Текст: Андрей Цунский
Приведем одну цитату: Достоевский писал: «Давно уже, лет двадцать с лишком назад, в 1850 г., я зашел к Краевскому, и на слова мои, что, вот может быть, Диккенс напишет что-нибудь, и к новому году можно будет перевести, Краевский вдруг отвечал мне: "Кто... Диккенс... Диккенс убит... Теперь нам Теккерей явился, – убил наповал. Диккенса никто и не читает теперь». Достоевский – читал и того и другого. Примечательный эпизод: помните, у ЭфЭм в «Игроке» город «Рулетенбург»? Так вот, выдумал название этого несуществующего города вовсе не сам Достоевский. Так в переводе Алексея Ивановича Бутакова назвался Rougenoirbourg – «Ружнуарбург», если угодно – «Красночерноград», из рассказа Теккерея «Киккельбери на Рейне» (Бутаков и название рассказу дал свое: «Английские туристы»). Для самых неазартных поясним, что в рулетке можно ставить и на цвет – на красное и черное. Федор Михайлович был знаком с темой.
Славу своего современника и конкурента Диккенса Теккерею превзойти не удалось. У Диккенса есть призыв к фантазии, спрятанный между строк диккенсовских романов. У Диккенса всегда есть яркая история, его герои не просто запоминаются – каждый представляет их себе, додумывает, наделяет додуманными чертами, потому что автор приглашает читателя к сотворчеству. Неудивительно, что их так часто представляют на театральной сцене, экранизируют, даже воплощают в мультипликационных фильмах. Теккерей также не обделен экранными и сценическими представлениями, однако и написал меньше, и главное – даже главный его роман – «Ярмарка тщеславия» – не только произведение без героя, как он сам и написал в заглавии, но и книга без истории. Сюжет банален, персонажи – скорее карикатурны, если Диккенс – живопись, Теккерей – пусть и очень качественная – но все же графика.
Да и слава – вещь странная. Она не просто приходит неожиданно или не приходит вообще. Бывает, что она приходит на время, потом убежит куда-то (или с кем-то, или к кому-то – прямо как Бекки Шарп), потом возвращается, чтобы помучить в старости, или полить цветы на могиле (это чаще). Можно ли сравнить славу Теккерея со славой Диккенса? Да можно, вопрос в том, в каком году. Иногда слава Теккерея возвращается – но ненадолго. На один-два года, и потом снова убегает – в том числе и к Диккенсу. Может быть, дело в том, что сатира бывает востребована в определенные моменты истории, а всякие кризисы, неопределенность, неуверенность – ее зазывалы? А когда есть возможность передохнуть и задуматься – читатель снова возвращается к более объемным и сложным полотнам и отдельным фигурам? А поди разберись…
Обращение к литературе других искусств – и это не о театре и кино – очень заметный индикатор. Вы не найдете рок-группы «Пенденнис», а вот «Юрай Хип» – есть. На советской пластинке эту группу даже назвали «Урия Гип», как в классическом переводе романа «Дэвид Копперфильд». Каков бы ни был Пенденнис – на балладу не вдохновит. А негодяй Урия прославлен еще и великой песней July Morning. И фокусника Барри Линдона тоже не существует – а Дэвид Копперфилд – пожалуйста. Даже летает через Гранд-каньон, пролезает сквозь Великую китайскую стену, убегает из Аль-Катраса. И тот же Дэвил Копперфильд у Носова в «Незнайке на Луне» превращается в Скуперфильда. Вот уж воистину нам не дано предугадать, кого мы будем вдохновлять.
А еще слава любит прицепиться к какому-то одному произведению – тем самым словно украв у автора все остальные. Назовите культурному и читающему знакомому пароль «Теккерей» – и услышите отзыв «Ярмарка тщеславия». Этакая караульная стандартная связка, как «Карабин – Кустанай», «Мушка – Мурманск». И никакого вам Барри Линдона, никакого Генри Эсмонда, никакого Пенденниса – сплошные Ребекки и Эмилии. Обидно. Ведь собрание сочинений Теккерея на русском языке – двенадцать томов под редакцией блистательного Александра Абрамовича Аникста, кстати, председателя Шекспировской комиссии АН СССР – этот человек не стал бы тратить время на писателя посредственного. Если для Аникста были важны эти двенадцать томов – так, может, они того стоят?
