Литобзор (первая половина июня)

Текст: Борис Кутенков

Коллаж: ГодЛитературы.РФ

Главным общественным событием прошедших недель стала история журналиста «Медузы» Ивана Голунова, отразившаяся не только в многочисленных акциях поддержки, но и в литературных публикациях. Так, критик Ольга Бугославская считает, что «политическая повестка заслонила собой события культурной жизни, поэтому главное на сегодня - это та активная поддержка, которую совместно с правозащитниками и журналистами оказали арестованному Ивану Голунову литераторы Виктор Шендерович, Лев Рубинштейн, Дмитрий Быков, Олег Лекманов, Алиса Ганиева, Анна Наринская, Анна Старобинец и другие». Сайт «Нового литературного обозрения» откликается публикацией о деле филолога-германиста, члена редколлегии НЛО Константина Азадовского, которого в 1980 году отправили на Колыму по сфабрикованному делу о хранении наркотиков. «Оказывается, в 22 часа следователь с коллегами произвел “исследование содержимого карманов дублёнки и пиджака”, изъяв “крупицы мусора”, масса которых составила 0,22 грамма. Вскоре экспертиза установит, что в составе “крупиц мусора” имеется анаша. То обстоятельство, что это доказательство было добыто без соблюдения процессуальных норм (например, при отсутствии понятых), не изменит самого факта, приобщённого затем к набору “доказательств”. Чтобы оценить, насколько ситуация с задержанием Азадовского была для милиции неординарной, следует упомянуть эпизод, в реальность которого даже трудно поверить…»

В 3-м номере

---

«Нового литературного обозрения»

---

- блок материалов о Василии Кондратьеве (1967—1999), одном из важнейших авторов постсоветской линии неподцензурной литературы. Поэт, погибший нелепо и символично: сорвался с крыши, показывая экскурсантам дом, где жил ценимый им Михаил Кузмин; декадент, «эталонная фигура ландшафта» («…кажется, к пробежкам по культурному ландшафту была приспособлена вся его пластика, особенно походка - двигался он, привставая на цыпочки, словно готовясь спланировать со страшной, неизречённой высоты, будто преодолевая тягу культурной левитации и одновременно подчиняясь ей», - очень образно и точно пишет о нём Дмитрий Голынко-Вольфсон в первом томе антологии «Уйти. Остаться. Жить»). Игорь Вишневецкий выступает с большой аналитической статьёй о поэзии Кондратьева, его преодолении «старой формы» и автоматическом письме, о причинах расхождения с литературной средой: «Когда-нибудь, когда будет составлена подлинная история русской литературы - и яснее выступят действительно значимые фигуры, а многие другие затушуются, - за Василием Кондратьевым будут признаны два качества. Во-первых, он стал ключевым звеном между экспериментальной русской, но также и европейской поэзией и прозой 1920—1930-х - теми, что до поры до времени казались написанными на полях магистрального развития западного человечества (или того, что за это магистральное развитие принималось), и экспериментальной литературой современной России. Во-вторых, он создал цельный и крайне своеобразный художественный мир, которому невозможно подражать, потому что такой мир требует предельного опыта в чтении, в писательстве и в жизни…» В этом же номере НЛО - письма Кондратьева к Юрию Лейдерману и Аркадию Драгомощенко: «Мне не так одиноко - не в том, конечно, смысле, в котором “поэты” обычно жалуются на свое какое-то особенное одиночество, хотя совершенно не отличаются им от всех людей вообще... Я имею в виду, скорее, то глубокое сомнение в собственном существовании, которое возникает как раз тогда, когда люди тебе вроде бы улыбаются. Когда-то очень давно моя бывшая жена сказала, что самая сволочная черта моего характера - это внушать надежду, и была права. Я однажды понял, что меня стала связывать с другими людьми “моя какая-то совершенно другая жизнь” и что совершенно бессмысленно даже думать о том, чтобы жить как они. Все радости жизни (мысли о любви, о доме, о путешествиях и т.п.) заменила стилистика. Я всегда был слишком чувствителен ко вкусу жизни. В итоге я пришёл к тому, что, внушая его другим, ты переживаешь намного острее, чем “на самом деле”. Наверное, если я ещё вижу какой-то личный смысл в “литературе”, то это просто “слова” могут воздействовать на человека тогда, когда все другие чувства уже отказывают…»

Вышел в бумажной версии новый (№ 38, 2019) номер журнала

---

«Воздух»

