Текст: Иван Волосюк
Жизнь известного писателя, публициста, общественного деятеля оборвалась 7 декабря. По свидетельству поэта Григория Шувалова, книжки, вышедшие в свет на следующий день после смерти Казинцева в издательстве Евгения Степанова, Евгений Викторович привез уже на похороны.
В появившуюся при столь трагических обстоятельствах книгу вошли стихотворения, написанные с 1970 по 1979 год, то есть еще совсем юным или молодым автором.
Казинцев был православным воцерковленным человеком и, как и следует христианину, верил в бессмертие души. Эта вера служит утешением его близким, друзьям и всем, кто знал усопшего.
Но даже и самый заядлый атеист отказывается думать, что после смерти от человека ничего не остаётся. Помнится, в фильме «Машина времени», снятом по мотивам романа Герберта Уэллса, наши пра-пра-пра-пра-правнуки с благоговением учили практически непонятный им «язык камней», уцелевший по запечатленным в камне обрывкам слов и фраз времен расцвета цивилизации. Это свойство слова – принципиальная неистребимость, и делает писательство столь притягательным занятием. Другое дело, что званых в литературу много, но мало – избранных. Александр Иванович Казинцев, без сомнения, принадлежал к числу последних.
Немного крови, немного земли…
В песне легендарной рок-группы «Агата Кристи» есть строка, слова из которой можно признать «формулой» нашей жизни, точным выражением её фактического состава:
У Казинцева такая формула звучит несколько иначе, провозглашая, что человек призван существовать «в лад с землёю и с кровью в лад».
Вообще идея земли является основой поэтики Казинцева, что нашло отражение и в названии книги, и во всем её составе. Дающая жизнь почва в ней предстает в разных «агрегатных состояниях»: от древнего мифологического в смысле «Мать - сыра земля» до грязи на колёсах современных самосвалов.
В поэзии Казинцева мы видим землю, почти умершую под снегом, мокрую землю, земляную землю, комок глинозема, золу, песок, дёрн, (и даже «ветер земляной»), выпуклость земли, первозданный грунт, глину, черноземную толщу и «музыку чернозема».
И каждая из этих «земель» служит возникновению поэтической реальности.
- Сразу после чёрных льдин в апреле
- или в майской пене надувной —
- каждый раз в конце Страстной недели
- землю странный обжигает зной.
- Это к нам доносится доныне
- и над нами властвует тогда
- прокалённый над песком пустыни
- алчный воздух Страшного Суда.
- И на глаз дряхлеют мостовые,
- и пугает выпуклость земли —
- будто бы наросты вековые
- с грунта первозданного сползли.
- Мы по кремню мощному шагаем,
- кубы света обтекаем мы,
- как холмы в долине за Синаем,
- вздыблены московские холмы.
- Всё пространство в Иудею сжато
- и таким в столетья внедрено —
- двое суток с ночи до заката
- ничего иного не дано.
- ...Дверь во тьму нагретую открыта,
- гомон посетителей ночных.
- И служанка сонная сердито
- говорит: а вон один из них!
- Вот ходи, а ноги загудели,
- сторонись от памятливых глаз.
- Не к кому стучаться в Иудее,
- вся Москва безлюдна в этот час.
- (Из цикла «Ветер Иудеи»)
Я не ищу гармонии в природе
Понятно, что Казинцев не первым посмотрел на землю как на плодородный «фундамент» мира. Но не первым это сделал и Юрий Кузнецов, поэт русского космизма, учения, основанного на задумке воссоздания ушедших поколений из праха, вещества, «земли» в широком смысле слова.
Кто же тогда первый? Заболоцкий с его натурфилософией? («И гармонии здесь не найдешь», - пишет Александр Иванович в стихотворении «Лес», делая отсылку к известной строчке классика»).
Тютчев? Наши предки, славяне-язычники, нарекавшие землю матерью живых существ и растений? Или Моисей, знавший, что человек возвратится в землю, из которой был взят?
Разве представителю Homo sapiens было достаточно взглядом естествоиспытателя рассмотреть движение в стеблях трав и стволах деревьев? Или нужно было еще понять, что растворенная энергия земли «по древесным артериям — ввысь» движется к небу, как бы соединяя земное и небесное, утверждая на сотни миллионов лет незыблемую иерархию?