Критики всегда подчеркивали скрупулезную точность Теккерея – точность в деталях, в приметах времени, в предметах быта, одежды, уклада. Может быть, в этом причина периодических возвратов популярности? Интерес к истории и времени предков?
Раз уж затронута пресловутая ярмарка – еще современники Теккерея находили ее скучной. Хотя автор задумывал ее так же, как сейчас планируют телесериалы. Публиковалась «Ярмарка» с продолжением в журнале «Панч» – тут был и пилотный первый выпуск, и внимание к настроению аудитории, тиражом определялось, стоит ли писать следующий сезон… извините, следующие главы. И финал может показаться несколько скомканным и нарочитым – как последние серии «Игры престолов». Поэтому, кстати, закрываешь книгу не без разочарования.
Но вот ведь какое дело – проходит несколько лет, и снова нудный классический роман читают. Роман, который уже даже не смешон, да и над чем там смеяться? – снова слезает с книжной полки и уверенной походкой седого джентльмена, в цилиндре, с сигарой во рту (хотя джентльмены на ходу никогда не курят) – отправляется в очередной театр или на новые съемки. Почему? Как это получается?
Если вы захотите сами познакомиться с романом по упрощенной схеме (из вежливости назовем это так), посмотрев спектакль или фильм – обнаружатся и немые фильмы, и черно-белые, и семидесятых годов – и двадцать первого века. Русскому зрителю интернет откроет и британский телесериал, и русский спектакль буквально сразу, без намека на сложность сетевой эвристики.
Любителей театра не удивит, что самый знаменитый спектакль по Теккерею был создан в Малом театре. В том самом, где главной всегда будет русская драматургия, где из года в год на сцене пьесы Островского, где многократно ставили «Горе от ума», «Ревизора». Вот только на сравнение с «Ярмаркой» спектакли по Островскому, Грибоедову и Гоголю просто обиделись бы. А современный зритель, в особенности зритель молодой – просто заснет со скуки. Это уже не ярмарка тщеславия, а длиннющая очередь на базаре занудств. Осточертевший с детства резонер-кукольник (ему котурн не хватает). Лобовое художественное решение: белила на «положительных» щеках, румяна – на «сомнительных». Возможно, что до зрителя постарше дойдет, что тоскливо-правильный майор Доббин – это же Савва Игнатьевич из «Покровских ворот» (Виктор Борцов). Что про прибытие кареты леди Кроули вопит дурным голосом старший брат Шерлока Холмса – Майкрофт (Борис Клюев). А молодому зрителю уже и эти образы ничего не скажут. И Холмс для него не Ливанов, а Камбербетч. И время, и театр с той поры ушли далеко вперед. Успех спектакля давно состоялся – и не повторится. Старики сетуют на глупость молодежи и ее пресловутое «клиповое мышление» – не в силах понять, что эта самая молодежь привыкла к непостижимо емкой для старших подаче информации, старики читают буквы, а молодые любуются каллиграфией и считывают смыслы иероглифа.
Да и уж лучше клиповое мышление, чем шаблонное.
Фильмы по роману тоже не отличаются современностью.
Да сам роман – тоска зеленая!
Но с 1967 года начиная, телесериалы по этой самой «Ярмарке» снимаются раз в десять лет! И их смотрят (а иначе бы – не снимали). Героя нет, сюжета – по большому счету нет. А смотрят! Зачем? Почему?
Может быть, тайна – в личности самого автора? Ну что ж, на личность Теккерея можно посмотреть под разными углами.
