Школа неопределенности («Школа для дураков»)

Текст: Дмитрий Данилов

Обложка предоставлена издательством ОГИ

Если про русских писателей XIX века говорят, что они вышли из гоголевской "Шинели", то про современных русских писателей можно сказать, что они во многом вышли из "Школы для дураков" Саши Соколова. Узнав, что в московском интеллектуальном издательстве ОГИ, уже "отметившемся" выпуском полных собраний сочинений Введенского, Заболоцкого и изрядно подзабытых поэтов XVIII - начала XIX века, выходит новое издание легендарного романа, мы попросили Дмитрия Данилова - одного из самых успешных выпускников этой "школы", поделиться: что значит сейчас для него этот постмодернистский шедевр 40-летней давности? И что значит он для нас для всех?

Впервые я прочитал «Школу для дураков» Саши Соколова лет пятнадцать назад (как раз в это время я начинал свои собственные эксперименты в области прозы). Книга произвела на меня вполне оглушительное впечатление, но по неизвестным причинам быстро ушла из поля моего читательского думания. Я не перечитывал этот текст, и, когда меня спрашивали о том, кто повлиял на меня как писателя, называл другие имена и другие книги.

Когда мне предложили написать про «Школу для дураков», я взялся ее перечитать, освежить, так сказать, в памяти. И очень явственно осознал, какое мощное, пусть и не вполне раньше осознаваемое, влияние на меня оказал этот текст. Я понял, что это что-то очень мне близкое и даже, извините за выражение, родное. Попробую кратко объяснить, почему и чем именно родное.

1. Удивление перед миром

Автор (или герой, герои, или сам текст - не очень понятно, кто именно; наверное, они все) смотрит на незатейливый вроде бы мир вокруг себя с постоянным, неослабевающим, напряженным удивлением. Мир отвечает, становясь под этим взглядом все более удивительным. Я еще при первом прочтении это почувствовал, а сейчас и вовсе глубоко убежден, что без такого перманентного удивления не может быть никакого по-настоящему интересного искусства. Когда-то очень давно я служил в армии, и у нас было в ходу определение «вечно удивленный» - так в шутку называли незадачливых, несообразительных солдатиков, склонных часто задумываться и «зависать», что, конечно, не способствовало бодрому несению службы. Еще тогда я подумал, что вообще-то это хорошее определение и что это не так уж и плохо - быть «вечно удивленным», не в армейской службе, а вообще по жизни. И что такой вот «вечно удивленный», может быть, видит и понимает в окружающей жизни больше, чем бодрые и деловые люди, никогда ничему не удивляющиеся.

2. Тотальная неопределенность

Опять же, автор, герой, текст, все они вместе пребывают в состоянии какой-то блаженной неопределенности восприятия. Вот, смотри, мы видим что-то. Что это? Это, наверное, вот это. Или, может быть, то. Или еще что-то. А может быть, все вообще не так. Знаменитое: «А может быть, реки просто не было? Может быть. Но как же она называлась? Река называлась». Или: «Там и сям, там и сям что-то произошло, но мы не можем с уверенностью сказать, что именно». Этим ощущением неопределенности всего и вся проникнут текст «Школы для дураков» от начала и до конца. Тут могут быть разные мнения, вернее, восприятия, но для меня эта неопределенность воспринимаемого мира очень ценна. Определенный, понятный мир неинтересен и, по сути дела, мертв. Неопределенный, непонятный и непонимаемый, неописуемый, текучий, ускользающий мир - живой (и светится), интересный, захватывающий, непостижимый, только таким имеет смысл интересоваться и жить в нем. Мир неопределенности - это мир непрерывного, не успевающего закостенеть познания. Саша Соколов показал это с пугающей очевидностью: вот, смотрите, и не говорите, что вам не показывали.

Дальше речь пойдет о более частных, даже, можно сказать, технических вещах, но не менее важных (лично для меня).

