Текст: ГодЛитературы.РФ
Обычай отмечать День святого Валентина прижился у нас в «стабильные двухтысячные», в предельно коммерциализированном виде — потому что основными его пропагандистами и горячими энтузиастами сразу стали маркетологи торговых сетей и менеджеры ресторанов. Между тем еще во времена Диккенса «Валентинов день» не предполагал ни дорогих подарков, ни романтических ужинов при свечах (с подразумеваемым продолжением). Молодой человек должен был написать девушке анонимное письмо с предложением стать ее Валентином — и надеяться, что она поймет, от кого именно исходит это предложение. Как это происходило на практике — с блеском и юмором описано в романе Чарльза Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба» (1837).
Мистер Уэллер, получив отпуск у мистера Пиквика, который, находясь в возбужденном и тревожном состоянии, был отнюдь не прочь остаться один, отправился в путь задолго до назначенного часа и, имея в своем распоряжении много времени, добрел до Меншен-Хауса <...>. Так как он слонялся, чтобы убить время, и разглядывал чуть ли не каждый предмет, попадавшийся ему на глаза, то ничего нет удивительного в том, что он остановился перед маленькой витриной торговца канцелярскими принадлежностями и картинками; но без дальнейших объяснений покажется странным, что едва взгляд его упал на кое-какие картинки, выставленные на продажу, как он вдруг встрепенулся, хлопнул себя очень сильно по правой ляжке и энергически воскликнул:
- Не будь здесь этого, я бы так ни о чем и не вспомнил, а потом было бы слишком поздно!
Картинка, с которой не спускал глаз Сэм Уэллер, произнося эти слова, была весьма красочным изображением двух человеческих сердец, скрепленных вместе стрелой и поджаривавшихся на ярком огне, в то время как чета людоедов в современных костюмах - джентльмен в синей куртке и белых брюках, а леди в темно-красной шубе, с зонтом того же цвета - приближались с голодным видом к жаркому по извилистой песчаной дорожке. Явно нескромный молодой джентльмен, одеянием которого служила только пара крыльев, был изображен в качестве надзирающего за стряпней; шпиль церкви на Ленгхем-плейс, Лондон, виднелся вдали, а все вместе было "валентинкой", и таких "валентинок", как гласило объявление, в лавке имелся большой выбор, причем торговец обещал продавать их своим соотечественникам по пониженной цене - полтора шиллинга за штуку.
- Я бы забыл об этом! Конечно, я бы забыл об этом! - сказал Сэм; и с этими словами он немедленно вошел в лавку канцелярских принадлежностей и потребовал, чтобы ему дали лист лучшей писчей бумаги с золотым обрезом и твердо очиненное перо, с ручательством, что оно не будет брызгать. Быстро получив эти предметы, он пошел прямо к Леднхоллскому рынку энергическим ровным шагом, резко отличавшимся от его недавних медлительных шагов.
Оглянувшись, он увидел вывеску, на которой талантливый живописец изобразил нечто отдаленно напоминающее небесно-голубого слона с горбатым носом вместо хобота. Правильно заключив, что это и есть "Синий Боров", он вошел и осведомился о своем родителе.
- Он здесь будет не раньше, чем через три четверти часа, - сказала молодая леди, которая ведала домашним хозяйством "Синего Борова".
- Отлично, моя дорогая, - ответил Сэм. - Будьте добры, мисс, дайте мне на девять пенсов тепловатого грогу и чернильницу.
Когда теплый грог и чернильница были доставлены в маленькую гостиную и молодая леди старательно выровняла угли, чтобы они не пылали, и унесла кочергу, дабы нельзя было их размешивать без ведома "Синего Борова" и без предварительного его разрешения, Сэм Уэллер уселся за перегородку у печки и вынул лист писчей бумаги с золотым обрезом и остро очиненное перо. Затем, посмотрев внимательно, нет ли на пере волоска, и вытерев стол, дабы не оказалось хлебных крошек под бумагой, Сэм засучил обшлага куртки, раздвинул локти и приготовился писать.
Для леди и джентльменов, которые не имеют привычки посвящать себя искусству каллиграфии, написать письмо - нелегкая задача; в таких случаях всегда признается необходимым для пишущего склонить голову к левому плечу так, чтобы глаза находились по возможности на одном уровне с бумагой, и, поглядывая сбоку на буквы, какие он сооружает, одновременно выводить языком соответствующие воображаемые письмена. Хотя такие движения бесспорно благоприятствуют в высокой степени оригинальному творчеству, однако они в некоторой мере замедляют процесс писания; и Сэм, сам того не ведая, добрых полтора часа выписывал слова мелким почерком, стирал мизинцем неудавшиеся буквы и вписывал новые, которые нужно было обводить по нескольку раз, чтобы разглядеть их сквозь старые кляксы, как вдруг его внимание было отвлечено распахнувшейся дверью и появлением родителя.
- Здорово, Сэмми! - сказал отец.
- Здорово, мой лазоревый! - отозвался сын, кладя перо. - Каков последний бюллетень о мачехе?
