Текст: Геннадий Литвинцев
- Клянемся волосами Гурриэт эль Айн,
- Клянемся золотыми устами Заратустры –
- Персия будет советской страной.
- Так говорит пророк!
Велимир Хлебников
В мае 1920 года в провинции Гилян, что на южном побережье Каспийского моря, загорелась «Персидская революция»: начавшись вроде бы случайно, от извне поднесенной спички, она привела вскоре к провозглашению Советской Республики и Временного революционного правительства. В инстанции «пророка» выступал известный русский поэт Велимир Хлебников – приведенные выше стихи «Председатель Земного Шара» сочинил в обозе Персидской Красной армии, весной 1921 года наступавшей на Тегеран. Хлебников хоть и был зачислен агитатором армейского политотдела, в событиях разбирался плохо, придавая всему увиденному мистико-анархистскую окраску:
- Видите, персы, вот я иду
- По Синвату к вам.
- Мост ветров подо мной.
- Я Гушедар-мах, пророк
- Века сего и несу в руке
- Фрашокерети (мир будущего).
Нет нужды расшифровывать имена и образы, наспех взятые поэтом из зороастрийской мифологии, они мало что дадут нам для понимания происходившего в те дни. Лучше обратимся к более адекватным источникам – например, к дневнику Моисея Альтмана – поэта и филолога, командированного в Персию от РОСТа редактировать в прикаспийском Энзели газету «Красный Иран» (переводной вариант – «Иран Сорх»). Газета выходила с громкими аншлагами вроде: «Шах и мат дадим мы шаху. С каждым днем он ближе к краху». Так вот, М. Альтман записывает в своем дневнике: «В Персии сейчас Кучек-хан, он дружит с коммунистами, коммунисты – с ним, но эта дружба вражды опасней. Друг с другом заигрывают, но игра эта – с огнем, и каждую минуту можно обжечься. Может, уже кто-нибудь собирает хворост, и скоро затрещит он сухим огоньком. Кучек-хан отдаленно напоминает Махно».
Редактор «Красного Ирана» как в воду глядел: спустя месяц руководитель Гилянской республики действительно ссорится с коммунистами, к власти в Гиляне приходит «более революционный» Национальный комитет во главе с Эхсаноллой-ханом и провозглашает Персидскую ССР. В течение 1920–1921 годов отряды, сформированные частью из моряков астраханской флотилии и бакинских кавалеристов, частью из местных боевиков-«дженгелийцев», то побеждают, то терпят поражения; большевики за спиной Эхсаноллы вновь ведут переговоры с Кучек-ханом, Решт несколько раз переходит из рук в руки. И тогда на помощь республике в начале 1921 года выходит сформированная в Баку Персидская Красная армия. В ее рядах не только военные и политработники, но и художники, журналисты, агитаторы. На пароходе «Курск» из Баку является и Велимир Хлебников. О времяпрепровождении вождя русских футуристов в революционной Персии рассказывают материалы обнаруженного в 1964 году в Баку архива Рудольфа Абиха. Рудольф Петрович, ученый-иранист и военный разведчик, был из первых зачинателей мятежного бурления в Гиляне, а позднее руководил агитотделом Персармии, где под его командой пребывали и Хлебников с графиком Вячеславом Доброковским.
Но первым и главным закоперщиком революционного пожара в Персии по праву называется Федор Раскольников, журналист по профессии, в годы войны побывавший в мичманах императорского флота и после Октября сделавший стремительную революционную карьеру – из матросов в заместители самого товарища Троцкого по морским делам. Будучи с рождения Ильиным, имя романного героя Достоевского взял он из любви к «топорной работе». Немало офицерских голов раскроил Ильин-Раскольников с «братишками» на Балтике после октябрьского переворота. Он же организовал расправу над арестованными министрами Временного правительства Шингаревым и Кокошкиным, о которой с ужасом шептался весь Петроград. В персидский портовый город Энзели Раскольников прибыл в боевой рубке миноносца «Карл Либкнехт», во главе эскадры с двумя тысячами «братишек» десантного отряда. Поводом для вторжения был угон в Энзели остатками деникинских войск нескольких судов из Астрахани.
