Елена Счастливцева. Два букета

Елена Счастливцева, г. Санкт-Петербург

Два букета

Подружки девушки Лизы уезжали, все, уезжали с подружками своих подружек, некоторые даже прихватили своих мальчиков — в общем, получилась компания человек десять. Уезжали в не самую привлекательную страну Евросоюза, сперва учить ее непривлекательный язык, а далее овладевать знаниями. Разумеется, возвращаться планировали только для продления учебных виз. Они вообще ничего не планировали. Зачем?! Как сложится! Неизвестность манила, а здесь представлялось все предугаданно серо.

По их мнению, Лиза оставалась исключительно потому, что в легкомысленно-раскрепощенной Европе ей будет тяжело без тягомотно-тягучих отношений с ее постоянным половым партнером, как сказали бы медики.

Отъезжали в конце зимы, но еще задолго до того Лиза выпала из их жизни, перестала интересовать, как обреченный больной все тех же медиков. Она сделалась их общим прошлым, а потому ее было жаль.

— Надо ей что-нибудь подарить, на память.

— Да, обязательно.

— А что?

— Китайскую зеленую хрюшечку или зайчика, можно сиреневого, —  на добрую память.

— Дура.

— Сама дура.

Тема подарка «реально доставала», и то, что никто ничего не придумает, знали наперед. Нехотя сошлись на цветах, «офигенных», как прима-балерине. Да-да, обязательно… Вот она расставит дома букеты, сядет одна и будет плакать. 

Так постепенно созрела идея найти некого неизвестного Лизе молодого человека, непременно «клевого», с тем, чтобы он преподнес ей цветы и исчез. Мелькнул из неоткуда в никуда, романтик, тайный вздыхатель, в духе сериалов оставляемых на родине горячо любимых бабушек.

Роль загадочного обожателя предстояло сыграть студенту театральной академии, другу седьмой воды на киселе одной из подружек, Полины.

— А он на каком курсе?

— На втором, кажется.

— И че такой маленький?

— Не, он что-то по банковскому делу закончил, вот захотел без денег.

 Будущего драматического артиста Петю брали измором: звонили, писали, наконец он, воспитанный мамой и бабушкой, дрогнул: ему незамедлительно выслали фотки Лизы во всевозможных ракурсах и следом кинули деньги на карту на цветы.

В назначенный день сидели в «своем» баре, но «вздыхатель», вместо того чтобы явиться «из своего ниоткуда», позвонил: 

— Я все.

— Не поняла, — оторопела подружка Полина.

— Все. Отдал.

— Кому?!

— Девушке, кому же еще, — герой-любовник снисходительно рассмеялся.

— Какой? Мы тебя не видели. 

— …Ой, я, кажется, не туда попал.

— Заходи на второй круг.

— У меня только сто рублей.

— Я дам.

Но чтобы вручить Пете деньги, пришлось отправиться как бы в туалет, «по-шпионски» передать их и посидеть без дела некоторое время в сортире для конспирации.

Зажав деньги в кулак, Петя побежал за таким же в точности букетом к той же самой бабе в тот же самый цветочный магазин. 

— На третий букет скидочку дам, — пообещала баба, укутывая цветы, и, поймав гневный Петин взгляд, обиделась.

Но молодой человек ничего этого не заметил: мыслями, а вскоре и телом он был в баре, в  том, в котором надо… Однако  за время безалкогольных пробежек по барам Петин нос изрядно посинел, что не прибавляло его внешности необходимого романтизма.

— Это вам, — вопросительно глядя на подружку Полину, он протянул другой девушке, Лизе, букет белых роз, семь нежных ранимых цветков, на счастье.

И тут же в три прыжка оказался вне досягаемости. Первый прыжок вестибюль, второй — за дверями, третий за горизонтом. 

— Что это? Я ничего не понимаю! — Лиза восхищенно глядела на розы. — Вы его знаете?

Но вот загадка, его никто не знал! Совершенно никто!

Лиза подошла к бармену:

— Вы его знаете? Парня, который только что убежал?

И бармен его не знал!

— Это какая-то ошибка!

— Какая ошибка? Прошел через весь зал, выбрал тебя!

Совсем скоро из двух баров, расположенных на одной улице,  одновременно и в одном направлении вышли две девушки, они бережно несли укутанные от мороза и снега букеты белых роз. 

Из черноты неба падали редкие крупные снежинки, по льду канала носились темные фигуры, кидая брызжущие огненными искрами бенгальские огни, и прихотливо изгибались заиндевелые чугунные цветы Михайловского сада, и сиял мириадами гирлянд и звезд Невский.

Девушки вошли в метро, сели в один вагон и вышли на одной станции. Внешности они были самой обыкновенной, но на проплывавшем мимо эскалаторе косили взгляды, выворачивали головы, заглядываясь на одну девушку, и совсем скоро на вторую. 

 Ах, как же хотелось зацепиться за счастье, пусть и не свое, но то, которое рядом, задержать на нем взгляд, почувствовать вкус и, соскользнув, с теплом и грустью глядеть и глядеть ему вслед… Возможно поэтому с незапамятных времен просватанная невеста считалась всех краше.

А девушки, каждая в своем доме, тихо улыбаясь, смотрели то на раскинувшиеся белым благоуханным веером цветы в вазах, то на засыпающий ночной город за окном… 

Петя летел в академию, едва касаясь земли. Причиной необыкновенной  резвости был и мороз, и особенное, возвышенное состояние души, и резиновые кеды, и модный шарф, укрывающий только мочки ушей, вступивших в температурный конфликт с верхней их частью.  

Вынырнув из гардероба, Петя кивнул мирно беседующим вурдалакам, ортодоксальному еврею, отбивавшему чечетку у зеркала, и, мелькая острыми локтями и коленками, взлетел по резной мраморной лестнице, и успел-таки к финалу вечерней репетиции, и сыграл свои «шаги за сценой», и произнес «кушать подано», но зато как произнес!!! Мэтр даже посмотрел на него и сказал: «Гм-м-м», но не просто «Гм-м-м», а «Гм-м-м, г-м-м-м-м-м-м!». Вот! 

И ужасные опасения Петиной мамы не сбылись, и он не заболел, убежав из дома в резиновых тапочках Converse и в ее крупной вязки шарфе, женском шарфе и при этом без шапки…

Был Старый Новый год, тихий, снежный…

Как же все будет хорошо…