Венедикт Немов. Денежный валенок

Венедикт Немов, г. Красногорск

Денежный валенок

Зима в тот год выдалась на удивление снежная и морозная. Как говорится, настоящая, русская. Снегом заметало все: дома, колодцы, дороги, заборы, собачьи будки и самих жителей. Однако среди всех сугробов Серафима всегда узнавала по походке местную почтальоншу Зинаиду. 

Уже второй месяц Серафима в один и тот же день устраивалась в терраске у окна и вглядывалась в прохожих. Завидев Зинаиду, она сползла со стула и тяжелой старческой походкой в позе вопросительного знака направилась к двери, прихрамывая. Дождавшись стука, она открыла дверь и огласила приветствие с тем же вопросительным знаком: «Зинаида, пенсию принесла?»

Через несколько минут хлопок задвинутой на двери щеколды практически слился со скрипом снега на улице от шагов удаляющегося почтальона. Наступила тишина, в которой чуть слышно зашуршали денежные купюры. Разделив пенсию на две кучки, Серафима скрутила одну часть в рулончик и спрятала в карман на платье. Вторую часть она сложила вдвое и отнесла в общую комнату, разместив ровно по центру обеденного стола, за которым сидела ее правнучка Тося с дочкой.

Тося прошептала вслед прабабке благодарность за деньги и продолжила кормить кашей трехлетнюю розовощекую Аленку. Серафима ответила молчанием и совершила отвлекающий маневр, зайдя сначала на секунду в свою комнатку, создавая видимость, что прячет свои деньги где-то там. Затем она, как обычно, забралась на печку в общей комнате и, подняв с собой на лежанку снятые валенки, отвернулась к стене.

Натянутые отношения с правнучкой у Серафимы стали не так давно. И не без причины. Пару недель назад поздним вечером Серафима проснулась от того, что за печкой кто-то шуршал. Сначала она решила, что это крысы, и сильнее поджала ноги. Но потом в потемках она увидела силуэт Тоси в ночной сорочке со свертком чего-то в руках. Серафима не подала виду, что проснулась. А утром, дождавшись момента, когда Тося уйдет, направилась за печку. Там, в отверстии под печкой, Серафима хранила свои ценные вещи: кулек со старой одеждой, письма, валенок с тремя парами серебряных сережек и одной золотой цепочкой внутри.

Первым делом Серафима кинулась к валенку с драгоценностями, но все было на месте. Письма тоже. А вот из мешка с вещами пропало ее красное вязаное платье, в котором четверть века назад она отмечала золотую свадьбу с ныне почившим мужем. Платье она давно уже не носила, но хранила как память. Один рукав объела моль, а на втором у самого плеча петли расползлись в разные стороны, образовав внушительную дыру. Но и в таком виде платье был готов купить местный старьевщик Федор, каждый день объезжавший деревню на своей тощей лошаденке в поисках клиентов. «Ломбард на копытах» – так его называли за глаза деревенские.

Все вещи, к слову, у Серафимы были старыми. Почти как она сама. Но вовсе не потому, что не было возможности купить новые. Просто все новое старушке казалось каким-то некрасивым, неприятным, ненужным. «Во времена моей молодости, — говорила она, рассматривая какую-либо вещь, — действительно хорошо делали. А теперь? Раньше все лучше было: и воздух чище, и вода слаще, и люди добрее». 

Пару лет назад, когда Серафима отмечала девяностолетний юбилей, председатель подарил ей теплый пуховый платок. Дорогой и красивый. Все подружки Серафимы охали и ахали от такого подарка. Только сама Серафима молча улыбалась, покачивая головой. А через неделю потихоньку обменяла у старьевщика Федора свой новый платок на валенки. В правый валенок она спрятала свои немногочисленные драгоценности, а в левом стала хранить денежные сбережения на «черный день». 

Сначала Серафима прятала валенок с деньгами у себя на печке за подушкой. Но после того как пропало ее красное платье, она решила не оставлять денежный валенок без присмотра и просто надевала его на ногу. Деньги, хранившиеся в нем, мешали ноге, и оттого Тося стала замечать, что бабка начала прихрамывать на левую ногу. Несколько раз Тося поинтересовалась у Серафимы, что с ногой. Но услышала в ответ невнятное ворчание. Тося даже предложила вызвать врача, но Серафима наотрез отказалась и попросила больше не трогать ее ногу. 

С того момента Серафима перестала крепко спать и общаться с Тосей. При каждом шорохе ночью старушка вздрагивала и широко раскрывала глаза, пытаясь разглядеть правнучку. Но в основном это были либо случайно заглянувшие звуки с улицы, либо крысы, пробегавшие под деревянными досками пола. Серафима, не увидев того, что хотела (то ли огорченно, то ли облегченно), вздыхала и снова отворачивалась к стене, укутавшись старым худым платком.

Столь пристальное внимание к «хромой» ноге, да и вообще любое действие правнучки отныне рассматривалось Серафимой с особой тщательностью. Открытая Тосей форточка для проветривания помещения считалась попыткой заморозить и сиюминутно закрывалась Серафимой. Вся еда казалась то недоваренной, то недосоленной, а то и вовсе с каким-то странным привкусом. По вечерам Серафима долго не смыкала глаз, вглядываясь в тонкую полоску света, выбивавшуюся из-под двери комнаты, где жили Тося с Аленкой. И только когда свет гас, она отворачивалась к стене, где в углу за подушкой прятался валенок с деньгами.

