Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
12 апреля 1823 года, родился Александр Николаевич Островский. Как он однажды выразился, это «праздник на нашей улице». Драматург, создавший полноценный русский театральный репертуар на все вкусы. Писатель, рано проявивший литературные таланты и не потерявший их до своих последних дней.
Часто и справедливо вспоминают его заслуги перед русской сценой. Но он не менее ценен для словесности. Как обаятельна и разнообразна речь героев Островского. Даже мимолетный окрик «Гарсон, жизни!» в «Доходном месте» дорогого стоит. Приносят рябиновую под хорошую закуску с французской горчицей. Дорогого стоит – это, кстати, тоже из Островского.
Он был замечательным мастером создавать женские образы. Недаром Островского так любят актрисы во все времена – он преподнес им немало подарков – ролей, равных которым по эффектности и сложности в прежние времена не бывало. Кормилец! Он был мастером и по части второстепенных персон. Все его герои окружены замечательными оппонентами и партнерами на все возраста и темпераменты, играть которых – любо-дорого, всей труппой.
Но в эти юбилейные дни мне хотелось бы вспомнить о семерых главных, знаковых героях Островского, о семи гранях его богатейшей «системы образов».
Любим Карпыч Торцов
Сын разбогатевшего купца «из мужиков», он – один из самых легкомысленных героев Островского и, в соответствии с именем, один из самых любимых. Бесшабашный гуляка, он быстро промотал отцовское наследство. Его обводили вокруг пальца дельцы и предавали друзья. Больной, пьющий бедняк, он становится приживалой в доме состоятельного брата. Но живет так, как будто дело вовсе не в финансовой состоятельности. Для него важнее справедливость и, если угодно, душевная чистота. А брат готовит свадьбу дочери с тем самым дельцом-негодяем, который обокрал Любима… «Бедность не порок», - это не просто поговорка, которую, по обыкновению, Островский вынес в заглавие пьесы, а принцип жизни Любима Торцова, который очень хорошо знает, что в жизни приходится тягаться с настоящими пороками. Он, конечно, никакой не купец. Быть может, Островский показал в Торцове свою любовь к тому лучшему, что сохранилось в русском крестьянстве, с которым не порывал Любим.
Этого героя всегда вспоминают, когда говорят о приверженности Островского к православию. Раскаяние для него важнее успеха. Это важный мотив для драматурга – конечно, далеко не единственный и, может быть, не главный, но важный.
Островский сочувствует Торцову, верит в его раскаяние, в его чистые помыслы, и ждет того же от зрителей. Любим стал знаменем славянофильских поклонников Островского. Сам драматург оставался шире любой идеологии.
Егор Дмитрич Глумов
Вот уж кто над всеми поглумился! И продолжает свое славное дело на многих сценах страны. Ведь «На всякого мудреца довольно простоты» - одна из самых популярных, вечнозеленых пьес Островского. Она актуальна всегда – вплоть до легкого ощущения крамольности при произнесении многих монологов. Некоторые реплики даже произносить страшновато, так они бьют в нерв нашего времени. Островский знал прижизненный успех, но эту пьесу по-настоящему разгадали уже в ХХ веке.
Кто он, Егор Дмитрич? Молодой человек – как водится, без принципов, но с интересами. Деньги и положение – вот что ему необходимо. Подобные герои встречались у Гоголя, у Фонвизина. Подобные, да не совсем. Конечно, его сравнивали с Хлестаковым. Они родственники, но далеко не близнецы. Глумов – целенаправленный карьерист, который подпевает консерваторам. Но он же готов, если понадобится, обернуться прогрессистом и реформатором. И докажет свою необходимость.
Даже беглое воспоминание об актерах, игравших эту роль, говорит о многом. В Художественном театре Глумова играл молодой Василий Качалов. У Сергея Эйзенштейна в спектакле, который многих удивил, на цирковом ковре потрясал основы Григорий Александров, будущий классик советской кинокомедии. Лучшим Глумовым семидесятых был, пожалуй, Юрий Яковлев. Победительный, но рефлексирующий. Образованный, несуетливый. Идеальным Глумовым девяностых был Сергей Безруков. Ну, а окружали их блистательные актеры старших поколений, игравшие большую московскую тройку – Мамаева, Крутицкого, Городулина. Впрочем, мы договорились судить да рядить только о первых героях.
