![Николай Робртович Эрдман (3 [16] ноября 1900[3], Москва — 10 августа 1970, там же) — советский поэт и драматург, киносценарист. Лауреат Сталинской премии второй степени (1951) / wikipedia.org](https://glstatic.rg.ru/uploads/images/2022/11/16/bez-imeni-2_770.jpg "Николай Робртович Эрдман (3 [16] ноября 1900[3], Москва — 10 августа 1970, там же) — советский поэт и драматург, киносценарист. Лауреат Сталинской премии второй степени (1951) / wikipedia.org")
Текст: Андрей Цунский
Подзаголовком ко второй части нашего верилонгрида (этакая смесь винегрета с виноградом) стала цитата из самой известной пьесы Николая Эрдмана – «Самоубийца». Но до нее еще долго.
Стратагема 1, или Как Эрдман отстал в славе от Есенина и Мариенгофа
Было время, когда при советской власти поэты, писатели и драматурги еще не были запуганы. Известные всем со школьной программы (старой, насчет нынешней – не уверен, не стану утверждать) имажинисты, а именно Сергей Есенин и Анатолий Мариенгоф боролись за славу самыми экстравагантными способами. Один был такой.
«Доводилось темной осенней ночью даже московские улицы переименовывать. Отдирали дощечки «Кузнецкий мост» и приколачивали — «Улица имажиниста Есенина», отдирали — «Петровка» и приколачивали — «Улица имажиниста Мариенгофа».
Председатель Московского Совета Л. Б. Каменев, похожий лицом на Николая II, потом журил меня:
— Зачем же Петровку обижать было? Нехорошо, нехорошо!.. Название историческое. Уж переименовали бы Камергерский переулок», – вспоминает Анатолий Мариенгоф.
А Эрдман – ничего не переименовал.
«— Поотстал, Николаша, в славе, — огорчался Есенин, — поотстал!
И быстро придумал:
— Ты, Николаша, приколоти к памятнику «Свобода», что перед Моссоветом, здоровенную доску — «Имажинисту Николаю Эрдману».
— Так ведь на памятнике женщина, в древнеримской рубахе, — задумчиво возразил Эрдман. — А я, как будто, мужчина в брюках.
— Это совершенно неважно! — заметил Есенин не без резона. — Доска твоя все равно больше часа не провисит. А разговоров будет лет на пять. Только бы в Чекушку тебя за это не посадили.
— Вот то-то и оно! — почесал нашлепку на носу имажинист Эрдман. — Что-то не хочется мне в Чекушку. Уж лучше буду незнаменитым».
Это вскоре и станет его стратегией. Почти на всю жизнь.
Стратагема 2 – «Не надо басен»
От «чекушки» не убережется, как говорят, и сам Есенин, и, что уж совершенно точно – председатель Моссовета Каменев. Да и Эрдману достанется.
«…через несколько лет он туда угодил за свои небезызвестные басни с подтрунивающей и фривольной моралью. Угодил сначала в эту самую Чекушку, а потом и на далекий Север — в Енисейск, в Томск.
Оттуда все письма к матери — милейшей Валентине Борисовне — он подписывал так: Мамин-Сибиряк».
Вы не знаете его басен? Тут кратким содержанием я точно не стал бы обходиться. По счастью, они и сами достаточно короткие. Вот вам штучка на пробу.
Поэт
- Один поэт, свой путь осмыслить силясь,
- Хоть он и не был Пушкину сродни,
- Спросил: «Куда вы удалились,
- Весны моей златые дни?»
- Златые дни ответствовали так:
- — Мы не могли не удалиться,
- Раз здесь у вас такой бардак
- И вообще, черт знает что творится!
- Златые дни в отсталости своей
- Не понимали наших дней.
В общем,
- Шасть ГПУ к Эзопу
- И хвать его за ж...
- Мораль сей басни ясен
- – Не надо басен.