С точки зрения многих он был ходячей катастрофой, лузером, коллекционером неудач. Так и не закончил университет, а учился ведь не где-то, а в Кембридже! Проучился только год – и бросил. Женился по великой любви – а вскоре у жены обнаружилось тяжкое психическое заболевание, и вместо счастья вышло сплошное горе. Учился живописи – и не хватило характера, ему удавались только шаржи и карикатуры. Получил наследство, дававшее одними процентами полтысячи фунтов годовых – и пустил его на ветер. Пытался издавать газеты – и обанкротился, потом пробовал поправить дела картами – и уж вовсе вылетел в трубу. Хотел стать иллюстратором книг Диккенса – но тот отказал ему, и совершенно правильно сделал. С кем захотел поселиться под одним переплетом! Бездельник, неудачник и нахал.
Однако этот человек умер вовсе не в безвестности и уж точно не в бедности! Жил размашисто, был членом самых солидных клубов, а уж газеты его упоминали не переставая. Просветитель, популяризатор искусств, благотворитель, модный и популярнейший лектор! Да почему? С чего вдруг?
Может, почитать, что пишут о нем друзья и знакомые?
Из писем Эдварда Фитцджеральда:
«За окном выл ветер и почему-то я вспомнил Уилла Теккерея, на душе у меня потеплело, и наружу вырвалось нижеследующее:
- …
- Подумаю об Уилли, и на душе светлей,
- Огонь пылает жарче, вино куда вкусней».
«В Лондон приехал Теккерей <...> удивительно вовремя, чтобы разогнать мою хандру. <...> Такой же добродушный и добросердечный, как всегда».
А вот немного из воспоминаний Томаса Райта:
«Большой талант, но мало настойчивости и целеустремленности; в чувствах – равнодушен, почти холоден; отчаивающийся ум; быстр, почти нетерпелив; очень разборчив в привязанностях; редкая естественность и огромный недостаток уверенности в собственных силах».
«Теккерей… от природы предрасположен к грязи и безнравственности».
« …Теккерей своего добьется – в один прекрасный день кто-нибудь …выдерет его публично хлыстом... А старина Теккерей тем временем смеется надо всем этим, идет своим путем, утром усердно пишет для полдесятка журналов и газет, а вечером обедает, пьет и разговаривает, умудряясь сохранять свежий цвет лица и неизменную бодрость духа при такой-то свистопляске размышлений и обжорства, которая любого другого человека уложила бы в гроб уже два года назад».
«Он ездит с лекциями по всей Англии, получает за каждую пятьдесят фунтов и утверждает, что ему стыдно так богатеть. Но он это заслужил».
Чем? Обжорством? Грязью и безнравственностью?
А вот пишет его родственница, Талисия Бейн:
«На вершине славы и благополучия он оставался для нас своим. Как-то, заговорив о добрых старушках в Харроу, я назвала их «ваши тетушки», и он тотчас поправил меня, выразительно сказав: «наши тетушки». Он был так добр и обходителен с теми, кто пользовался его расположением, что они не испытывали ни малейшего страха перед ним...»
«Мистер Теккерей дважды посещал Америку, читая лекции, и приобрел там огромную популярность. При расставании с гостеприимными хозяевами, рассказывал он, кто-то из них выразил опасения, как бы он не сделал их предметом критики в новых произведениях своего пера. «Нет, – сказал он, – не в моем обычае отплачивать за радушие подобной монетой».
А теперь – симпатичнейший персонаж, вы не находите?
Или вот еще зарисовка о нем же:
«Зайдя как-то со знакомым к одному издателю, он должен был подождать, и приятель этот потом рассказал мне такую историю: пол в приемной был устлан ковром кричащего красно-белого рисунка; когда хозяин наконец появился, автор «Ярмарки тщеславия» сказал: «Мы тут все любовались вашим ковром. Он как нельзя лучше вам подходит. Вы попираете ногами кровь и мозги авторов».
«Должен честно признаться: Теккерей прискорбно разочаровал меня своей беспомощностью в искусстве разговора. …Ни в одном обществе, в котором я его видел, несмотря на большое желание и все мои попытки уловить в его беседе что-нибудь оригинальное, стоящее запоминания, я не мог найти ничего такого, что оправдало бы мой интерес к нему».
