Текст: Андрей Цунский
Чем именно? Хотя бы тем, что это он привел вас на Риджент-стрит, в лавочку между магазином, где продаются картины, и заведением, где выводятся цыплята в патентованных инкубаторах. Да-да, на Риджент и именно туда, а не ближе к Сэркус, или за угол на Оксфорд-стрит, или уж точно не в Холборн. Вы забыли?! А как же Исчезающее яйцо, Неуловимый грошик, Волшебная Шляпа и степенный, добродушный тигр, размеренно качающий головой, хрустальные шары всех видов? А фарфоровая рука с колодой волшебных карт и целый набор разнокалиберных волшебных аквариумов? А коробка «Купи и удивляй друзей»? Этого не забывают даже те, кто слишком часто обращается к волшебной бутылке (к той, что – увы – без кавычек, и с маленькой буквы).
Неужели вы не помните, какую книгу Уэллса вы прочли первой? Понимаю, это было так давно. Но вы серьезно не помните, как познакомились с другом детства? Может быть, в школе? Во дворе? Меня с Уэллсом познакомили мама с папой, в новогоднюю ночь. Он был прямо под елочкой, в синей обложке серии «Библиотека приключений», и мы с ним сразу куда-то побежали мимо старинного фонаря. Кажется, искать Человека-невидимку.
Что позабавило одного известного у нас британца, Джордана Уорсли, когда он приехал в Россию преподавать английский язык – все спрашивали его, лорд ли он и следует ли звать его «сэр». Никакие уверения, что он «обыкновенный мистер», не помогли – теперь вся аудитория популярной сетевой школы английского языка знает его под ником «Сэр Жора». А вы, для удобства, но без амикошонства, можете звать Герберта Джорджа Уэллса в ваших личных беседах – по-дружески и на русский лад, «Герберт Георгиевич» – но это при условии, что дружба достаточно близкая. Думаю, в таком случае он против не будет.
Что такое «повезло»
Была в давние годы расхожая фраза: «Что такое «не везет» и как с ним бороться?» – она появилась гораздо раньше повести Михаила Веллера «Приключения майора Звягина». Сам Уэллс пристрастился к чтению, когда не мог бежать ни за кем и никуда, и обстоятельства эти могут заставить порассуждать о сущности удачи.
Герберт Джордж Уэллс (или для вас уже Герберт Георгиевич?) – не «сэр», не лорд – «обычный мистер». Его папа был садовником, а мама – горничной. Потом на сбережения его родители прикупили лавочку, где продавали сувениры и фарфор. Впрочем, лавка особых доходов не приносила, так что основной заработок приносил его отцу профессиональный спорт – отец играл в крикет. Герберт учился в коммерческой школе (вероятно, родители рассчитывали, что их четвертый ребенок окажется более способным коммерсантом). И тут ему, как она сам говорил, повезло. То есть… он сломал ногу. Это освободило некоторое время, и его хватило, чтобы будущий писатель пристрастился к чтению. А не случись с ним этой неприятности, мы бы могли и не познакомиться.
Нет-нет, я согласен, спорт вещь полезная и очень увлекательная (особенно по телевизору). И движение необходимо. И проблема лишнего веса – очень серьезная проблема… ох, знаю, знаю. Да, очень тяжелая, мне ли не знать. Но благодаря Герберту Уэллсу я хотя бы честно говорю, что я толстый – а не бормочу стыдливо, что мне «нужно сбавить в весе». И уж тем более не стану глотать снадобье, в состав которого входят тухлое яйцо и яд гремучей змеи (кстати, вы задумывались, из чего делают современные средства для похудания и нет ли там чего похуже?!). Я не буду висеть под потолком и спускаться оттуда вниз с парой томов Британской энциклопедии под мышкой. Мне очень помог рассказ Уэллса «Правда о Пайкрафте». Я сразу задал себе главный вопрос: «А вы подумали, Андрей Юрьевич, на какого дьявола вы будете похожи, когда похудеете?» Спасибо, Герберт Георгиевич! Вы, как два неведомых Джонсона, всегда думаете еще и о нас и о нашем здоровье. Впрочем, иногда мне кажется, что люди вроде меня превращаются в подобие описанных Уэллсом марсиан – «Большая сероватая круглая туша, величиной, пожалуй, с медведя, медленно, с трудом вылезала из цилиндра. Высунувшись на свет, она залоснилась, точно мокрый ремень. Два больших темных глаза пристально смотрели на меня. У чудовища была круглая голова и, если можно так выразиться, лицо. Чудовище тяжело дышало, и все его тело судорожно пульсировало» – ох… не кажется, а многие уже превратились. Не будем показывать пальцем на зеркало.