3. Перечисления

Это свойство «неопределенного» мира: потянешь за ниточку, и она все тянется и вьется, и нет ей конца. Таковы перечислительные ряды «Школы для дураков». Еще одно знаменитое, про станцию Мел: «…здесь я должен в скобках заметить, что станция, где происходит действие, никогда, даже во времена мировых войн, не могла пожаловаться на нехватку мела. Ей, случалось, недоставало шпал, дрезин, спичек, молибденовой руды, стрелочников, гаечных ключей, шлангов, шлагбаумов, цветов для украшения откосов, красных транспарантов с необходимыми лозунгами в честь того или совершенно иного события, запасных тормозов, сифонов и поддувал, стали и шлаков, бухгалтерских отчетов, амбарных книг, пепла и алмаза, паровозных труб, скорости, патронов и марихуаны, рычагов и будильников, развлечений и дров, граммофонов и грузчиков, опытных письмоводителей, окрестных лесов, ритмичных расписаний, сонных мух, щей, каши, хлеба, воды». Эти кажущиеся бесконечными ряды погружают читателя (рискну предположить, что и самого автора) в странное трансовое состояние, в котором становится явной безразличность и ненужность «интересненького». Ты читаешь этот ряд, и в какой-то момент становится все равно, оборвется ли он прямо сейчас или продлится еще сто страниц. Такие фрагменты очень мощно настраивают на благое безразличие. Тут я вынужден признаться в некотором затруднении: я не знаю, как объяснить, что это состояние «безразличного транса» - прекрасное, в чем его прекрасность и нужность. Я не знаю. Это, может быть, объяснят люди, хорошо знающие, например, буддизм. Я не возьмусь. Просто отмечу, что для меня это нечто очень ценное и значительное.

4. Превращение обыденной прямой речи в неостановимый, неразделимый поток, без четкого разграничения с речью косвенной

Иллюстрацией служит эпизод, в котором описывается покупка пижамы в универсаме. Он длинный, я не буду здесь его цитировать, кто читал - помнит; можно, в конце концов, купить электронную версию книги и произвести поиск в тексте по запросу «пижама». Это совершенно обычное вроде бы говорение, вполне обывательское, никакого собственного содержания в нем нет, но в таком виде, без знаков препинания, несущееся куда-то вперед, кажущееся потенциально бесконечным, это говорение внезапно обретает какое-то пугающе важное содержание. В этом туповатом бормотании вдруг начинает биться сама Жизнь, и в какой-то момент даже приходит смешная (или нет) мысль, что Жизнь - это в каком-то смысле покупка пижамы, вечная покупка пижамы. Это удивительный эффект. Опять-таки, трудно сказать, что в этом эффекте хорошего и какая в нем так называемая польза для читателя. Всегда трудно говорить о пользе чуда.

Должен признаться, что вещи, описанные в пунктах 3 и 4, обильно присутствуют в моих прозаических текстах, и сейчас я должен сам себе признаться, что это, несомненно, влияние Саши Соколова. Просто раньше я почему-то об этом не задумывался.

5. Ненарративность

Логичное (хотя и не прямое) следствие предыдущих четырех пунктов. Для меня первое прочтение «Школы для дураков» имело освобождающее действие. Я не столько понял, сколько почувствовал, что может быть большой, великий текст без нарратива, без «рассказывания историй», без последовательного повествования, без четко обозначенной временной шкалы, без всех этих вот «Николай Петрович подошел к окну, закурил и долго смотрел на догорающий закат. На душе у него было неспокойно». Не то чтобы это была для меня совсем новость, но тут возможность ненарративности почувствовалась очень явно. И это было - да, своего рода освобождение. Потому что я никогда не имел склонности к «рассказыванию историй».

Пятый пункт - наверное, самый для меня главный (извините за невольный смысловой каламбур).

Интересно, что в процессе перечитывания «Школы для дураков» я не испытывал какого-то особого восторга. Наверное, это естественно при соприкосновении с чем-то очень родственным. Мы ведь не восхищаемся обычно нашими самыми близкими людьми. Вот так и тут.