Изображение: фрагмент картины Уильяма Меррита Чейза
Лариса Калинина, г. Великие Луки
Посвящается актеру, режиссеру, драматургу
Николаю Клочьеву,
убедившему меня записать это повествование.
Конец мая 1960 года. Я только что сдала последний переводной экзамен в музыкальной школе.
Впереди летние каникулы и полная свобода: читай, играй на старинном немецком пианино с клавишами из настоящей слоновой кости и слушай, слушай, слушай! Слушай свою любимую классическую музыку!
Дома, наскоро пообедав, я усаживаюсь у маленького радиоприемника "Москвич" и начинаю путешествие по волнам эфира: Дунаевский, Моцарт, Шопен...
- Но что это? - настораживаюсь я. Негромкие, сразу же ощущаемые как родные, неудержимо притягивающие звуки... Скрипки, альт, виолончель...
Струнный квартет.
Музыка обращается именно ко мне - к тринадцатилетней девочке Ляльке. Доверительно, чуть стесняясь, с любовью!
Так со мною еще никто никогда не разговаривал. Незнакомый автор бережно берет меня за руку и уводит в свой духовный мир. Мне в нем так хорошо! Он родной мне!
Очнулась я только тогда, когда услышала голос диктора: "Вы слушали Первый струнный квартет Дмитрия Шостаковича".
Дмитрий Шостакович...
12 детских и юношеских лет свое сердце и душу я посвятила ему. Свет этой большой, чистой платонической любви я ощущаю до сих пор.
А тогда мне было нелегко - надо мной смеялись (порой жестоко), унижали. Крутили пальцем у виска. К счастью, мои родные были рады, что я расту и формируюсь под сильнейшем влиянием этой уникальной творческой личности. Дмитрию Дмитриевичу написать о своих чувствах я так и не решилась...
...Через несколько дней я отправилась к родне в Москву.
Выслушав мои щенячьи восторги, двоюродный брат сразу же достал из своих необъятных книжных закромов репродукции рисунков Кустодиева. С одного из них на меня смотрел мой ровесник, тринадцатилетний Митя Шостакович. В матросской форме, с нотами Шопена в руках.
В облике Мити была чистота отрока Варфоломея с моей любимой картины Нестерова и хрупкость, ранимость, беззащитность самого красивого в мире цветка - сон-травы...
И я не могла не влюбиться в Митю!
Прострел раскрытый, сон-трава...
Мне три года. Ранняя весна. Мы с родителями гуляем по лесу. И вдруг среди холодных снегов, на крохотной проталинке, я вижу чудо, которое оставило след в душе на всю жизнь. Я вижу первый лесной подснежник - прекрасный цветок сон-траву.
Нежный, похожий на эльфика в лиловой накидке цветок тянется к солнышку и улыбается мне. Я слышу его хрустальную песенку!
С нами гуляла наша любимица - коза Филька. Один прыжок - и доверчивый, беззащитный цветок исчезает в прожорливой козьей глотке... Я не успела спасти его!
...Думается, что у каждого из нас в детстве случались события, которые вонзались в душу и навсегда оставались в ней. Этим событиям дана власть незаметно направлять наше поведение...
...Шло время, я взрослела и все больше мечтала о личной встрече. Значит, надо учиться так, чтобы стать хорошим музыкантом!
В композиторы и пианисты я не гожусь, а вот лектором-музыковедом вполне могла бы стать.
И я с ещё большим рвением взялась за учебу. Детская комната быстро превратилась в кабинет, две стены которого от пола до потолка занимали самодельные стеллажи, забитые книгами; в большом дубовом книжном шкафу размещалась коллекция виниловых пластинок.
Я старательно изучала историю музыки, проливала слезы над биографиями великих музыкантов-новаторов, понимая, как им было тяжело творить в атмосфере непонимания. Особенно жалко мне было моего земляка, любимого композитора Шостаковича - М. Мусоргского. Его не понимал никто, он был так одинок!
А как много трудностей в жизни моего Дмитрия Дмитриевича! Ведь настоящая культура - это фронт, он на фронте!
Как мне хотелось ему помочь!
Я выучусь и тоже отправлюсь на фронт простым солдатом, и я никогда не отдам кривляющимся поп-звездам наш общий с Митей Шостаковичем прекрасный цветок сон-траву!
Домой я вернулась с большой авоськой нот и книг любимого автора. Вскоре заботливая и понимающая родня привезла мне хороший проигрыватель и пластинки с записью квартетов и Седьмой симфонии.
Любовь проявлялась согласно возрасту.
Детская комната начала преображаться. Первым пострадал вышитый мамой коврик с симпатичной собачкой, охранявшей мой сон. Вместо него над кроватью теперь висел текст доклада Д. Шостаковича на съезде Союза советских композиторов.
Над ним, рядом с картиной Нестерова и фотографией сон-травы, располагались рисунок Кустодиева и фото Дмитрия Дмитриевича, дежурившего в пожарной форме на крыше дома в блокадном Ленинграде.