---

Из наиболее интересного - опрос о состоянии современной русской поэзии: «К какому взгляду на нынешний день русской поэзии склоняетесь вы - насколько цельной и насколько диверсифицированной предстаёт она сегодня? Насколько вам видно и интересно то, что от вас совершенно далеко, и насколько отчётливо распознаёте вы голос каждого из тех, кто рядом с вами? Как вам видится динамика этого процесса: расширяется или сжимается русская поэтическая вселенная?» Руслан Комадей: «Я потерял ярость отслеживать все сектора русской поэзии - чувствую лишь пульсирующее единство поля, где голова не помнит о том, где ноги. Это успокаивает. Но это спокойствие порождает невротическую настороженность: где то, что будет близко тебе, но ещё совсем непонятно? Вот в нахождении этого “ещё непонятно“ и пребывает моя критическая деятельность». Не согласен с его мыслью о «единстве» Андрей Сен-Сеньков: «Это не “несколько различных явлений, мы наблюдаем практически разные жанры. Джазом называют Кинга Оливера и Петера Брёцмана, но всё же понимают, что это абсолютно противоположные музыкальные стратегии, найти общие черты у которых гораздо сложней, чем различия…» Ирина Машинская сосредотачивает внимание на размышлениях о подлинности поэтического текста: «Вообще, видимо, самое постоянное в развитии поэзии - чувство её невозможности, понимаемое в каждый отдельный момент как уникальность его. Но невозможность поэзии, ощущаемая самыми тонкими поэтами, и возможность её, заключающаяся именно в попытке эту невозможность разными способами преодолеть, - уже, по сути, одно. Если поэзия как искусство не берёт полную паузу и машина не останавливается, значит, она возможна, и в этой общепризнанной de facto возможности – тоже превалирование общего над частным…»

Среди поэтических публикаций - стихи Татьяны Нешумовой, одного из ярких представителей «минималистической» линии, полные обаяния - и тяготеющие к лирической метаморфозе:

за щекою розовой

в рощице берёзовой

воздух одноразовый

а багет глазетовый

где же смысл? - а нет его,

человек не пыжится,

просто говорит:

роза, птица, ижица,

русский алфавит

Стихи лауреата малой премии «Московский счёт» 2019 года Дмитрия Гаричева продолжают тему боли и ответственности за происходящее с современной Россией (см. о его дебютном сборнике, получившем премию, в нашем итоговом обзоре за 2018 год):

туда, туда, к агентствам новостей,

к умытым до обиды ресторанам,

к завешенным посольствам иностранным

нас направляли словно из гостей,

слепые вероятности земли

как никогда врасплох нас окружали,

как целлофановые корабли,

и мы назвать примерно не могли,

чего бы мы ещё не избежали.

им заходился клёкот надувной,

но никого в колонне не качало,

как будто календарь наш отрывной

был весь оборван с самого начала.

послушные любым проводникам,

мы головы вплотную наклоняли

к слипавшимся знамёнам и венкам,

но даже их уже не догоняли.

О книге Гаричева - две рецензии в сетевых изданиях, написанные с принципиально разных позиций: Денис Ларионов в «Лиterraтуре» и Алексей Мошков на «Texture». Ларионов: «Конечно, мотив войны, представляющей конфликтное сознание современного человека - давно уже не новость для современной поэзии: под ее знаком сформировались многие важные поэтики конца 1990-начала 2000-х гг.. Но у Гаричева война занимает исключительное место и разворачивается на страницах сборника параллельно сводкам с военных действий в Сирии, на Юго-Востоке Украины и т. д. В подобном ракурсе работают еще несколько авторов <…>, но только у Гаричева война переживается одновременно и как щемяще наивное представление, и как угрожающее вселенское обобщение…» Мошков: «…поэт говорит о состоянии аморфности, неопределенности своего существования. И образ слизня, по сути, можно интерпретировать как отражение, редуцированную версию Чёрного человека, проекцию самого лирического героя, через контакт с которой, проекцией, и происходит осознание - скорее, на уровне чувства, чем логики - экзистенциального тупика, бессмысленности существования. И это осознание - оно как бы выталкивает лирического героя в метафизическое путешествие - путешествие внутрь себя, запретное, как яблоко с древа познания добра и зла… <…> И здесь начинается территория инобытия - видений, галлюцинаций, божественных откровений, - собственно, всего того, что и составляет содержание посланий “голоса” и, соответственно, самой книги, тексты которой - сугубо в данном контексте - уже невозможно рассматривать ни в каком ином статусе, кроме как “божественных речений”»

