Текст: Оксана Васякина
Полозкова Вера. Работа горя
М.: Livebook, 2020
В издательстве LiveBook вышла долгожданная книга стихов Веры Полозковой «Работа горя». Книгу поэтесса писала семь лет, отдельные тексты по мере написания Вера выкладывала в своем инстаграме; кроме того, тексты из книги уже выходили в качестве музыкальных альбомов. «Работу горя» сама Полозкова позиционирует как книгу, отразившую этап взросления и проживания сложных процессов – травля, потеря близких, тройное материнство. Можно сказать, что эта книга – итоговая, «отчетная», закрывающая серьезный жизненный период.
Жанр этот обычно включает в себя признание в любви и преданности, а еще – попытку очертить важность одной персоны для другой и, даже в первую очередь, других. И выход книги – отличный повод это эссе написать.
Писать о Полозковой – задача очень непростая. Вера давно стала мишенью для большой части литературного сообщества. Ее обесценивают, ненавидят и очень ей завидуют. Многих возмущает ее популярность, пожалуй, популярность и есть главная причина такой ярой ненависти. А внимание большой аудитории – ресурс ограниченный, иногда совершенно недоступный для большинства литераторов. У Веры Полозковой он есть. На нее принято смотреть свысока, и это связано с тем, что ее вхождение в литературу и публичное пространство произошло «неестественно» рано и имело ошеломительный успех. Взгляд смотрящих закостенел: сложно представить себе, что молодые, успешные, избалованные славой растут. Для многих Полозкова – по-прежнему «Верочка», и произносить это слово нужно с уничижительной интонацией. Но молодые и успешные растут и живут жизнь, отдельную от своих ненавистников. И как показывает опыт чтения текстов «Работы горя», одной из главных задач для них становится сохранить себя.
Здесь стоит сделать шаг в сторону и объяснить, кем Вера Полозкова является для меня как для поэтессы. До личного знакомства с Верой в 2019 году я наблюдала за ней с 2009 года – с тех пор, как услышала ее чтение «ВКонтакте». Я не проверяла, хранит ли «ВКонтакте» те записи, но помню, как в семь утра, стоя за барной стойкой в Новосибирске, я готовила кофемашину к рабочему дню и в наушниках на репите слушала стихи Елены Фанайловой, Марии Степановой и Веры Полозковой. Для меня тогда мир столичных литературных иерархий и симпатий был закрыт. Фанайлова мне нравилась своей хлесткостью, Степанова заворожила темнотой, а Полозкова – пафосом простых аффектов. Стоит заметить, художественный мир этих трех женщин от меня был далек. Перформанс Фанайловой – рискованный и местами жестокий, за Степановой я видела долгую и еще непонятную мне традицию, а повседневность Полозковой была непонятной совсем, мы с ней, будучи практически ровесницами, классово и географически разительно отличались. Но высокая степень обнаженности, которая была у всех троих, – это то, что стирает границы класса, образования, возраста и географии.
Писать я училась у Фанайловой, Степановой и Полозковой, но в первую очередь у Полозковой. А позже, примерив ее метод на себя – правда, примеряла как могла, – я поняла, что мне в поэтическом смысле нужно куда-то в другую сторону, но кое-что я для себя оставила: предельно серьезное отношение к своему «я» в стихах, четкое осознание собственной ценности и ценности своего высказывания. Вера Полозкова научила меня, что женщина в поэзии может себе позволить быть такой, какой она сама хочет быть. Полозкова – одна из немногих поэтесс, которая предлагала образец целостного субъекта лирического высказывания.
И «Работа горя» – тому доказательство. О флюидности/разорванности/рассеянности субъекта поэтического высказывания дискуссии идут на протяжении последних лет двадцати – с тех пор, как стало ясно, что концептуализм со своим жонглированием дискурсами зашел в тупик, и тем, кто будет писать дальше, придется ой как непросто. Принято считать, что реакцией на это концептуалистское разрушение субъекта стала новая искренность; в русскоязычной поэзии – в лице нескольких поэтов, в числе которых были Дмитрий Воденников и Станислав Львовский. Новая искренность предлагала новую (простите за тавтологию) маскулинность, уязвимую, слабую, нарциссичную, а субъектность расшатанную, постоянно саму себя пересобирающую.
Пока поэты-мужчины играли в концептуализм и постконцептуализм, женщины не могли позволить себе такой роскоши: у поэтесс была необходимость выработать свою женскую субъектность и ее закрепить. Согласитесь, нельзя разрушить и пересобрать то, что не проявлено и не укоренено в традиции. Женщины часто делали это за счет (и на языке) актуальных им эстетических дискурсов – блестящим примером здесь будет служить Марина Темкина. Используя инструментарий концептуалистов – списки, каталоги, экспонирование дискурсов, – она выстроила целостного женского субъекта, состоящего из сложного спектра идентичностей.
Если же говорить о классической традиции в поэзии, то попыток создать субъектов женского лирического высказывания, претендующих на универсальность и продолжающих романтическую традицию как свою собственную, было много. Список можно открыть Каролиной Павловой и Евдокией Ростопчиной, продолжить Ахмадулиной, но именно поэтесса Вера Полозкова завершила и довела до своего логического конца этот проект. Невиданная наглость с ее стороны.
И здесь стоит обратиться к фигуре поэта, из-за которого Полозкову обвинили во всех страшных грехах перед литературой – речь идет об Иосифе Бродском. Полозкова пишет: «...гляди, тебя опять пинает бродским...» В фигуре Бродского, как я вижу, и лежит основной конфликт. Это, с одной стороны, конфликт взаимопроницаемости элитарного и массового искусства: поэтесса Полозкова присвоила себе манеру и пафос последнего романтического, как его называл Григорий Дашевский, поэта, наделила исконно маскулинную поэтику феминными чертами, а затем сделала ее языком чувственного многих российских женщин и не только женщин. И что самое страшное – в виде собственного переработанного продукта представила широким массам. А с другой стороны, это конфликт институциональный: молодая поэтесса, наследовав традицию великого русского поэта, диссидента и интеллектуала, распорядилась ею так, как посчитала нужным. Она проигнорировала авторитеты, которые эту традицию блюли и пальчиком грозили, и продолжила делать то, что задумала. Таким образом, Полозкова – не кто иная, как бунтарка.
Завершая это короткое эссе, нельзя не отметить, какое влияние Вера Полозкова имеет сегодня – сложно сосчитать ее эпигонок и эпигонов. Пятнадцать лет назад Полозкова ловко и стратегически оседлала развивающиеся медиа и сделала их частью своего высказывания. А затем из поэтессы, пишущей в ЖЖ, превратилась в эстрадную исполнительницу. Все это не приходит само собой. За этим стоит огромный труд и мощное человеческое вложение. Так что быть поэтессой Верой Полозковой, кроме всего прочего, – сложная профессиональная работа.