Реприз в этой роли хватает. Чего стоит цитата из сочинения отставного генерала, который надеется стать учителем жизни для нового поколения: «Для успешного и стройного течения дел подчиненный должен быть робок и постоянно трепетен».
Глумов – изрядный льстец. Но на втором плане он – сатирик, самый настоящий сатирик. Егор, как никто, умеет высмеять мракобесных сочинителей политических трактатов под видом грубой лести. И не случайно же он все-таки вел дневник, в котором изливал опасную правду о каждом из своих высокопоставленных объектов подхалимажа. Была, выходит, у него потребность не сливаться с этим сонмом московских вершителей судеб. Поэтому его так интересно играть.
Глумов появляется и в «Бешеных деньгах», но там он карикатурнее. Да и тот ли это Глумов?
Василий Николаич Жадов
Как изобразить на сцене положительного человека? Самое очевидное – испытать его мытарствами… К этому испытанному способу не раз прибегал и Островский. Пожалуй, самая примечательная из этих пьес – «Доходное место». Василий Жадов, как положено молодому человеку, вступает в жизнь с пренебрежением ко взяткам и чиновничьему произволу. При этом он намерен служить и служить честно. И – все-таки выживает. И неизвестно, что его ждет. Критики недоумевали, почему драматург не создал благородного героя, который «приносит себя в жертву, трагически, мученически умирая за правду». Нет, Островский показал и слабость, и даже отступничество, предательство собственных идеалов.
Островский любил говорящие фамилии. Жадов – звучит отталкивающе. Не жадноват ли он? Если не до денег, так – до житейских впечатлений, а может быть, до морализаторства… Но, скорее всего, фамилия образована от глагола «жадать», «жаждать» - в нашем случае, видимо, справедливости. Но и без двойного дна Островский не обошелся. Он ведь говорил о своем герое одному актеру: «В нем все мишура, тряхнули его, он и обсыпался». Но это уж слишком строгий приговор – видимо, эмоциональный. Можно и по-другому.
До сих пор некоторые его реплики можно и сегодня произнести так, чтобы зал бросало в жар от слов, которые царапают душу смелостью и точностью. Говорят, это удалось Андрею Миронову на сцене Театра сатиры. Но нет ничего более хлипкого, чем жадовская надежда на молодежь, на своих ровесников, которые, кажется, шагнут дальше предшественников. Достаточно вспомнить известный монолог: «Я не говорил, что наше поколение честней других. Всегда были и будут честные люди, честные граждане, честные чиновники; всегда были и будут слабые люди. Вот вам доказательство - я сам. Я говорил только, что в наше время общество мало-помалу бросает прежнее равнодушие к пороку, слышатся энергические возгласы против общественного зла... Я говорил, что у нас пробуждается сознание своих недостатков; а в сознании есть надежда на лучшее будущее. Я говорил, что начинает создаваться общественное мнение... что в юношах воспитывается чувство справедливости, чувство долга, и оно растет, растет и принесет плоды».
Сергей Сергеевич Паратов
Купец? Буржуа? Просто барин с большой или с уничижительной буквы? Как он далек от героев первых пьес Островского. Сергей Сергеевич стал олицетворением обольстителя в русской литературе. Хотя, думается, для Островского главным было не это.
О нем говорят: «Уж чего другого, а шику довольно» (какой красивый и точный оборот русской речи – присущий именно Островскому!) Кредо Паратова известно: «Что такое «жаль», этого я не знаю. У меня, Мокий Парменыч, ничего заветного нет; найду выгоду, так все продам, что угодно». Но, может быть, это лишь одна из масок этого лицедея, который раскрывается не только сам по себе, но и в сравнении с другими героями, от богатого купца старой школы Кнурова до издерганного чиновника Карандышева.
Так что же, всё на продажу? Если без рисовки, то многие из нас частенько могли бы подписаться под этими словами. И это качество в жизни нам помогало, а не мешало. Тем ценнее, что Островский предполагает для человека более высокое предназначение, чем легкие победы дистиллированного цинизма.
