Интервью: Михаил Визель
Владимир Сорокин на мой вопрос, как у него появилась идея повести «День опричника», написал мне, что однажды увидел, как его маленькая собачка грызет слишком большую для нее кость. Что было таким первым импульсом появления романа о человеке, наделенном сверхъестественной памятью?
Евгений Водолазкин: Я бы не сказал, что был какой-то «первый импульс». Идея написания романа «Чагин» принадлежит к тем вещам, которые во мне подспудно живут всегда. Интерес к истории, ко времени, к памяти. Потому что это все, в общем-то, разные стороны одного и того же. Это подспудное бурление проявляется то в одном романе, то в другом, то в третьем. «Авиатор» – об истории. «Лавр» – о времени. А «Чагин» – это о памяти. Потому что история это и есть память.
Многие современные русские сочинители пишут романы, которые можно назвать полифоническими в том смысле, что там нет одного выраженного главного героя, а есть целый набор главных героев, которые ведут каждый свою сюжетную линию – как научил Лев Николаевич. Между тем, ваши романы всегда монофоничны, в них есть один выраженный главный герой. Могу предположить влияние житийной литературы, которой вы занимались как филолог-медиевист. А как вам самому кажется?
Евгений Водолазкин: Вы абсолютно верно заметили мою любовь к одному герою. Недаром моей любимой книгой является «Робинзон Крузо», где просто один герой. Ну, не считая Пятницы – он появился потом.
Это действительно связано с формой как житийного повествования, так и повествования про античного героя. Мой герой – он герой во всех смыслах. Собственно говоря, житие, как это показано в научных работах, структурно и восходит к мифам о героях. Это очень древняя форма, которая позволяет раскрыться человеку как носителю тех или иных качеств. Поэтому, уж раз такая форма существует, то зачем же ею пренебрегать.
Но при этом в «Чагине» четыре разных голоса рассказчика.
Евгений Водолазкин: Четыре разных голоса, но герой-то один.
Один из этих голосов – явно недостоверный рассказчик. Причем читатель не сразу понимает, что то, что он рассказывает, происходит не совсем там и так, как он думает. По-моему, «недостоверный рассказчик» появляется у вас первый раз. С чем это связано?
Евгений Водолазкин: Это связано с тем, что роман не только о времени, памяти, он – о вымысле. Потому что роль вымысла чрезвычайно велика в человеческом опыте. Человек живет не только реальными событиями, он живет в значительной степени мифами, которые создаются, допустим, книгами. И человек расширяет свой опыт, будь то миф или реальность, за счет книг. Это очень важная часть опыта. Человек не читающий обедняет себя чрезвычайно.
Но я хотел обратить внимание вот на какую вещь: вымысел интересен не только в качестве чего-то пришедшего извне, вымысел создается самим человеком. Он постоянно что-то придумывает, во что-то играет. У каждого, безусловно, есть вымышленные герои, с которыми он общается. У каждого из нас есть видение себя немножко не таким, каким человек является в жизни. И вот эта линия, которая развивается у любого человека внутри него всю жизнь, она чрезвычайно важна для его совокупного опыта.
У меня действительно в «Чагине» о вымысле очень много. Это Генрих Шлиман, который был гением вымысла. Это еще ряд сюжетов, которые там описаны, я не буду их рассказывать. И апофеозом такого вымысла является один из героев, от чьего имени ведется повествование. Он начинает рассказывать истории, которых на свете не было. Как, помните, в «Беге»: в разделе «действующие лица» появляется госпожа Барабанчикова – «дама, существующая исключительно в воображении генерала Чарноты». И все, о чем говорит этот герой, – его зовут Николай Иванович, – это все чистый вымысел. Но это становится понятным потом.
А в какой степени является вымышленной история кружка, собирающегося для чтения неподцензурных текстов? В какой степени это опирается на что-то реальное в Ленинграде 60-х?