Боевым походом Раскольников руководил на пару с женой Ларисой Рейснер, имевшей немалый чин «когенмора» – комиссара Морского Генерального штаба Советской России. Рейснер когда-то слыла модной поэтессой и дружила с самыми прославленными поэтами Серебряного века, признававшими в ней несомненный талант. Взаимная любовь также связывала будущую «валькирию революции» с Николаем Гумилевым, который и привил ей интерес и к Востоку, особенно к Персии. Лариса называла Гумилева «мой Гафиз», а влюбленный поэт дал ей имя Лери, созвучное с Пери из персидских сказаний.
Мода на восточное тогда охватила весь творческий Петербург: поэт Вячеслав Иванов организовал «кружок гафизитов», изучавший суфийские духовные традиции и творчество легендарного средневекового поэта-мистика Хафиза (Гафиза) – заседания кружка посещали и Гумилев с подругой. Потому Рейснер считала себя знатоком персидского искусства и философии. И она же была способна «во имя революции» на любую безнравственность и любое злодейство: Осип Мандельштам рассказывал жене, как Лариса однажды устроила вечеринку с целью облегчить чекистам арест своих гостей. «Стихи Лариса не только любила, но еще втайне верила в их значение, – пишет Надежда Мандельштам в своих «Воспоминаниях», – в первые годы революции среди тех, кто победил, было много любителей поэзии. Как совмещали они эту любовь с готтентотской моралью: если я убью – хорошо, если меня убьют – плохо?»
Побывавший здесь позднее Сергей Городецкий так воспевал «красное вторжение»:
- Промчалась буря по базарам,
- Смерчами дервиши прошли,
- Крича, что северным пожаром
- Зарделся берег Энзели.
- И Персия с глазами лани,
- Подняв испуганно чадру,
- Впилась в багряный флаг, в Гиляне
- На синем веющий ветру.
Поначалу все складывалось хорошо: Раскольников с Рейснер заняли бывший губернаторский дворец, упивались легкой победой и похвалами Москвы, даже строили безумные планы охвата революцией всего Востока, вплоть до Индии. Решт окрасился кумачовыми флагами, для чего пришлось реквизировать все запасы у местных торговцев. Персидская Советская республика быстро обросла привычными большевистскими атрибутами: Совнаркомом, Реввоенсоветом, Ревтрибуналом культпросветом, а также «исправдомами». Для последних пригодились старые шахские "зинданы"(традиционные для Средней Азии и некоторых других регионов, вплоть до Северного Кавказа, подземные тюрьмы. – Прим. ГЛ).
Но уже летом двадцатого года командование «Персидской Красной армии» откровенно сообщало о «враждебности населения». «В персидских массах нет никакого энтузиазма, отсутствует воля к борьбе, все объято пассивностью и страхом, – докладывал в Москву советский полпред Шалва Элиава. – Вся наша работа в Персии, начиная с Раскольникова, – сплошное недоразумение, приведшее к дискредитированию Советской России. Сейчас Эхсанулла сам держится на наших частях, никакой опоры в массах он не имеет… Для дальнейшего: либо почетный уход, либо движение вперед на Тегеран».
Что же значил тогда весь многочисленный штат политотдела армии, призванный вдохновлять и увлекать местных жителей? Можно представить, какое впечатление производили на неграмотных гилянских крестьян, торговцев, мулл, да и на спустившихся с гор повстанцев призывы к обобществлению собственности, к борьбе с «религиозным дурманом» и лозунги пролетарского интернационализма! Наглядные образцы общения с местным людом оставил нам Хлебников:
- Блистает глазами толпа,
- В четки стуча,
- Из улицы темной: «Русски не знаем,
- Зидарастуй, табарича».
- ……………………….
- «Русски не знай, плёхо.
- Шалтай-балтай не надо, зачем? плёхо!
- Учитель, давай, –
- Столько пальцев и столько (50 лет), –
- Азия русская.
- Россия первая, учитель, харяшо.
- Толстой большой человек, да, да, русский дервиш.
- А! Зардешт, а! харяшо!».