А ведь к моменту ареста Эрдман был уже известным драматургом с опытом. К двадцати четырем годам он написал уже пять пьес: пародийную «Носорогий хахаль», буффонаду «Шестиэтажная авантюра», «Гибель Европы на Страстной площади» в соавторстве с В. Массом, а настоящая слава пришла в 1925 году после пьесы «Мандат». Тут же она была поставлена в театре Всеволода Эмильевича Мейерхольда. А это – место в истории театра вообще. Главную роль исполнил великий Эраст Гарин. В «Правде», «Известиях», «Комсомольской правде», «Ленинградской правде» появились восторженные рецензии.
«…для нашей современности такое же историческое явление, такое же начало нового театра, такая же правда жизни, каким для другого поколения было представление «Чайки»».
«Мандат» зачеркивает все те водевили, которые полезли на нашу сцену, эта пьеса запрещает слезоточивый, сентиментальный подход к теме революции, эта пьеса предписывает, чтобы анекдоты снова не наводнили наши театры». (П. Марков)
Была и конструктивная (хотя и субъективная) критика:
«Сильный в тексте, в слове, в отдельных положениях и в теме, Эрдман значительно слабее в умении рассчитывать действие, в умении блюсти пропорцию и меру... Его пьеса явно рассыпается на куски и кусочки, на сцены и эпизоды... Общего не получается, связующая нить не держит всего словесного груза». (Н. Волков)
И было самое дорогое мнение:
Вс. Мейерхольд: «Я считаю, что основная линия русской драматургии: Н. Гоголь, Сухово-Кобылин — найдет свое блестящее продолжение в творчестве Николая Эрдмана, который стоит на прочном и верном пути в деле создания советской комедии».
Но были и другие отзывы.
«сплошное издевательство над советским строительством». (И. Туркельтауб)
«…стремление автора «пропитать свою пьесу злой сатирой на советские учреждения, ведающие разрешением пьес к постановке в театрах» и «плевки рассерженного сменовеховца». (Е. С-ой)
Но обратим особое внимание на следующий:
«Злостный пасквиль на Октябрьскую революцию». (Осаф Литовский)
Осаф Литовский… Не помните? ничего не напоминает?
- – Скажите, – заговорила Маргарита, и голос ее стал глух, – среди них нету критика Латунского?
- – Как же его не может быть? – ответил рыжий, – вон он с краю в четвертом ряду.
- – Это блондин-то? – щурясь, спросила Маргарита.
- – Пепельного цвета... Видите, он глаза вознес к небу.
- – На патера похож?
- – Во-во!
Да-да, он самый. Прошу знакомиться. Осаф Семенович Каган, псевдоним – Литовский. А вот и цитата, ну прямо визитная карточка:
«Произведения Булгакова, начиная от его откровенно контрреволюционной прозы и кончая «Мольером», занимают место не в художественной, а в политической истории нашей страны, как наиболее яркое и выразительное проявление внутренней эмиграции, хорошо известной под нарицательным именем «булгаковщины».
Осаф Литовский начал готовить почву, а в той самой «чекушке» друзей у него хватало. Да и личный мотив у него был. Не похвалили его собственную пьесу Булгаков и Эрдман. Ну, впрочем, легко сказано, не похвалили.
«Мне терять нечего, – сказал о ней Эрдман, – я скажу прямо, пьеса из рук вон плоха».
«Если это комедия, – сказал Михаил Афанасьевич, – то крематорий – это кафешантан».
«Ой, да ну, ссорятся господа литераторы, подумаешь», - скажет кто-нибудь.
Ну да. Так и было бы – если бы один не присвоил себе права лишать работы, публикаций, денег. Портить жизнь. А то и вовсе губить ее. Но мы отвлеклись.
Стратагема 3. «…фокусы в цирке показывать можно, но жить так нельзя»
В 1928 году Эрдман создал «Самоубийцу».
Через три года эту, как считают многие, лучшую советскую комедию начал репетировать Мейерхольд. Сталинская рецензия была такой: «Пьеса пуста и вредна».
И ничего, что сценарий популярнейшей комедии тех лет «Веселые ребята» написан Эрдманом. На съемках его и арестуют.
Говоря о комедии «Самоубийца», я снова возвращаюсь к старому принципу «читайте сами». Впрочем, замечу, что можно посмотреть фильм Валерия Пендраковского («Мосфильм», 1990). С прекрасными актерами. Однако от чтения это вас не избавит.