Евгений Водолазкин: Прямой параллели этой истории нет. Но, как известно, не бывает вымысла вообще. Так сказать, вымысла, который возник из ниоткуда. Любой вымысел – это в какой-то степени перенесение вещей из другого времени и другого места. Или других обстоятельств. То есть нечто подобное бывало, и ты это переносишь, допустим, в ткань своего романа. Такие вещи бывали: люди собирались по каким-то вроде бы научным или культурным поводам, и эти обсуждения перетекали в нечто большее. Я слышал о таких историях. Были случаи, когда преследовали ксерокопировальщиков библиотек, которые в спецхране копировали те или иные издания. И вот эхо таких историй, конечно же, отразилось и в «Чагине».
Мне очень понравилась такая фраза в романе, что человек совершает какие-то вещи автоматически. Умывается, чистит зубы и так же автоматически забывает. А герой этой автоматической возможности забывать лишен. Почему вы выбрали персонажа, наделенного именно такой сверхспособностью? Не умением летать, не умением читать мысли, а именно умением помнить всё?
Евгений Водолазкин: Дело в том, что это лежит, может быть, ближе, чем что бы то ни было, к феномену личности как таковой. Потому что личность – это память. Когда у человека теряется память, то теряется его личность. Кстати говоря, так же и у народа: когда народ теряет свою память, он рассыпается. Память – это история в данном случае. В случае персональном это принято называть опытом, а можно назвать личной историей. И это то, что формирует человека. То, что предостерегает его от повторения ошибок. Потому что, на самом деле, никто и никогда сразу правильно поступать не научился. Человек должен набить себе какое-то количество шишек – и только после этого, на десятый раз, поступает правильно.
Но дело тут не только в шишках и в том, как поступать. Вообще человеческая мысль должна питаться чем-то, работать на каком-то материале. И этот материал — пережитое. Причем это не механическая совокупность фактов, событий, а – их осмысление. Я бы сказал, род экстракта из пережитого. Общая идея ситуации. И это то, что позволяет в случае личности говорить о движении вперед до самого конца жизни.
Здесь огромная проблема, которая меня давно занимала. У меня герой одного из прежних романов говорит, что жизнь – ужасно милая штука, движение от детского малоумия к старческому. Человек в детстве еще не развит, он развивается, а потом, условно говоря, свивается. Но это не так. Определенного движения и развития, предположим, может не быть в сфере истории, но в жизни конкретного человека оно в некоторой степени присутствует. Потому что в какой-то момент человек что-то забывает; он многого не помнит, но у него появляется мудрость, не отягощенная знанием. Мудрость как общая идея добра и зла. Или как безошибочная ориентация в той или иной ситуации. И это то, что позволяет сказать, что жизнь не напрасна ни в одном из своих фрагментов.
Роман, который сочиняется в 2022 году на русском языке, даже если он посвящен человеку, чей жизненный путь закончился в году 2018-м, все равно невольно соотносишь с годом нынешним. Как у вас как у писателя соотносилось одно с другим? Проще сказать: насколько повлияли события 2022 года на ваш роман?
Евгений Водолазкин: Пожалуй, повлияли незначительно. Потому что в 2022 году я уже дописывал роман, и его план был ясен до этого. Но дело не только в плане – это было бы неправильно. Речь идет не о том, что нельзя вообще заниматься современностью, – конечно, нужно и можно. Но роман – это дальнобойное орудие. Неслучайно самая известная книга о войне 1812 года была написана только в 1860-е. Нужна перспектива.
И в общем-то, если бы у меня была идея как-то отозваться на то, что происходит сейчас, то я бы, в любом случае, делал это не в романе, а в каком-то жанре помельче. О современности можно написать рассказ. Можно написать пьесу. Это просто, так сказать, срез эпохи, мгновенная фотография. Но роман – он требует подготовки.
Я объясню, что я имею в виду под подготовкой. Роман – это не просто осмысление, обдумывание происходящего. Нужна определенная дистанция вообще. Эта дистанция нужна для прочувствования. Проще говоря, нужно время, чтобы все устоялось. Можно напрячься – и осмыслить все в течение трех дней, если есть такая задача. Но это не будет внутренней переработкой. Можно сделать шампанское в течение одного дня: впрыснуть газ в какой-нибудь легкий напиток – и будет эрзац шампанского. Но для того чтобы благородный напиток состоялся, он должен находиться в определенных условиях определенное количество времени. Раньше просто не получится.