Так в стихотворении Казинцева «Сила земли» советские солдаты, «загнанные» на учениях, без сил повалились на землю около сосен, и взгляд одного из них
- …пошёл по медному стволу,
- упёрся в крону, что врастала в небо,
- вмерзала в кубы жаркой синевы.
- И как-то я почувствовал спиною,
- как тянут соки жилистые корни
- не глубоко, тут рядом, подо мной,
- под взмокнувшей от пота гимнастёркой,
- под сбитыми ступнями без сапог.
- Я прислонился головой к стволу
- и ощутил, как под сосновой кожей
- струится кровь, смолистая, живая,
- питающая хвойную верхушку
- и солнечную синеву над ней.
- Я ощутил, что становлюсь корою,
- спина к земле как будто приросла,
- и кровь моя мешается с сосновой,
- и по стволу, по тайным цепким жилам
- стремительно восходит к синеве.
- Так вот оно, могучее движенье,
- тот первозданный творческий покой!
- И на себя я с высоты глядел —
- там тело опустевшее лежало
- на жёстком мху, на прошлогодней хвое,
- меня наполнив силою земли.
Ежели в город все подадутся, кто же в сказке-то жить останется?
В предперестроечном мультфильме «Домовенок Кузя» одной из самых драматических была сцена сноса старого деревянного домика неумолимым и мощным, как робот-терминатор, экскаватором. До этого с экрана телевизора жители СССР могли узнать только о том, что каждое советское строительно-монтажное управление способно построить количество жилой площади, равное тридцати двум Крыжополям.
А здесь во всеуслышание говорилось (да еще и детям), что прославленная агитпропом повальная урбанизация является войной со стариной, «уничтожением сказки».
«Семимильные» шаги прогресса и для Казинцева в конце 80-х были «мертвящею новью», и он продолжал исчислять высоту строений венцами – блоками брусьев или бревен, соединенных в горизонтальный ряд деревянного сруба. И мучительно пытаться разглядеть за рядами новостроек фантомные контуры безмолвно ушедших во мглу старых зданий:
- Сколько тут домов снесли
- под один замах,
- лишь проплешины земли —
- память о домах.
- Взялся поздний снегопад
- выбелить дотла
- пустоту, где год назад
- жизнь своя текла.
- Паром дверь заволокло —
- вход по одному —
- застоялое тепло
- плещется в дому.
- Газовых конфорок пыл,
- жар кухонных ссор.
- А какой тут запах плыл
- за окно во двор!
- Коридорной лампы свет
- жалко оголён.
- На стене велосипед
- косо закреплён.
- В белом воздухе пустом
- в двадцать пять венцов
- высится снесённый дом
- без своих жильцов.
- Словно струи сквозь золу,
- в землю, в корни трав,
- все они ушли во мглу,
- слова не сказав.
«Зато теперь Ты, Господи, со мной…»
Смерть жилища и смерть человека для Казинцева – события семантически очень близкие, почти неразличимые. Не случайно же в стихотворении «Иов» библейский праведник посыпает голову пеплом построенного им дома.
Обращаясь к Богу, Иов, сидящий в пыли посреди дороги, произносит слова, как никакие другие в произведениях Александра Ивановича достойные того, чтобы стать эпитафией ему:
«Зато теперь Ты, Господи, со мной».
Но главное стихотворение Казинцева о смерти – «Перед рассветом», посвященное памяти его отца.
- Что на тело смотришь ты, душа,
- сторожишь пустую оболочку,
- в памяти событья вороша,
- теребя имён и лиц цепочку?
- Каково тебе сидеть одной
- в зале с голым светом посредине,
- в страшной невесомости земной,
- в кафельной сверкающей пустыне?
- А над толщей сводов и палат,
- там, куда крыла твои воздеты,
- зимние созвездия горят
- и, пылая, движутся планеты.
- И о чём-то ангелы поют —
- ты ещё не поняла ни слова,
- ты, томясь и сокрушаясь тут,
- вся во власти языка земного.
- Ты ещё не подымаешь взор,
- ты ещё сидишь осиротело,
- не решаясь вознестись в простор,
- в звёздный мир из своего придела.
Справка «Года Литературы»
Александр Иванович Казинцев – известный публицист, поэт, выпускник аспирантуры факультета журналистики МГУ. Почти четыре десятка лет посвятил «Нашему современнику», с 1988 года – как заместитель главного редактора журнала.
В молодости был одним из основателей поэтической группы «Московское время», стоял у истоков одноимённого самиздатовского альманаха.