— Миссис Веллер очень хорошо провела ночь, но на редкость несговорчива и неприятна сегодня утром. Это клятвенно удостоверяет Т. Веллер - старший, эсквайр. Вот последний бюллетень, Сэмми, — ответил мистер Уэллер, разматывая шарф.
- И никакого улучшения? - осведомился Сэм.
- Все симптомы угрожающие, - отозвался мистер Уэллер, покачивая головой. - Ну, а ты что тут поделываешь? Туговато дается наука, Сэмми?
- Я уже кончил, - сказал Сэм с легким замешательством. - Я писал.
- Это я вижу, - отозвался мистер Уэллер. - Надеюсь, не молодой женщине, Сэмми?
- Что толку отрицать! - сказал Сэм. - Это валентинка.
- Что? - воскликнул мистер Уэллер, явно устрашенный этим словом.
- Валентинка, - повторил Сэм.
- Сэмивел, Сэмивел! - сказал мистер Уэллер укоризненным тоном. - Не думал я, что ты способен на это! После того, как у тебя перед глазами был пример твоего отца, отдавшегося дурным наклонностям, после всего, что я тебе говорил об этом деле, после того, как ты повидал свою собственную мачеху и побывал в ее обществе! А я-то полагал, что это такой нравственный урок, которого человек не забудет до своего смертного часа! Не думал, что ты можешь это сделать, Сэмми, не думал, что ты можешь это сделать!
Такие размышления оказались не под силу доброму старику. Он поднес ко рту стакан Сэма и выпил залпом.
- Что, полегчало? - спросил Сэм.
- Как будто, Сэмми, - отозвался мистер Уэллер. Мучительное это будет испытание для меня в мои годы. но я довольно-таки жилист, а это единственное утешение, как заметил очень старый индюк, когда фермер сказал, как бы не пришлось его зарезать для Лондонского рынка.
- Какое испытание? - полюбопытствовал Сэм.
- Видеть тебя женатым, Сэмми, видеть тебя одураченной жертвой, воображающей по наивности, будто все очень хорошо, - объявил мистер Уэллер.
- Это жестокое испытание для отцовских чувств, Сэмми, вот оно что.
- Вздор! - сказал Сэм. - Я не намерен жениться... Не расстраивайтесь. Вы, кажется, знаток в таких делах. Потребуйте свою трубку, и я вам прочту письмо. Вот!
Мы не можем сказать определенно, предвкушение ли трубки, или утешительное соображение, что фатальная склонность к женитьбе была фамильной чертой, успокоило чувства мистера Уэллера и утишило его скорбь. Мы скорее склонны предположить, что этот результат был достигнут благодаря обоим источникам утешения, ибо о втором он твердил тихим голосом, звоня тем временем в колокольчик, чтобы потребовать первый. Затем он освободился от верхней одежды и, закурив трубку и расположившись спиной к камину, чтобы пользоваться всем его теплом и в то же время прислоняться к каминной полке, повернулся к Сэму и с физиономией, значительно смягчившейся от благотворного действия табака, предложил ему "катать".
Сэм окунул перо в чернила, приготовляясь вносить поправки, и начал с весьма театральным видом:
- "Милое..."
- Стоп! - сказал мистер Уэллер, звоня в колокольчик. - Двойной стакан, как всегда, моя милая.
- Очень хорошо, сэр, - отвечала девушка, которая с удивительным проворством появилась, исчезла, вернулась и снова скрылась.
- Здесь как будто знают ваши привычки, - заметил Сэм.
- Да, - отозвался отец. - Я здесь бывал в свое время. Продолжай, Сэмми.
- "Милое создание..." - повторил Сэм.
- Уж не стихи ли это? - перебил отец.
- Нет, - ответил Сэм.
- Очень рад это слышать, - сказал мистер Уэллер. - Стихи ненатуральная вещь. Никто не говорит стихами, разве что приходский сторож, когда он является за святочным ящичком, или уорреновская вакса да ролендовское масло, а не то какой-нибудь плаксивый парень. Никогда не опускайся до поэзии, мой мальчик! Начинай сначала, Сэмми!
Мистер Уэллер взял трубку с видом критическим и глубокомысленным, а Сэм начал снова и прочитал следующее:
— "Милое создание, я чувствую себя обмоченным..."
— Это неприлично, - сказал мистер Уэллер, вынимая изо рта трубку.
- Нет, это не "обмоченный", - заметил Сэм, поднося письмо к свечке, это "озабоченный", но тут клякса. "Я чувствую себя озабоченным".
- Очень хорошо, - сказал мистер Уэллер. - Валяй дальше.
- "Я чувствую себя озабоченным и совершенно одур..." Забыл, какое тут стоит слово, - сказал Сэм, почесывая голову пером и тщетно пытаясь припомнить.
- Так почему же ты не посмотришь, что там написано? - полюбопытствовал мистер Уэллер.
— Да я и смотрю, - ответил Сэм, - но тут еще одна клякса. Вот "о", а вот "д" и "р".
- Должно быть, "одураченным", - сказал мистер Уэллер.