О добрых знакомых
А еще, встречая старого друга, непременно заводишь с ним речь об общих знакомых. Не для того, чтобы перемыть им кости, а чтобы узнать – кто и чем отличился, у кого и что новенького. Впрочем, это и называют «перемыть кости». Диалог с Уэллсом мог бы выглядеть так.
- Здравствуйте, Герберт Георгиевич! Как ваши дела?
- Добрый день! Какие там у меня дела. Пишу понемногу. Кстати, вы слышали, Бертран Рассел оказался в тюрьме за антивоенную агитацию после его статьи в «Таймс».
- Да что вы говорите?
- Да! Впрочем, брат его уже вызволил. Бертртан вообще бывает излишне радикален – но ему трудно отказать в здравом смысле и логике. Хотя иногда у него их даже слишком много, но человеческое, эмоциональное в нем иногда берет верх – и тогда получается нечто не вполне удобоваримое.
- Что есть, то есть.
- Я вот борюсь со своими эмоциональными порывами. Как-то в честь моего юбилея Бернард Шоу произнес воистину непристойную речь. В частности, начал он с того, что я так и не получил от короля дворянства и не именуюсь ни сэром, ни лордом, причем потому, что я даже не умею толком писать, и добавил: «Впрочем, король не прочел ни строчки Уэллса. Поэтому-то он и хороший король». Вот тут-то я и проявил черты настоящего невозмутимого джентльмена.
- Каким образом, Герберт Георгиевич?
- Я его не убил. Впрочем, начало было очень даже остроумным. Он сказал: «Бедный старина Уэллс! Вот и вам перевалило за седьмой десяток. А скоро перевалит за восьмой... Почему все хохочут? Потому что радуются, что скоро отделаются и от меня, и от вас». Так что и я решил предоставить это природе.
- А я слышал, что мистер Черчилль не самым красивым образом вставил в свое сочинение вашу формулировку the gathering storm – «Надвигающаяся буря»…
- Ну, мистер Черчилль настолько хорошо пишет сам, что имеет право на небольшие заимствования. Кроме того, он и сам писал мне: «Я многим вам обязан». И без него нам было бы куда труднее сломить голову Гитлеру. Он понял, что мои книги – не пустые фантазии, а прогнозы. Не то, что мистер Уайльд, который назвал меня «научным Жюлем Верном», толком не поняв ни его, ни меня.
- Ну, Оскар Уайльд вообще далек от науки…
- Ой, дальше от науки, чем сэр Артур Конан Дойл, вообще быть нельзя. Подчеркиваю – Сэр. Наслушался я от него по поводу своего происхождения. Тут дело в том, что познакомились мы то ли в 1882-м, то ли в 83-м году при забавных обстоятельствах. Я тогда зарабатывал на жизнь приказчиком в магазине тканей в Саутси – это под Портсмутом. А сэр Артур Конан Дойл – хотя в те дни еще «мистер» – работал там по своей медицинской специальности, и хозяин лавки, где трудился я, был его пациентом. Так что впоследствии ему было трудновато признавать во мне коллегу, особенно после того, как его мистер Шерлок Холмс подмял под себя все его прочие сочинения. Жанр, в котором работаю я, до поры до времени тоже не считали серьезным – а он и по сей день так думает. Написал тут обо мне: «Он никогда не проявлял понимания истинного смысла явлений мистических, и в силу этого изъяна его история мира, как она ни поразительна, при всей своей скрупулезности неизменно казалась мне телом, лишенным души». Припечатал, что называется. А я и правда не склонен ко всяким мистическим штучкам. Они могут увлечь только того, кто не имеет представления о науке.
…
Ах, если бы было возможно прожить несколько жизней или хотя бы одну настолько интенсивно, чтобы столько же узнать, столько же написать, столько же предвидеть, сколько сумел Герберт Уэллс! Вдвое скорее думать, вдвое скорее двигаться, вдвое скорее работать, сосредоточиваться на каком-нибудь мгновении нашей жизни, требующем наивысшего подъема всех наших сил и способностей! Правда, тогда нужно еще и суметь правильно расслабиться, растянуть секунду своего времени на несколько часов и погрузиться в состояние покоя, застыть наподобие ледника, в любом, даже самом шумном, самом раздражающем окружении. Впрочем, Уэллс и об этом написал в своем рассказе «Новейший ускоритель». А еще у него же можно узнать...
