Текст: Ольга Разумихина

В 1840 году был опубликован, не побоимся этого слова, культовый роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Это скандальное произведение, как за десять лет до этого — пушкинский «Евгений Онегин», вызвало общественный резонанс настолько широкий, что в следующем году автору пришлось дополнить текст знаменитым предисловием:

«Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно или служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики. Но обыкновенно читателям дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок, и потому они не читают предисловий. А жаль, что это так, особенно у нас. Наша публика так ещё молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце её на находит нравоучения. <...>

Эта книга испытала на себе ещё недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых... Старая и жалкая шутка! <...>

Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. <...> Отчего же вы не веруете в действительность Печорина? <...> Уж не оттого ли, что в нём больше правды, нежели бы вы того желали?.. <...> Но не думайте <...>, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! <...> Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить — это уж бог знает!»

И действительно, в начале 1840-х читатель был не готов к такому роману, поскольку Лермонтов работал в новом — для современной ему публики — направлении реализма.

Коварный реализм

Как многие из вас знают из школьного курса литературоведения, в XVIII веке господствовал сначала классицизм, затем сентиментализм; начало XIX века прошло под эгидой романтизма. Однако все эти направления быстро изжили себя, так как проповедовали какую-то одну идею. Так, «усреднённый» классицист призывал читателя поклоняться Господу, служить Отчизне, уважать старших и слушать ум, а не сердце; сентименталистская литература проповедовала диаметрально противоположное — жить чувствами, а не догмами. Романтики же считали смыслом бытия борьбу, в самом высоком смысле слова: за любовь, свободу, справедливость. Только вспомните, с какими страшными испытаниями сталкивается Светлана из одноимённой баллады Жуковского, ещё не зная, что всё происходящее — сон!

Но так или иначе, большинство классицистических, сентименталистских и романтических произведений, по крайней мере написанных в России, прямо указывали читателю, что хорошо, а что плохо; какой герой достоин подражания, а какой — осуждения. (В Европе всё было несколько иначе, но это — тема отдельной статьи.)

А вот реалист «просто-напросто» рассказывал историю, а вывести мораль предстояло самому читателю. Более того, персонаж, понравившийся одному человеку, мог категорически не угодить другому. Так, при чтении «Обломова» кто-то больше симпатизирует Илье Ильичу, а кто-то — его лучшему другу Штольцу; и это совершенно нормально!

Но «Обломов» был опубликован в 1859 году, спустя почти 20 лет после выхода в свет «Героя нашего времени», и за этот срок все более-менее привыкли к новым законам литературы. Лермонтов же ступал по следам А. С. Пушкина — и задумал сочинение куда более провокационное, нежели «Евгений Онегин».

Онегин и Печорин: десять отличий

Итак, в чём же принципиальная разница между главными «лишними людьми» русской литературы? Пожалуй, в том, как они относятся к окружающим.

Евгений Онегин, хотя и убивает друга на дуэли, делает это по стечению обстоятельств — и оказывается не в силах справиться с потрясением, договориться с совестью; с юной же Татьяной, приславшей ему пылкое письмо, он обходится более чем благородно. А то, что в конце романа он провоцирует любимую женщину на измену… ну, во-первых, Онегин понимает, что она ни капельки не любит мужа, а во-вторых, чего ещё ожидать от привыкшего к светским интригам человека! У него хотя бы есть оправдание: он впервые за несколько лет страстно влюблён.

А вот Печорин делает гадости с полным знанием дела. Григорий Александрович то разбивает одно за другим нежное сердце, то отвергает друзей, то методично доводит до белого каления человека, который (хотя бы поначалу) не сделал ему ничего плохого…

Не случайно даже фамилия лермонтовского героя указывает на то, что Печорин — человек куда более жестокий, чем Онегин. Фамилия Евгения образована от топонима: Онега — это холодная, бурная река, протекающая в Архангельской области. Она располагается куда севернее, чем восточносибирская река Лена, которая, в свою очередь, «подарила» фамилию Владимиру Ленскому. Но река Печора ещё севернее, чем Онега!

Но между Онегиным и Печориным есть ещё одно принципиальное отличие: последний подозрительно часто получает то, что хочет.

О, счастливчик!

Расположим главы соответственно фабуле, то есть в хронологическом порядке, — и перечислим все случаи, когда Печорину крупно повезло.

