Текст: Михаил Визель
Обложки с сайтов издательств
Михаил Елизаров. «Земля» М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной
Выпуская роман «Чапаев и Пустота», Пелевин на полном серьезе уверял потенциальных читателей, что это первый в мировой литературе роман, действие которого разворачивается в абсолютной пустоте - и разумеется, по-своему был прав, хотя правдой было и то, что герои действуют в России времен Гражданской войны и «лихих девяностых».
Точно так же Михаил Елизаров, возвращаясь к читателям после некоторого перерыва с большим романом, разумеется, волен уверять, что «Земля» - первое масштабное осмысление «русского танатоса». Но но более приземленном (здесь это слово особенно уместно) уровне можно сказать, что роман посвящен ожесточенному и откровенно криминальному переделу прибыльного похоронного бизнеса на локальном рынке подмосковного Загорска. Отягощенному к тому же драматической романтической коллизией между двумя родными - по отцу - братьями, старшим Никитой и младшим Володей Кротышевыми.
Последний, логично прозванный «Кротом» не только из-за фамилии, но и из-за службы в стройбате, и является главным героем романа. Можно сказать, что это роман воспитания: на наших глазах Кротышев стремительно проходит путь от подростка до зрелого - в двадцать один год - мужчины, успев пережить дружбу, любовь, мужское и женское предательство и сделать несколько выборов. При этом, совсем как Пётр Пустота, он немного «посторонний», немного не от мира сего, и в окружающий мир ему, хмурому очкарику с железными от двухлетних упражнений с лопатой руками, которого кто-то назвал «близоруким киллером», вписаться все никак не удается. Впрочем, Михаил Елизаров милосерден - и заканчивается мрачный, сугубо реалистический, несмотря на философические (опять-таки, в духе Пелевина) загоны главной героини - татуированной с бедра до шеи девушки Алины, роман все-таки неким подобием хеппи-энда. Во всяком случае, так его можно прочесть при желании.
В «Земле» очень много матерятся, похабно шутят и бесконечно устраивают разборки, пьют и трахаются, он чудовищно многословен - но что вы хотите от сырой земли. Это не перестроечная разоблачительность, вроде «Смиренного кладбища» Сергея Каледина, это действительно «русский танатос».
Надсадно и хрипло, как заядлый курильщик, каркнула ворона, затем оттолкнулась лапами от ветки, взлетела, хлопая шумными крыльями. На кусты посыпался липкий, тяжелый снег. У меня помимо воли зевком подтянуло живот, будто я глянул вниз с кручи. Остановившееся было время снова потрусило, словно замечтавшаяся лошаденка после кнута.
Валерия Пустовая. «Ода радости» М.: Эксмо, 2019
У молодой женщины в один год рождается долгожданный сын и умирает от рака мама — так что счастливые хлопоты встречи новой, непривычной жизни мешаются с трагическими хлопотами завершения жизни, казавшейся неразрывной частью жизни собственной. История стремительного перехода из дочки в матери грустна, но оставалась бы одной из тысяч подобных - если бы ее героиней не оказалась известная литературная деятельница, сотрудница толстого журнала, имеющая собственный импринт в издательстве. Благодаря чему житейская история обрела индивидуальность и литературную глубину.
Впрочем, на первый взгляд может показаться, что на глубину объемистая книга и не претендует. Это собрание дневниковых записей одного вдвойне тяжелого для автора года, в которых слова «мама» и «Самсон» (такое имя интеллигентные родители выбрали для своего первенца) встречаются с равной частотой. Но, во-первых, шила, то есть острого критического ума и повышенной склонности к рефлексиям, в дневничке не утаишь, а во-вторых, что более существенно, не случайно на первых же страницах возникают не только имена мамы и Самсона, но и имена Анны Старобинец и ее покойного мужа Александра Гарроса. Страшная и необходимая книга Старобинец «Посмотри на него» вывела разговор о рождении и смерти в русской литературе на новый уровень, и, видимо, Валерия Пустовая, не только как мать и дочь, но и как «участник литпроцесса» сознательно решила поддержать набирающий силу тренд. Но, конечно, выходит у нее это совсем по-своему. Как - можно судить по вступлению:
Я не верю в случайности, фарт, проклятия, ловушки судьбы. Хотя и у меня не хватит сил сказать, что все вышло так, как надо.Нет, мне не надо — так. Не было надо, чтобы долгожданный ребенок от наконец полюбившегося мужчины родился в тот год, когда мамина участь стала явной, скорой и неотвратимой.
Но так случилось, что жизнь моя повернула разом на зиму и лето, будто разбежалась двумя солнцами.
Эта книга тоже и росла, и никла. Она о самом драгоценном — и горестном. В ней много мелочей, но нет случайностей.
В ней два солнца, но жизнь одна.
Я хочу рассказать вам не об утрате и даре, не о горе и счастье.
А о том, как не сумела их разделить.