«Он был очень грустен и молчалив. Он был таким шутником. А главное, он был добрым, и девочка, устроившись рядом с ним на ручке кресла, подвергла его допросу:
- Вы хороший?
(Вопрос с ручки.)
- Ну, не такой хороший, каким бы мне хотелось быть.
(Ответ мистера Теккерея.)
- Вы умный?
- Что же, я ведь написал одну-две книги. Так, может быть, я и не глуп.
- Вы хорошенький?
- Ну, нет. Нет! Нет! Нет!
(Помнится, мистер Теккерей тут расхохотался.)»
Или вот еще пример – тем более примечательный, что строчки принадлежат одному человеку:
«Люди, сколько-нибудь себя уважающие, его не выносят. Сердце у него холодное, взгляд на мир – циничный, а манеры такие надменные и отталкивающие, что всякий, кто с ним соприкасался, тотчас делался его врагом. Он не отвечает на поклоны друзей – если у него вообще есть друзья. Только пристально взглянет, или в лучшем случае чуть кивнет. Просидит ночь с приятелем до четырех утра, а днем по дороге в Гайд-парк проедет мимо того же человека и лишь слегка наклонит голову с таким ледяным безразличием, что бедняга застывает на месте. Он редко улыбается, в нем нет ни естественности, ни привлекательности. По словам одного из этих критиков: «Он держится холодно и сухо, разговаривает либо с откровенным сардоническим цинизмом, либо с вымученным добродушием и ласковостью. Обходительность его напускная, остроумие ядовито, гордость легко уязвима». И характер его ничем не лучше манер. В нем нет ничего кроме угрюмости и мизантропии. Цинизм – вот его философия, пренебрежительное презрение ко всем и вся – вот его религия. Не видя в человеческой натуре ничего достойного любви или уважения, он беспощадно высмеивает ближних и уж особенно женщин».
И через абзац:
«Я увидел высокого, румяного, простецкого англичанина, который радушно протянул мне руку и озарил меня дружеской улыбкой. Лицо его не хмурилось, не было оно и худым, желчным или злым, но пухлым и розовым, свидетельствуя об отличном пищеварении. Голос оказался вовсе не резким и сухим, а вежливым и сердечным – голосом воспитанного человека, встречающего гостя. Внешне он был "крупным" – выше шести футов, если не ошибаюсь. Глаза его смотрели ласково, волосы серебрились сединой, а костюм был простым и скромным. Все в его внешности свидетельствовало, что всякое притворство ему претит. Держался он спокойно, говорил неторопливо и размеренно, не подбирая слов, но, видимо, излагая мысли по мере того, как они приходили ему в голову. Первые десять минут в его обществе позволяли твердо заключить, что он – светский человек в лучшем смысле этого слова и меньше всего Ювенал или замкнутый книжный червь. Собственно говоря, на типичного литератора он походил очень мало. Лицо его и фигура недвусмысленно выдавали большую склонность к ростбифу, дичи (о которой он говорил с восторгом), пудингам, бордо – он упомянул, что непременно выпивает за обедом бутылку этого вина – и вообще к простым радостям жизни. Больная печень и он казались несовместимыми. Иными словами, мистер Теккерей был бонвиван, не имел обыкновения откровенничать с первым встречным, ценил хорошее общество, любил комфорт и находил удовольствие в том, чтобы с удобством расположиться в кресле, рассказать или послушать хорошую историю, спеть приятную песню, выкурить отличную сигару и «хорошенько отвести душу» в беседе с близкими друзьями».
Так каким же он был на самом деле? В чем загадка его популярности? Почему он неизбежно возвращается, хотя должен был бы давно зарасти пылью, как шерстью, и исчезнуть под ней на дальней полке в библиотеке?
Вы узнаете эту тайну – если его… прочитаете.
А по-другому – никак.