Он не рутинер, не способен жить скучно, непременно что-нибудь придумает, переступая через людей. При этом он – любимец публики. Не высокомерен, и бурлаков в споре не дает в обиду. Это тоже искренний порыв. А свободу, которую он так ценит, дают ему только деньги. Это и стало трагедией Ларисы.
Геннадий Демьяныч Гурмыжский – Несчастливцев
Сирота, учившийся «на медные деньги», он ушел из дворян в актеры, закрывшись псевдонимом, подходящим для трагика. Он так и остался неимущим бродягой, но, кажется, перенял из пьес, которые играл, героическое благородство. Островский хорошо знал актеров, вовсе не идеализировал эту братию, но в пьесе «Лес» все-таки пропел им славу. Этот басовитый герой всегда – на котурнах. Но, как ни странно, это только придает ему обаяния. Он стал настоящим русским Дон Кихотом и восстановил справедливость в своем лесном уголке. О многом говорит его знаменитый монолог: «Комедианты? Нет! Мы артисты, благородные артисты, а комедианты – вы. Мы коли любим, так уж любим; коли не любим, так ссоримся или деремся; коли помогаем, так уж последним трудовым грошом. А вы? Вы всю жизнь толкуете о благе общества, о любви к человечеству. А что вы сделали? Кого накормили? Кого утешили? Вы тешите только самих себя, самих себя забавляете. Вы комедианты, шуты, а не мы. Когда у меня деньги, я кормлю на свой счет двух-трех таких мерзавцев, как Аркашка, а родная тетка потяготилась прокормить меня два дня». Аркашка – это Счастливцев. Комик, плут, задушевный друг Несчастливцева, хотя трудно найти двоих людей более полярных по характеру. И в этом – чувство ансамбля, присущее Островскому.
Флор Федулыч Прибытков
О нем замечательно сказано в авторских ремарках к пьесе «Последняя жертва»: «очень богатый купец, румяный старик, лет 60, гладко выбрит, тщательно причёсан и одет очень чисто». Представьте, этого героя играют и законченным циником, и ранимым идеалистом. Попеременно. А чаще – сложным человеком, в котором всего намешано. Так, в соответствии с театральной легендой, играл Прибыткова на сцене Художественного театра Иван Москвин. В исполнении Василия Меркурьева, корифея Александринки, купец вышел удивительно тактичным, мягким – даже когда совершал жестковатые поступки. Многое скрыто за его молчанием, за его скороговоркой. «Этот поцелуй, Юлия Павловна, дорогого стоит. Да-с, это от души… дорогого стоит». Но другая его сторона – расчетливый, опытный человек, покупающий всё, не исключая молодой невесты.
Островский не имел к купечеству никакого отношения, разве что жил с ними в одном районе – в Замоскворечье. Но приглядывался он к ним внимательно. Сожалел, что купечество теряет старинные устои, что русские дельцы напоминают европейских буржуа. В Прибыткове есть оба пласта.
Савва Геннадич Васильков
Окающий волгарь, настоящий крепкий провинциал, который выглядит в большом городе (речь идет о родной для Островского Москве) сущим медведем. Но именно к нему бросается за помощью Лидия Чебоксарова, не нашедшая доходного счастья. За ним – и трудолюбие, и сила, и воля. Он – из будущего, не из прожигателей жизни. Такие люди побеждают, легко кладут на лопатки изнеженных и веселых интриганов.
Да, Васильков не лишен обаяния, в особенности – в сравнении с никчемными дворянами и промотавшимися дельцами, которые его окружают. Васильков говорит: «В наш практический век честным быть не только лучше, но и выгодно». И все-таки жизнь для него – только череда сделок. У него есть принцип: «из бюджета не выйду». Островский тосковал по иным ценностям…
Васильков торжествует. И, пожалуй, заслуженно. Актерам, которые его играют, нетрудно оправдать своего героя. Это еще один многозначный образ Островского. Представить его можно и хищником, и простодушным делягой (да, бывают и такие). Он – как раз из тех энергичных буржуа, которые приходят на смену патриархальным бородатым купцам, потомственным хозяевам жизни. Островский не приветствовал эту победу, хотя и признавал за Васильковыми несомненные достоинства.