- Нет, это не то, - сказал Сэм, - "одурманенным" - вот оно что.
- Это слово не так подходит, как "одураченный", - серьезно заметил мистер Уэллер.
- Вы думаете? - осведомился Сэм.
- Куда уж там! - откликнулся отец.
- А вам не кажется, что в нем смысла больше? - спросил Сэм.
- Ну, пожалуй, оно понежней будет, - подумав, сказал мистер Уэллер. — Валяй дальше, Сэмми.
- "...чувствую себя озабоченным и совершенно одурманенным, обращаясь "к вам, потому что вы славная девушка, и конец делу".
- Это очень красивая мысль, - сказал мистер Уэллер-старший, вынимая трубку изо рта, чтобы сделать это замечание.
- Да, мне тоже кажется, что оно неплохо вышло, - заметил Сэм, весьма польщенный.
- Что мне больше всего нравится в таком вот слоге, - продолжал мистер Уэллер-старший, - так это то, что тут нет никаких непристойных прозвищ, никаких Венер или чего-нибудь в этом роде. Что толку называть молодую женщину Венерой или ангелом, Сэмми?
- Вот именно! - согласился Сэм.
- Ты можешь называть ее грифоном, или единорогом, или уж сразу королевским гербом, потому что, как всем известно, это коллекция диковинных зверей, - добавил мистер Уэллер.
- Правильно, - подтвердил Сэм.
- Кати дальше, Сэмми, - сказал мистер Уэллер.
Сэм исполнил просьбу и стал читать, а его отец продолжал курить с видом глубокомысленным и благодушным, что было весьма назидательно.
- "Пока я вас не увидел, я думал, что все женщины одинаковы".
- Так оно и есть, - заметил в скобках мистер Уэллер-старший.
- "Но теперь, - продолжал Сэм, - теперь я понял, какой я был регулярно безмозглый осел, потому что никто не походит на вас, хотя вы подходите мне больше всех..." Мне хотелось выразиться тут посильнее, - сказал Сэм, поднимая голову.
Мистер Уэллер кивнул одобрительно, и Сэм продолжал:
- "И вот я пользуюсь привилегией этого дня, моя милая Мэри, - как сказал джентльмен по уши в долгах, выходя из дома в воскресенье, - чтобы сказать вам, что в первый и единственный раз, когда я вас видел, ваш портрет отпечатался в моем сердце куда скорее и красивее, чем делает портрет профильная машина (о которой вы, может быть, слыхали, моя милая Мэри), хотя она его заканчивает и вставляет в рамку под стеклом с готовым крючком, чтобы повесить, и все это в две с четвертью минуты".
- Боюсь, что тут пахнет стихами, Сэмми, - подозрительно сказал мистер Уэллер.
- Нет, не пахнет, - ответил Сэм и продолжал читать очень быстро, чтобы ускользнуть от обсуждения этого пункта: - "Возьмите меня, моя милая Мэри, своим Валентином и подумайте о том, что я сказал. Моя милая Мэри, а теперь я кончаю". Это все, - сказал Сэм.
- Что-то очень уж неожиданно затормозил, а, Сэмми? - осведомился мистер Уэллер.
- Ничуть не бывало, - возразил Сэм. - Тут ей и захочется, чтобы еще что-нибудь было, а это и есть большое умение писать письма.
- Пожалуй, оно верно, - согласился мистер Уэллер, - и хотел бы я, чтобы твоя мачеха следовала при разговоре такому славному правилу. А разве ты не подпишешься?
- Вот тут-то и загвоздка! - сказал Сэм. - Не знаю, как подписаться.
- Подпишись - Веллер, - посоветовал старейший представитель этой фамилии.
- Не годится, - возразил Сэм. - Никогда не подписывают валентинку своей настоящей фамилией.
- Ну, тогда подпиши "Пиквик", - сказал мистер Уэллер. - Это очень хорошее имя и легко пишется.
- Вот это дело, - согласился Сэм. - Я бы мог закончить стишком, как вы думаете?
- Мне это не нравится, Сэм, - возразил мистер Уэллер. - Я не знавал ни одного почтенного кучера, который бы писал стихи. Вот только один написал трогательные стишки накануне того дня, когда его должны были повесить за грабеж на большой дороге; ну, да он был из Кемберуэла, так что это не в счет.
Но Сэм не хотел отказаться от поэтической идеи, пришедшей ему в голову,и подписал письмо:
"Полюбил вас в миг
Ваш Пиквик".
Сложив его весьма замысловато, ой нацарапал наискось адрес в углу: "Мэри, горничной у мистера Напкинса, мэра, Ипсуич, Саффок", запечатал облаткой и сунул его в карман, готовое для сдачи на почтамт. Когда покончено было с этим важным вопросом, мистер Уэллер-старший приступил к тому, ради чего вызвал сына.
Чарльз Диккенс. Посмертные записки Пиквикского Клуба. Перевод Евгения Ланна и Е.В. Кривцовой.
Текст приводится по публикации в Библиотеке Мошкова.