В книжной хронике «Воздуха» - пути редакторские неисповедимы: главред издания Дмитрий Кузьмин рецензирует книгу эстетически далёкого Андрея Фамицкого, восставая против не близкой ему, Кузьмину, «генеалогии» и, как это часто бывает при анализе чуждой поэтики, попадая в молоко («горизонт собственно поэтического диалога (не с именами, а с мотивами и поэтиками) в стихах Фамицкого не простирается дальше Сергея Гандлевского») - влияния Бориса Рыжего и Олега Дозморова, Дениса Новикова и Феликса Чечика Кузьмин как апологет «инновативной» поэтики не опознаёт. Предположим, что эти авторы для него - на одно лицо, но критика, исходящая из «небезупречной генеалогии», - что-то за гранью (несмотря на частичное совпадение со мной не в аргументации, но в оценке книги). Тот же Кузьмин, известный своей политической ангажированностью, посвящает неожиданно подробный и вполне доброжелательный текст книге «публициста солидарного с институтами подавления и отвержения» Игоря Караулова, рассматривая его политические симпатии в поэтическом контексте книги: «Книга получилась чрезвычайно познавательной и убедительной… <…> Но протащить её к будущим читателям (не роботам) без развёрнутого комментария будет сложно. И такое впечатление, что о гражданских и политических ориентирах этих читателей поэт Караулов уже сейчас догадывается». Александр Марков и Ольга Балла пишут об одной из лучших поэтических книг 2019 года - «Мой папа был стекольщик» Нади Делаланд: «Надя Делаланд - мастер любовной лирики, которую отличает от привычной женской лирики очень чёткая артикуляция не только обстоятельств, но и рутинных действий: не только страх и путаница, но и поиск и обходительность, милость и задумчивость, и всё выражено очень хорошо сценарно продуманными жестами» (Марков); «Есть и ещё одна сквозная тематическая линия: детство - как коренное (просвечивающее сквозь всё остальное - старость, зрелость, что угодно) состояние человека, и даже не только его: оно, дерзает утверждать поэт, - истинная сущность самого Бога! (“Бог - не старик, он лялечка, малыш…”) Здесь всё живое (но, значит, - смертное, уязвимое, всему больно), чувствующее, одушевлённое - а то и с самосознанием, своевольное, неправильное, антропоморфное, в телесном родстве с человеком, влюбляется в него, говорит с ним, дразнит его: и лето, выходящее, зеленея, “из синей в клеточку воды”, и «смеющаяся память», и весна, “неприличная женщина”, которая “и смеётся, и шепчет”, и зима, попыхивающая трубкой, не говоря уже о деревьях, которые “дышат, слышат, говорят, / дотрагиваются, взлетают, пляшут”, о “всякой вещи”, которая “тщится проговориться”, - и о мироздании в целом» (Балла).

На сборник Делаланд откликается и Елена Пестерева в очередном выпуске рубрики «Лёгкая кавалерия», переместившейся из «Новой Юности» на сайт «Вопросов литературы». Критик находит что-то совершенно отличное от увиденного и Марковым, и Балла - что свидетельствует не только о разности оптик, но и о многоплановости поэзии Делаланд: «…я раньше не слышала, чтобы смерть как тема звучала так открыто, громко в её стихах. Они были о любви, о боге, о мелкой жизни, об ощущении конечности всего - да, но не были так очевидно о смерти. О старости, о детстве, об ощущении тела как не своего, о натягивании тела на себя, о спадании тела, о том, что тело - не ты. О двух переходных возрастах - детстве и старости, о том, что начало жизни и конец её - не всё ли, в сущности, равно…». Евгений Абдуллаев в той же «Лёгкой кавалерии» полемизирует с главным редактором журнала Prosodia Владимиром Козловым, в очередной раз акцентируя внимание на различии «вкусовой» критики (представляемой им и близким ему эстетическим флангом - самым внятным олицетворением которого можно назвать закрывшийся «Арион») и критики «филологической» (под эгидой которого, при всей их противоположности, Абдуллаев объединяет Prosodia и «Воздух»). Артём Скворцов пишет об эстетическом размежевании: «На вопрос о наиболее значимых именах-событиях сезона 10—20 экспертов могут ответить настолько вразброд, ухитрившись не пересечься ни в одной точке, что порой кажется, они существуют в разных культурных мирах». Константин Комаров продолжает отстаивать линию эстетической провиденциальности: «Суть в том, что основным, глубинным, самым подлинным читателем стихов, по моему разумению, является не “идеальный” читатель, не “массовый” читатель, не “свой” читатель, не профессиональное сообщество, не “простой народ“ и т.д. Им являются сами стихи. <…> И знают они о себе гораздо больше их автора. И гораздо мудрей его. Профетичнее. Провиденциальнее. Иначе почему именно они рассказывают поэту, как ему жить и как умереть, программируют его судьбу?» - коррелируя с недавно высказанной Юрием Казариным мыслью, что главный отклик на стихотворение - это твоё следующее стихотворение.