, извлеченным из иных поэтических основ и «Слово получает как бы новую звуковую характеристику, значение зыблется, слово воспринимается как знакомец с внезапно незнакомым лицом или как незнакомец, в котором угадывается что-то знакомое».
Но, больше, чем эти филологические разборы, известна фраза Маяковского, что завершает вот этот абзац: «Всего из сотни читавших — пятьдесят называли его просто графоманом, сорок читали его для удовольствия и удивлялись, почему из этого ничего не получается, и только десять (поэты-футуристы, филологи ОПОЯЗа) знали и любили этого Колумба новых поэтических материков, ныне заселенных и возделываемых нами.
Хлебников — не поэт для потребителей. Его нельзя читать. Хлебников — поэт для производителя».
Шкловский считал его своим учителем, да много кто о нём говорил в превосходных степенях - правда, больше после смерти.
Может создаться впечатление, что единый текст сочинений Хлебникова - это аналог «Чёрного квадрата» Малевича, только в литературе. Нечто магическое, чему можно поклоняться, не разбирая приёмов и действий. Бормотание сумасшедшего странника.
Не только Хлебников, кстати, прятался от призыва в сумасшедшем доме. Шкловский потом вспоминал о совете доктора, что прятал его: «Ведите себя как обычно, и вы будете выглядеть как безумный».
Вся поэзия нового мира отдавала сумасшедшинкой.
Но она подлежала анализу - и Якобсон ещё в 1919 году подробно объясняет немногочисленным читателям «как это устроено».
«Это» - поэзия, «это» - эксперименты, «это» - перемена порядка и свойств слов, осколки которых растащили соратники.
Со смерти Хлебникова не пройдёт и десяток лет, как убьёт себя Маяковский.
Тогда Якобсон напишет в Праге знаменитую статью «О поколении, растратившем своих поэтов»: «Расстрел Гумилева (1886–1921), длительная духовная агония, невыносимые физические мучения, конец Блока (1880–1921), жестокие лишения и в нечеловеческих страданиях смерть Хлебникова (1885–1922), обдуманные самоубийства Есенина (1895–1925) и Маяковского (1893–1930). Так в течение двадцатых годов века гибнут в возрасте от тридцати до сорока вдохновители поколения, и у каждого из них сознание обреченности, в своей длительности и четкости нестерпимое».
А вот что говорит о Хлебникове Якобсон спустя десять лет после его смерти: «Велимир Хлебников дал нам новый эпос, первые подлинно-эпические творения после многих десятилетий безвременья. Даже его мелкие стихотворения производят впечатление осколков эпоса, и Хлебников без труда спаивал их в повествовательную поэму. Хлебников эпичен вопреки нашему антиэпическому времени, и в этом одна из разгадок его чуждости широкому потребителю. Другие поэты приближали его поэзию к читателю, черпая из Хлебникова, расплескивая этот “словоокеан” в лирические потоки». Хлебников и М.<аяковский> дали лейтмотив словесному искусству современности. Именем Гумилева означена побочная линия новой русской поэзии - ее характерный обертон. Если для Хлебникова и М-го “родина творчества - будущее, оттуда дует ветер богов слова”, то Есенин - лирическая оглядка назад, в стихах и стихе Есенина уставание поколения».
Шкловский, перебирая современников в своей книге статей «Гамбургский счёт» (1928), особое место дал Хлебникову.
«Гамбургский счёт» - метафора, это настоящий счёт, по которому меряется не успех, а талант писателя. Шкловский придумал историю про то, как борцы, которые поддаются на публичных соревнованиях, как сейчас бы сказали - шоу, для того, чтобы определить промеж себя истинных силачей, борются в гамбургском цирке.
Они борются там тайно, при закрытых дверях. Никаких реальных следов этого гамбургских циркачей в истории цирка нет - в этом-то и великая сила истории Шкловского.
Но метафора состоялась и вошла в язык как подлинный рейтинг в какой-нибудь области.
Список Шкловского оказался обидным для многих упомянутых:
«По гамбургскому счёту - Серафимовича и Вересаева нет.
Они не доезжают до города.
В Гамбурге - Булгаков у ковра.
Бабель - легковес.
Горький - сомнителен (часто не в форме)».
И под конец Шкловский припечатывает: «Хлебников - чемпион».
*Владимир Березин — писатель, эссеист, автор ЖЗЛ Виктора Шкловского
Ссылка по теме:
Сверхповесть Хлебникова воплотит светоживопись - ГодЛитературы.РФ, 02.11.2015