Лишившись спокойного ночного сна, Серафима стала еще больше времени проводить днем на печке в дреме. Вот и теперь, дождавшись, когда Тося докормит Аленку и выйдет из комнаты, Серафима переложила рулончик пенсионных купюр из кармана в валенок и погрузилась в короткий глубокий сон. Проснулась она неожиданно от ощущения, что вокруг полыхает огонь. Но, как оказалось, Тося просто решила испечь пироги и чуть сильнее растопила печь. Пробурчав свое недовольство тем, что правнучка надумала спалить ее, Серафима сползла с печки, натянула валенки и похромала к столу, где уже стояла тарелка с первой партией румяных пирогов.

Набрав себе пирожков в подол платья, Серафима отправилась назад на печку, чтобы спокойно перекусить без навязчивого взгляда Тоси и бегающей по комнате Аленки. Как всегда, укрывшись платком и отвернувшись к стене, Серафима достала пирожок и уже приготовилась откусить кусок, как вдруг рядом с ней появилась Аленка. Тося унесла со стола пироги в терраску, чтобы остудить, и девочка, заметив, что у бабки есть другие, тотчас же отправилась за ними на печку. 

Несколько секунд с недовольным кряхтением Серафима и Аленка перетягивали пирожок, пока он не расползся посередине и не вывалил всю свою капустную начинку. Аленка громко закричала и потянулась за целым пирожком. Но Серафима накрыла его рукой, отчего Аленка еще громче заголосила. Когда в комнату на крики прибежала Тося, на печке уже шло настоящие побоище за последний целый пирог. Тося схватила дочку и отнесла в свою комнату, откуда потом еще несколько минут доносился детский плач, пока мать не принесла с терраски остывшие пироги.

В ту ночь Серафима спала еще хуже. Всюду ей мерещились тени, скрип деревянного пола и шуршание. Она постоянно вскакивала и ощупывала место за подушкой, где лежал валенок. Один раз ей даже показалось, что кто-то прошел мимо. Но старческие глаза в кромешной темноте так никого и не разглядели. 

Утром Серафима пошла все же проверить свой тайник за печкой. И тут выяснилось, что из мешка снова пропала одна вещь. На этот раз был похищен белый вязаный шарф, который Серафима давным-давно купила в подарок своей дочери. Старушка долго ждала дочку, чтобы вручить ей шарф, но она так и не приехала. А шарф, никем не ношеный, отправился на бессрочное хранение под печку. 

Серафима снова перетрясла мешок и, удостоверившись, что шарф действительно исчез, приняла решение вывести правнучку на чистую воду. Для этого она достала из тайника бутылку самогона, чтобы при удобном случае обменять ее на информацию у старьевщика Федора. Она была уверена, что украденные вещи Тося продает ему либо обменивает на другие. И тут Серафима вспомнила, что как раз после пропажи платья Тося принесла Аленке новую игрушку.

Весь последующий день с самого утра Серафима провела в терраске у окна, стараясь не пропустить «ломбард на копытах». Однако Федор так и не появился. Тося не спрашивала, зачем прабабка так долго сидит в промерзшей терраске, и просто молча приносила ей еду и горячий чай. Серафима сначала отмахивалась рукой, но потом потихоньку съедала принесенную пищу. 

На улице уже погас небесный свет, сменившись лунным ночником. Но Серафима не сдавалась. Сильнее укутавшись в серый тонкий платок, она продолжала смотреть в окно. Ветер свистел и завывал, награждая дыханием и колыханием куски ваты, которой были заделаны щели на деревянной раме окна. Серафима сама не заметила, как постепенно из бдительной дремы перешагнула в сон. К ночи мороз усилился, и в терраске стало совсем холодно. Серафима начала подмерзать, лицо ее побледнело, губы стали сухими и синеватыми.

Когда на улице совсем стемнело, сквозь сон Серафима почувствовала, что ее чем-то накрыли. Затем она услышала смех. Такой странный, громкий и пронзительный. Будто она умерла и над ее телом стоял кто-то и насмехался. Вздрогнув от ужаса, Серафима открыла глаза: перед ней на коленях сидела Тося, а за ней пряталась Аленка, вцепившись в юбку матери и надув нижнюю губу. Тося растирала ладонями ледяные руки прабабки и рыдала, всхлипывая, заикаясь и причитая шепотом: «Бабуля, миленькая, не умирай. Сегодня же Сочельник. Проснись!» 

Заметив, что старушка открыла глаза, Тося бросилась ей на шею, еще сильнее разрыдавшись. Серафима погладила правнучку по спине: «Полно тебе слезы лить. Умирать-то я пока не собираюсь, хоть и под Рождество. Сходи-ка лучше чаю мне горячего принеси. С пирогами». Тося улыбнулась и побежала ставить самовар, увлекая за собой перепуганную Аленку. 

Серафима глубоко вздохнула и посмотрела на платок, которым накрыла ее Тося: красный с белой каймой по краям, большой вязаный платок, в котором она узнала свои пропавшие вещи, показался ей самым прекрасным рождественским подарком. И хотя по сбивающемуся рисунку вязки было заметно, что Тося торопилась, белая кайма получилась безукоризненной. С этого дня Серафима укутывалась исключительно в свой новый старый платок и перестала прихрамывать на левую ногу.