Как говорить с тем, с кем ты не согласен
Не стану беспокоить нашего «Герберта Георгиевича» по этому поводу. В конце концов, можно просто привести одну цитату, даже если она и будет немного больше обычной. Зато мы не станем довольствоваться фразой, вырванной из контекста, это часто искажает суть. Итак – два писателя, насколько это вообще возможно, непохожих друг на друга: Герберт Уэллс и Джеймс Джойс.
«Мой дорогой Джойс, Я изучал Ваши произведения и много думал о Вас. В конце концов, я пришел к выводу, что едва ли смогу способствовать популярности Ваших произведений. Я питаю глубокое уважение к Вашему таланту, которым отмечены Ваши ранние книги, я ныне питаю к Вам большую личную симпатию, но у нас с Вами совершенно разные пути. Вы получили католическое, бунтарское воспитание, мое же воспитание было научным, конструктивным и, полагаю, английским. Строй моего ума таков, что в нем возможен значительный процесс обобщения, собирательный процесс (в результате которого масштабность и выразительность достигаются посредством экономии и концентрации средств) - путь не единственный, но интересный и возможный. Этот процесс однажды привлек меня, и он держит меня в своей власти. Для него мне требуется предельно простой язык. Вы начали как католик - другими словами, Вы отправлялись от системы взглядов, резко противопоставленных реальности. Ваше сознание подавлено чудовищными противоречиями. Вы искренне верите в целомудрие, чистоту и в индивидуального бога и потому постоянно разражаетесь воплями...
В то время как Вы были воспитаны на иллюзиях, порожденных системой политического гнета, я был воспитан на сознании иллюзорной политической ответственности. Бросить вызов и порвать - великолепно для Вас. Для меня же - ни в малейшей степени. Теперь относительно Ваших литературных экспериментов. Это значительно, ибо Вы значительный человек, и у Вас есть дар выражения, не поддающийся дисциплине. Но не думаю, что это куда-либо приведет Вас: Вы повернулись спиной к простым людям, их повседневным нуждам и ограниченным возможностям в отношении времени и способности восприятия. И Вы начали изощряться. Каков же результат? Сплошные загадки. Ваши последние две книги было гораздо интереснее писать, чем читать. Возьмите меня как типичного представителя массы. Получу ли я удовольствие от Ваших произведений? Нет. Получаю ли я от чтения Ваших книг нечто новое, имеющее больший познавательный смысл, чем чтение ужасного перевода... книги Павлова об условных рефлексах? Нет. Я спрашиваю себя в таком случае: кто такой, черт возьми, этот Джойс, требующий из нескольких тысяч отпущенных мне в жизни часов столько времени на то, чтобы я мог надлежащим образом оценить выкрутасы, причуды и некоторые проблески, встречающиеся в его повествовании? Это просто моя точка зрения. Возможно, Вы правы, а я ошибаюсь. Ваше творчество необычайный эксперимент. Я уйду с дороги, чтобы не нарушить его и не помешать ему. У него есть сторонники и последователи. Пусть их наслаждаются. Но для меня это - тупик. Мои самые теплые пожелания Вам, Джойс. Я могу следовать за Вашим знаменем не далее, чем вы можете следовать за моим. Но мир велик, и в нем достаточно места, чтобы нам обоим быть неправым и поместиться рядом. Ваш Г. Д. Уэллс». (Публикация и перевод М. Дмитриева).
Вот пусть скажет кто-нибудь, что у Уэллса нечему поучиться! Как дал бы такому умнику по баш… То есть… Пожалуй, тут есть повод для серьезного обсуждения в спокойном, конструктивном тоне.