Спектакли готовили одновременно (!) Станиславский и Мейерхольд. Завлит МХАТ Павел Александрович Марков вспоминал:
«…узнав, что Н. Р. Эрдман пишет следующую пьесу, «Самоубийцу», Константин Сергеевич сказал: «Как только эта пьеса будет готова, непременно ее послушаем». Николай Робертович ничего не имел против того, чтобы «Самоубийца» пошел в Художественном театре. Его связывали обязательства перед Мейерхольдом, но в конце концов он решился прочесть пьесу Станиславскому. Читал он свои комедии блистательно, невозмутимо, с абсолютно равнодушным лицом, что действовало на слушателя безотказно. …И стоило Эрдману прочесть первые реплики, Константин Сергеевич начал неудержимо смеяться, попросил Николая Робертовича остановиться, удобно устроился, улегшись на диване, и так дослушал пьесу, продолжая хохотать до слез. Эрдман должен был все время прерывать чтение, настолько благодарного слушателя получил он в Станиславском. Когда Эрдман кончил читать, Станиславский заявил: «Гоголь! Гоголь!» А Мария Петровна Лилина сказала Эрдману: «Вы знаете, кому бы это очень понравилось? Антону Павловичу». И с очаровательной любезностью спросила: «Вы его хорошо знали?»
«Самоубийца» был немедленно принят к постановке, за что я вскоре был подвергнут Всеволодом Эмильевичем публичному избиению <…>
По поводу «Самоубийцы» Станиславский написал письмо Сталину и как-то показывал нам в театре ответ, написанный от руки на странице из блокнота. Точного текста я не помню, но смысл был приблизительно таков: «Уважаемый Константин Сергеевич! Я не принадлежу к числу поклонников пьесы «Самоубийца», но надеюсь, что Ваше мастерство и сила придадут ей то значение, которого я в ней не нахожу». Константин Сергеевич был очень воодушевлен этой перепиской. Репетировали мы «Самоубийцу» долго. Эрдман блистательно владел словом, Есенин считал его самым сильным поэтом-имажинистом. Это так и было. Он писал великолепные лирические стихи и обладал мощным сатирическим даром. Это соединение придавало необыкновенную силу его таланту. За словесной остротой и юмором «Самоубийцы» таился глубокий подтекст».
Но вскоре Эрдмана арестовали. Повод для его ареста дал великий (но вероятно не очень осторожный, скажем это мягко) актер МХАТовец Василий Иванович Качалов. Он прочел несколько басен Эрдмана… на кремлевской вечеринке.
НЕПРЕЛОЖНЫЙ ЗАКОН.
- Мы обновляем быт
- И все его детали.
- Рояль был весь раскрыт
- И струны в нем дрожали...
- - Чего дрожите вы? - спросили у страдальцев
- Игравшие сонату десять пальцев.
- - Нам нестерпим такой режим,
- Вы бьете нас - и мы дрожим!..
- Но им ответствовали руки,
- Ударивши по клавишам опять:
- - Когда вас бьют, вы издаете звуки,
- А если вас не бить, вы будете молчать.
- Смысл этой краткой басни ясен:
- Когда б не били нас,
- мы б не писали басен.
Ходила легенда, что Эрдман сам прочитал это в Кремле. Причем самому Сталину. Это не так. Сам Эрдман к тому времени уже все понял. Но басни обрели популярность, их детонация была только вопросом времени.
И он снова по собственной воле отстал от славы – теперь уже от своей собственной. Возможно, что это и о нем Булгаков написал:
«Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил, его каламбур, который он сочинил, разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош. И рыцарю пришлось после этого пошутить немного дольше и больше, нежели он предполагал».
А Эрдман отправился в ссылку.
«Если Бабель мне завидует, я могу ему дать простой совет, как простым и дешевым способом попасть в Туруханск, — боюсь, что Енисейск после «Метрополя» покажется ему слишком шумным», — писал он актрисе Ангелине Степановой, в которую был влюблен. Он словно ушел в себя.
Собственных пьес он больше никогда не писал.
Стратагема 4, не эрдмановская
- ИОСИФУ ВИССАРИОНОВИЧУ СТАЛИНУ
- от драматурга
- Михаила Афанасьевича Булгакова
- Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович!