Оказалось, что хрупкость и ранимость в моем Дмитрии Дмитриевиче сочетаются с железной волей.
Культура - это фронт. Я гордилась, что имя композитора было занесено Гитлером в список десяти главных своих врагов. За сочинение Седьмой симфонии.
Свидания с музыкой моего Д. Д., а значит, с ним самим, проходили ежедневно. Перед ними я тщательно убирала детскую комнату и надевала самое лучшее платье.
В свободное от занятий время я считала своим долгом нести музыку любимого композитора в массы. Следуя популярному в народе девизу: "Стань таким, как я хочу". "Массы" - родные и друзья - добродушно посмеивались и просвещаться не спешили.
И я полностью перенесла свой пыл на наш скотный двор.
Его предводители, дворняжка Сильва и гусак Скрипка, стали моими соратниками в нелегком деле музыкального образования гусей, уток, кур и, конечно же, собак.
Вскоре все обитатели скотного двора старательно "изучали" музыку великого советского композитора Д. Д. Шостаковича.
Завтракали под "Песню о встречном," обедали с песней "Хороший день". Ужин получали под колыбельную из цикла "Из еврейской народной поэзии".
Домой с болота, на берегу которого возвышался наш дом, сводный гусино-утиный оркестр под управлением капельмейстера гусака Скрипки возвращался под марш из «Детской тетради», очень точно передававший комический характер этого шествия.
Успехи были налицо. Им дивилась вся болотная часть нашего Невельского проезда. Но родители по-прежнему не воспринимали меня серьезно. Пока я среди лета не угодила в больницу. Не вникавшие в тонкости музыкального воспитания, мама с папой решили наладить контакт со своей живностью с помощью проверенных веками "тега-тега, цып, цып, цып," но обитатели скотного двора устроили хозяевам бойкот. И даже отказывались от любой пищи, кроме сдобных булочек с изюмом.
Без организующей силы музыки Д. Шостаковича дисциплина на скотном дворе резко упала, и я была встречена с большим почетом.
- Смотри-ка, Люся, - удивлялся папа, обращаясь к маме. - Наша-то Лялька, пока Сильву дрессировала "Романс" Шостаковича выть, у этой рыжей шельмы огрызаться научилась и застенчивость свою подрастеряла.
И папа вручал хвостатой вокалистке сахарную косточку.
Мама все чаще стала вспоминать свою довоенную молодость. Оказывается, лучшей наградой от месткома передовикам производства в те времена был билет в Большой театр!
Для профилактики возможных правонарушений матушка заводила разговоры и о том, какие глупые и пустые были фанатки у Козловского и Лемешева, знаменитых теноров Большого театра.
- Этих дурочек так и называли: «козловки» и «лемешевки». Представляешь, Ляля, они вырывали пуговицы с костюмов своих кумиров и сражались друг с другом у стен Большого театра, выясняя, чей кумир лучше поет!
А я с ужасом представляла себе, как отрывают пуговицы с пальто юного Мити Шостаковича его довоенные поклонницы...
В мечтах я видела себя лектором Московской филармонии. Вот я, в роскошном концертном платье, фасон которого придуман еще прошлым летом, со своей длинной золотистой косой, в Большом зале Московской консерватории вдохновенно рассказываю о новом сочинении моего Дмитрия Дмитриевича, а он дарит мне цветы и благодарит за хороший рассказ...
...Вскоре пришло понимание того, что в лекторы филармонии меня не возьмут и настоящего музыковеда из меня не выйдет. Мое дело - учить детей музыке. Раскрывать забаррикадированные где-то в глубине сознания ребенка таланты, чтобы расцветали они, как сон-трава.
И сражаться за настоящее искусство и за моего Шостаковича в своем родном райцентре. Так и получилось. Так должно было быть.
Прошло 12 лет.
Музыку Шостаковича я слушала реже, чем раньше. В этом не было необходимости: она постоянно звучала во мне и была по-прежнему родной. Я срослась с ней.
И от автора ее не отделяла.
На горизонте иногда появлялись молодые люди, но у них не было такой удивительно богатой души, как у моего Дмитрия Дмитриевича. Души, которая бы окрыляла и поднимала. И молодые люди незаметно исчезали.
Потом в нашей семье случилось большое горе - внезапно умер мой отец. Только через год я заглянула в его архив. Папа был талантливым изобретателем и очень одиноким человеком. Вечерами спал, ночами работал над изобретениями. Выходные, даже зимой, проводил в лесу - он очень любил природу.
Я читала его записки, его стихи, разбиралась в изобретениях и плакала. Он не видел от меня тепла, я его не понимала и не поддерживала.
И тогда я дала себе слово, дала обет, что буду служить и помогать таким же людям, как папа, как М. Мусоргский, как мой любимый Д. Шостакович. Как смогу - при всех моих забекренях и заморочках. И замуж не пойду.
Сейчас мне 71 и я - счастливая бабушка Арина с двумя "Пушкиными" сразу! Но это уже совсем другая история…