Валерий Шубинский. «Старая книжная полка. Секреты знакомых книг»
Оформление Д. Плаксина
СПб.: Фонд «Дом детской книги», 2019
Книги, известные нам как детские, для начала напоминает автор, зачастую писались вовсе не для детей. Это касается и сатир Свифта, и россказней Дефо, и уж тем более народных сказок, собранных братьями Гримм. И романтических фантазий Гофмана. А в более близкие нам времена, когда они изначально предназначались все-таки именно для детей, зачастую в этих сказках было второе дно, погреб, куда детям заглядывать вовсе не следовало - как в «Трех толстяках», «Алисе в Стране чудес», сагах Толкина и Льюиса. Или даже в забавном стишке «Анна-Ванна, наш отряд хочет видеть поросят». И вот теперь петербургский литератор берется объяснить это второе дно для читателей, которые уже немного выросли - или для тех, которые хотели бы объяснить это второе дно теперь уже собственным детям.
В поросятах-то какое может быть второе дно? А то, что стишок изначально был написан на идише и речь шла о еврейских детях. Так что горячее желание видеть поросят - это резчайший антирелигиозный жест. Не самих детей, разумеется, а тех, кто их послал посмотреть на этих злосчастных поросят. Во всяком случае, так уверяет Валерий Шубинский. Другие его утверждения столь же своеобычны: например, что под Буратино Алексеем Толстым подразумевался Николай Гумилев (герой биографической книги Шубинского 2014 года). При этом объяснять сложность отношений Пьеро-Блока и Мальвины - Любови Блок автор отказывается - мол, можно почитать в другом месте. Что ж, действительно можно.
Чего нельзя почитать, так это воспоминаний Валерия Шубинского о его старших товарищах - Олеге Григорьеве и Сергее Вольфе, которыми книга заканчивается. Что ж, это тоже - старая книжная полка.
Зак О'Маллей Гринберг. «Три короля. Как Доктор Дре, Джей-Зи и Дидди сделали хип-хоп многомиллиардной индустрией»
Пер. с англ. Дм. Куркина
М.: Individuum, 2019
13 июля 1977 года из-за несколько неудачно пришедшихся ударов молнии в Нью-Йорке произошел крупнейший «блэкаут» - отключение электричества. Что привело, среди прочего, к массовым волнениям и неслыханному разгулу мародерства. Жители неблагополучных «черных» районов ринулись в магазины, чтобы вынести всё, что могли унести. А еще одним неожиданным последствием стало появление в Бронксе и Квинсе тысяч новых уличных черных диджеев - у которых вдруг откуда-то появились дорогие микшерские пульты и прочее недоступное прежде музыкальное оборудование…
Так появился и распространился специфический хип-хоп черных кварталов - со своей особой субкультурой, эстетикой и даже этикой. Немудрено, что три эмблематичные фигуры, его представляющие (равно как и выступающие здесь «на подтанцовках» Тупак, Ноториус Би.Ай.Джи., Эминем и т.д.), тоже далеки не только от традиционных «мальчиков со скрипочками», но и от ставших к тому времени не менее традиционными «мальчиков с гитарами» - которые сколько угодно могли играть в оторв и хулиганов, но все-таки изначально вышли из среднего или хотя бы верхней части рабочего класса. Иное дело черные рэперы, которые реально вышли с улиц - но ушли очень далеко, к сотрудничеству с крупнейшими брендами, далеко не только музыкальными, и прилагающимся к ним многомиллионным контрактом. Собственно, экономическая составляющая хип-хопа автора, который вообще-то ведет в американском Forbes колонку о самых богатых селебрити, интересует гораздо больше, чем музыкальная. И уж ее-то весомость, в отличие от ценности музыкальной, отрицать невозможно.
Светлана Мурашкина. «Революция Гутенберга: книги эпохи перемен» М.: Арт-Волхонка, 2019
Выход этой щедро иллюстрированной книжечки был приурочен к проведению в Российской Государственной библиотеке выставки под названием «Библия Гутенберга: начало Нового времени». Но выставка уже закрылась, а книга осталась - таково уж удивительное свойство самого этого медиа, книги.
Автор и все причастные к выходу этого небольшого, но сложно устроенного произведения полиграфического искусства восстанавливают путь книги от «просто» удешевленной имитации многоцветного средневекового кодекса к арт-объекту с собственной промышленной эстетикой и эргономикой. И экономикой - параметра, до появления печатной книги немыслимого. И заодно объясняет, как, меняясь, бумажная книга изменила мир - и продолжает его менять, несмотря на все бурные успехи постгутенберговой цивилизации.
Щедрость иллюстраций создает порой неожиданный эффект. Вот две страницы: слева - из нюрнбергской книги 1488 года, справа - из венецианской книги 1471 года. И кто, спрашивается с бóльшим основанием может претендовать на звание отцов современного книгоиздания, немцы или итальянцы?