- (Поэма «Тиран без Т»)
Своим необычным видом (заросший, в лохмотьях) и бытовыми чудачествами Хлебников заслужил в Реште прозвище Гуль-муллы. Поэту представлялось, что оно значит «священник цветов». На самом же деле – «русский мулла», «русский поп». «Нету почетнее в Персии – быть Гуль-муллой, – с гордостью написал он в поэме. – Гуль-мулла – желанный гость в любом доме, с него не берут денег. «Лодка есть, товарищ Гуль-мулла! Садись, повезем! Денег нет? Ничего. Так повезем, садись!» Хлебникову кажется, что не только люди, но и вся природа здесь признала в нем своего. Для него все происходившее представлялось не военным вторжением в другую страну, не разжиганием гражданской войны по образцу залитой кровью России, а некоей закономерностью истории, началом установления мира Справедливости и Добра, предсказанного Заратустрой и Маздаком, за который некогда погибла героиня персов Гурриэт эль-Айн. Вот как воспринимал поэт свою миссию в Персии:
- Я – Разин напротив,
- Я – Разин навыворот.
- Разин деву
- В воде утопил.
- Что сделаю я? Наоборот? Спасу!
- Увидим. Время не любит удил.
Стихи в политотделе успехом не пользовались. «Особист Горохов, как читал, расстройство рассудка получил», – докладывали Раскольникову. «И без пророков таких босоногих справимся», – отозвался тот. И все же по просьбе Рейснер Хлебников получил должность «лектора Летучего красного отряда» с постоянным довольствием. Впрочем, от армейской гимнастерки и обмоток Гуль-мулла отказался, отправился в поход на Тегеран верхом на ободранном обозном ослике, одетый в рубище с напоминающим чалму головным убором. Похоже, впоследствии это и спасло ему жизнь.
«Новые разинцы» стояли уже в 42 верстах от Тегерана, когда шахские войска, усиленные привлеченными на службу донскими и кубанскими казаками из бывших деникинцев, перешли в контрнаступление. Не выдержав натиска, мобилизованные в Красную армию гилянские крестьяне и пришлые «табаричи» разбегались или сдавались в плен. Кавказский красный дивизион Амирова встретился с казаками в сабельном бою – и был вырублен почти подчистую. Из «Летучего отряда» осталась в живых только горстка красноармейцев. Бросить пришлось все – обоз, артиллерию, раненых... Настигшие Хлебникова казаки приняли его за бродячего дервиша – и отпустили. Словно подхваченный ветром сухой листок, Гуль-мулла ушел так же легко, как и пришел. С попутным судном он добрался до Баку, а оттуда отправился к родным в Астрахань. Так окончился его персидский «шалтай-балтай»…
Несмотря на бесславный провал затеи с персидской республикой, партия не забыла заслуг Федора Раскольникова: он получил назначение командовать любимым Балтийским флотом. Вместе с мужем покинула Энзели и уставшая от жары и революционной канители воительница Рейснер. На прощание Рудольф Абих подарил ей добытый под Тегераном серебряный браслет с той самой, воспетой Гумилевым, персидской «больной» бирюзой. Российским поэтам, отметившимся в то бурное время персидской темой, казалось, что они любят и знают эту прекрасную и таинственную страну. Но любили они Персию по-киплинговски, как книжную, не реальную, нафантазированную, страну, где «розы осыпают в тишине лепестки над могилами великого прошлого», где живет какая-то придуманная красотка Шаганэ. Настоящая Персия оказалась гораздо прозаичнее, но и более здравой, строгой и непокорной – она не поддалась на посулы «светлого будущего» через кровь настоящего и не впустила в свое священное пространство непрошеных гостей.
С уходом советских войск Советская республика продержалась в Гиляне еще несколько месяцев. О ее последних днях Хлебников написал в очерке «Ветка вербы»: «Я узнал, что Кучук-хан, разбитый наголову своим противником, бежал в горы, чтобы увидеть снежную смерть, и там, вместе с остатками войск, замерз во время снеговой бури на вершинах Ирана. Воины пошли в горы и у замороженного трупа отрубили жречески прекрасную голову и, воткнув на копье, понесли в долины и получили от шаха обещанные 10 000 туманов награды. Когда судьбы выходят из береговых размеров, как часто заключительный знак ставят силы природы!»
Все рассказанное умещается в рубаи персидского мудреца Омара Хайяма (перевод Германа Плисецкого):
- Мы послушные куклы в руках у Творца!
- Это сказано мною не ради словца.
- Нас по сцене Всевышний на ниточке водит
- И пихает в сундук, доведя до конца.