О чем Уэллс не стал бы болтать
И все же есть темы, на которые с нами станет говорить не каждый писатель. Для читателей «Года Литературы» давно не тайна, что Герберт Уэллс и Алексей Максимович Горький были влюблены в одну женщину. И не просто влюблены – оба считали ее своей женой при живом сопернике. И продолжали дружить. Ни один из двух великих ханжой не был. Вот что писал о Марии Закревской Герберт Уэллс:
«Она была одета в старый британский армейский плащ цвета хаки и поношенное черное платье. Ее единственная шляпка представляла собой некий скрученный черный лоскут — чулок, я думаю, — и все же она была великолепна. Она засовывала руки в карманы своего плаща, и казалось, что эта женщина не просто готова бросить вызов миру, но и способна навести в нем порядок. Она была моим официальным переводчиком. И предстала передо мной прекрасной, несломленной и обаятельной. Я влюбился в нее, я ухаживал за ней, и однажды ночью в ответ на мою мольбу она бесшумно порхнула через переполненные комнаты горьковской квартиры в мои объятия...»
Не стану и думать, мог ли Уэллс обсуждать даже с близким другом отношения с любимой женщиной. Все дело в степени близости. Впрочем, если для вас это в порядке вещей, а Уэллс ваш очень близкий друг – это вполне возможно. Со мной вот не стал. А я и сам не стремился. Так что приведенные выше строчки – цитата. Не более.
А что было утром с Горьким, когда он пришел в спальню через переполненные комнаты своей квартиры и увидел там то, что вы и подумали – в общем, читайте сами. Это опубликовано.
А насколько Уэллс был любвеобилен? Скажем коротко: еще как. И об этом можно прочесть в специально посвященных этой теме статьях и книгах. На свете есть писатели-аскеты, но почему-то популярных среди них не слишком много. Не замечали?
В Санкт-Петербурге на набережной Лейтенанта Шмидта, напротив здания Морского корпуса, есть памятник нашему славному мореплавателю, адмиралу Ивану Федоровичу Крузенштерну, сооруженный в 1873 году по проекту скульптора Ивана Николаевича Шредера и архитектора Ипполита Антоновича Монигетти. Про этот памятник говорят, что в определенном ракурсе он отражает и страсть адмирала к прекрасному полу. Ну, значит, великому человеку можно было ставить памятник еще и за это. И Уэллсу можно.
«В тот вечер он пришел к выводу, что ухаживать за всеми тремя девушками очень остроумно, занятно и великодушно. Нельзя сказать, чтобы какая-нибудь из трех нравилась ему особенно, они нравились ему все трое. Ему были приятны их молодость, женственность, их энергичные, решительные характеры и особенно их отношение к нему.
Правда, они принимались хихикать над всяким пустяком и были абсолютно невежественны, у Минни не было зуба, а у Энни был чересчур визгливый голос — и все-таки они были милы, очень милы».
Написано со знанием дела.
О чем мы не успеваем поговорить
Когда пишешь о Герберте Уэллсе, обычно читатель ждет, что непременно несколько абзацев будет посвящено его политическим взглядам и теме его отношений с Лениным, его мнении о России и СССР. Об этом уже написаны целые книги. Нам почему-то очень важны именно политические взгляды. Но писатель интересен и помимо политики.
В своей статье, предваряющей первое собрание его сочинений на русском языке, он писал так:
«Быть художником – не значит ли это искать выражения для окружающих нас вещей? Жизнь всегда была мне страшно любопытна, увлекала меня безумно, наполняла меня образами и идеями, которые, я чувствовал, нужно было ей возвращать. Я любил жизнь и теперь люблю ее все больше и больше. То время, когда я был приказчиком или сидел в лакейской, тяжелая борьба моей ранней юности – все это живо стоит у меня в памяти и по-своему освещает мне мой дальнейший путь. Теперь у меня есть друзья и среди пэров, и среди нищих, и ко всем я простираю свое жадное любопытство и свои симпатии и ими, как нитями паутины, связываю верхи и низы человечества. Эту широту моего общественного положения я почитаю едва ли не самой счастливой моей особенностью, а другая счастливая моя особенность та, что я человек непритязательный, скромный, никому ничего не навязываю, преследую только литературные цели, не мечтаю о том, чтобы играть роль в свете, и ни на что не променяю я своей настоящей работы: наблюдать и писать, о чем хочу».
Ни одного писателя невозможно понять, если подгонять вырванные из его наследия фрагменты под собственную привычную систему взглядов и ценностей. Если вы хотите, чтобы Герберт Уэллс стал вашим другом, не ищите подходящих цитат к случаю и по поводу, читайте больше. Статьи и романы, рассказы и повести. И вот тогда – вполне допускаю, что он с вами заговорит.