• «Тамань». Оказавшись в «мирном круге честных контрабандистов», Печорин начинает следить за загадочной девушкой, похожей на русалку. Он делает это из праздного любопытства, но та думает, что незваный гость хочет пожаловаться в полицию. В итоге ундина решает избавиться от случайного свидетеля:

• Она прыгнула в лодку, я за ней, и не успел ещё опомниться, как заметил, что мы плывём. «Что это значит?» — сказал я сердито. «Это значит, — отвечала она, сажая меня на скамью и обвив мой стан руками, — это значит, что я тебя люблю...» И щека её прижалась к моей <...>. Вдруг что-то шумно упало в воду: я хвать за пояс — пистолета нет. О, тут ужасное подозрение закралось мне в душу, кровь хлынула мне в голову! Оглядываюсь — мы от берега около пятидесяти сажен, а я не умею плавать! Хочу ее оттолкнуть от себя — она как кошка вцепилась в мою одежду, и вдруг сильный толчок едва не сбросил меня в море. <...> «Чего ты хочешь?» — закричал я, крепко сжав её маленькие руки <...>. «Ты видел, — отвечала она, — ты донесёшь!» — и сверхъестественным усилием повалила меня на борт; мы оба по пояс свесились из лодки, её волосы касались воды: минута была решительная. Я уперся коленкою в дно, схватил её одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою одежду, и я мгновенно сбросил её в волны.

Феноменальное везение! Хотя, между нами говоря, этой опасности Печорин вполне мог избежать. Садиться в лодку с малознакомым человеком, не умея плавать, — не самое мудрое решение.

• «Княжна Мери». В этой главе Печорину везёт больше всего. Во-первых, отправившись на Кавказ, он совершенно неожиданно встречает там и некогда влюблённую в него Веру, и бывшего сослуживца Грушницкого. Во-вторых, «положив глаз» на княжну Мери, Печорин долгое время не знает, как бы ему произвести на неё впечатление. И снова помогает случай:

• В нескольких шагах от меня стояла группа мужчин, и в их числе драгунский капитан, изъявивший враждебные намерения против милой княжны <...>. Вдруг из среды их отделился господин во фраке с длинными усами и красной рожей и направил неверные шаги свои прямо к княжне: он был пьян. Остановясь против смутившейся княжны <...>, он уставил на неё мутно-серые глаза и произнес хриплым дишкантом:
• — Пермете... ну, да что тут!.. просто ангажирую вас на мазурку…
• — Что вам угодно? — произнесла она дрожащим голосом, бросая кругом умоляющий взгляд.
• Увы! её мать была далеко, и возле никого из знакомых ей кавалеров не было <...>. Я видел, что она готова упасть в обморок от страху и негодования.
• Я подошел к пьяному господину, взял его довольно крепко за руку и, посмотрев ему пристально в глаза, попросил удалиться, — потому, прибавил я, что княжна давно уж обещалась танцевать мазурку со мною.<...>Я был вознагражден глубоким, чудесным взглядом.

Наконец, если бы не везение, Печорин никогда бы не узнал о заговоре, который готовит против него рассерженный Грушницкий. Григорий Александрович просто проходил мимо, когда бывший сослуживец обсуждал злодейский план с будущим секундантом. Какова была вероятность оказаться именно в это время именно в том месте?

• «Бэла». В этой главе Печорин — опять же благодаря сверхъестественной удачливости — крадёт любимого коня Казбича, хотя своенравный горец почти никогда не оставлял скакуна без присмотра.

• «Фаталист». Какова вероятность, что вы выйдете живым и невредимым из хаты, где заперся казак, только что зарезавший невинного человека? Однако и здесь Печорину везёт — несмотря на то, что злодей успевает выстрелить и пуля свистит у главного героя прямо над ухом.

(Кстати, литературоведы до сих пор спорят, когда происходит действие главы «Фаталист»: до или после смерти Бэлы. И всё-таки вероятнее второе, ведь поступок, который совершает Печорин, — слишком отчаянный даже по его меркам. Более чем вероятно, что Григорий Александрович решил рискнуть жизнью, чтобы «наказать» себя за гибель невинной девушки. Ведь должна же была в нём когда-нибудь проснуться совесть?)

• «Максим Максимович». И здесь Печорин попадает в переплёт: сталкивается с сослуживцем, которого не видел много лет. А тот, оказывается, всё это время таскал с собой его дневники. Когда же Печорин разочаровывает Максима Максимовича и тот собирается выбросить тетради, они — о чудо! — попадают в руки удачно подвернувшемуся проезжему офицеру.

Такое количество счастливых совпадений вполне приемлемо для классициста (вспомните ту же комедию «Недоросль», где по не зависящим друг от друга причинам в одном поместье оказываются не менее пяти персонажей), но не для реалиста.

Но не будем строго судить Михаила Юрьевича: он, повторимся, был одним из первых российских авторов, работавших в новом направлении. Да и, в конце концов, чего не сделаешь ради любимого персонажа!