- Разрешите мне обратиться к Вам с просьбою, касающейся драматурга Николая Робертовича Эрдмана, отбывшего полностью трехлетний срок своей ссылки в городах Енисейске и Томске и в настоящее время проживающего в г. Калинине.
- Уверенный в том, что литературные дарования чрезвычайно ценны в нашем отечестве, и зная в то же время, что литератор Н. Эрдман теперь лишен возможности применить свои способности вследствие создавшегося к нему отрицательного отношения, получившего резкое выражение в прессе, я позволяю
- себе просить Вас обратить внимание на его судьбу.
- Находясь в надежде, что участь литератора Н. Эрдмана будет смягчена, если Вы найдете нужным рассмотреть эту просьбу, я горячо прошу о том, чтобы Н. Эрдману была дана возможность вернуться в Москву, беспрепятственно трудиться в литературе, выйдя из состояния одиночества и душевного угнетения.
- М. Булгаков
- Москва, 4 февраля 1938 года.
Ответа на это письмо не было вовсе. Так что Эрдман был прав. Впрочем, он и не наделся ни на что.
Вскоре арестовали Мейерхольда, Бабеля, Каменева и еще тысячи и тысячи людей, знаменитых, не очень, совсем неизвестных. Булгаков и Станиславский умрут – к счастью, в своих постелях. А МХАТ начнет с готовностью ставить Сурова, Софронова. Погодина. Эрдману вернуться в Москву не позволили. Он жил в Рязани, в Вышнем Волочке, в Твери (тогда она называлась Калинин), в Торжке.
Но его не забыли. По личному распоряжению Берии во время войны его прикомандировали к ансамблю песни и пляски НКВД… Ему выдали форму. Надев ее, он посмотрел в зеркало и мрачно пошутил: «Впечатление, будто за мной опять пришли».
Стратагема 5. На века
В конце 60-х в Москве ослепительно вспыхнула звезда Таганки. Разрушенная тюрьма отдала прекрасное московское слово одному из лучших театров в истории России. И туда Эрдмана пригласил Юрий Любимов. Вы найдете в Сети все подробности, не прилагая особых усилий. Вспоминает Вениамин Смехов:
«Его законсервировали тридцатилетним, и таковым он остался навсегда. До тридцати лет он успел занять высокое место на московском Олимпе двадцатых годов, и талантом поэта-драматурга восхищались его великие соседи по искусству — и Булгаков, и Зощенко, и Мандельштам, и Эйзенштейн, не говоря уже о корифеях тогдашних МХАТа, ГосТИМа, Вахтанговского театра… А нам, любимовцам шестидесятых, «достался» сухощавый, подтянутый аристократ, молчаливый и отечески опекающий шалую команду своего друга Юрия. Его участия в становлении Таганки можно и не заметить, ибо оно мало отразилось в наших небрежных стенограммах худсоветов, а также в архиве радиоцеха.
Авторское чтение «Самоубийцы» не удосужились записать; спасибо, сохранили фонограмму читки «Пугачева» с интермедиями Николая Робертовича и частушками Владимира Высоцкого… Тогда же, после наших благодарных оваций, прямо на сцене, между авторами произошел исторический и шутливый диалог.
Эрдман. Володя, а как вы пишете ваши песни?
Высоцкий. Я? На магнитофон. (Смех в зале.) А вы, Н. Р.?
Эрдман. А я — на века!»
И обращаясь к тем, кто и фамилии Эрдман не слышал никогда и уже успел набрать изрядно годков в биографию. Даже если вы никогда не слышали фамилию – вы воспитаны не без его участия. «Морозко», «Город мастеров», «Оранжевое горлышко», «Дюймовочка» и десятки других кино- и мультипликационных фильмов созданы по его сценариям.
Он прожил долгую жизнь. Пережил его из упомянутых здесь только Осаф Литовский.
И вот что меня беспокоит. Неужели во времена, когда ума и совести мало, ему, талантливому и образованному – не хватило того же, чего и Погодину? И что бы это могло быть. Я вот, если честно – не знаю, чего.
