Текст: Андрей Мягков
Маленькому ирландскому острову положительно плевать на все, что происходит за пределами его береговой линии: даже на гражданскую войну по большому счету плевать, что уж об остальном. Жизнь здесь однообразнее некуда, но местным другого и не надо: рыба ловится, коровы доятся. Однако с первых страниц романа покой будет им только сниться: на остров окромя французского лингвиста, уже который год приплывающего сюда, чтобы писать книгу об исчезающем гэльском языке, является английский художник с амбициями Гогена. Начинается классическая геополитическая дележка: это твоя зона влияния, милый Ллойд, а это моя; и не смей разговаривать с островитянами — а то испортишь своим клятым английским их едва живой гэльский! Тем временем на большой земле множатся теракты и гибнут люди — мы-то теперь знаем, что за время конфликта в Северной Ирландии погибнет 3524 человека.
О некоторых из этих смертей — абсолютно реальных — писательница и журналистка Одри Маги сообщает в оторванных от основного текста поджарых заметках — как бы показывая, к чему в итоге приводит навязывание колонизаторами своей воли тем, кого они вдруг посчитали своими "младшими братьями". Однако "Колония", замеченная в 2022 году Букеровской премией, отнюдь не ограничивается таким очевидным тематическим контрапунктом и разными мыслями об изнанке искусства. Это стилистически задиристая и в то же время несколько суггестивная книга, которая так и стремится накинуть тебе на голову одеяло и там уже, в полумраке, томно поцеловать — чтоб никто-никто не увидел. И поскольку вальяжной страсти ей не занимать, важно здесь не только авторское сообщение, но и то, как именно вы с этой книгой будете целоваться — примета вполне себе выдающегося текста.
Одновременно поэтичная и холодновато-расчетливая, "Колония" без конца держит тебя за воротник: ритмически подмигивает, бросается в поток сознания, а затем выныривает, чтобы самыми простыми словами — прямо на ухо, чтоб ты чувствовал сбивчивое дыхание и запах илистого парфюма — сказать о самом важном. К слову, дыхание этого текста во многом зафиксировано графически: отступы, абзацы, точки и их отсутствие... Так что обязательно прислушивайтесь, когда будете целоваться.
Колония. Одри Маги
Пер. с английского Александры Глебовской — Санкт-Петербург: Polyandria NoAge, 2023 — 384 с.
Видите, мистер Ллойд?
Что?
Вон, впереди.
Впереди он видит волну, побольше остальных.
Держитесь. Перепрыгнем.
Выгребают на гребень, он видит большой валун посреди океана.
Что ли, прибыли?
Прибыли.
И все скрывает стена воды.
Я другого ждал. Побольше.
А он вот такой.
Он вглядывается сквозь неровные зазоры между волнами, смотрит, как остров делается больше и красочнее, серый цвет камня в приближении распадается на фрагменты, появляются вкрапления зеленой травы, полоски желтого, пятнышки беленых домиков.
Они тут сами по себе живут, говорит он.
Верно, мистер Ллойд.
На самом краю Европы.
Так и есть, мистер Ллойд.
Автопортрет I:de novo
Автопортрет II: ab initio
А по-английски они говорят?
Маленько. Поймут, если постараетесь.
Вы-то говорите.
Я в школе проучился больше других.
Так, наверное, проще работу найти. Если знаешь английский.
Веслами на всех языках работать одинаково, мистер Ллойд.
Он нашел взглядом бухточку, забетонированный спуск к воде, пляж. У бухточки видны остатки домов, выше по склону, не у самого моря — горстка домов поновее, с дверями ярких цветов и серыми черепичными крышами. Еще видны ослы, на поле у берега.
картины острова: вид из карраха
Волна ударила в борт, швырнула в сторону. Лодочники заорали друг на друга.
Держитесь, мистер Ллойд.
Волна хлестнула с другой стороны. Лодочники поднялись с мест, опустили весла поглубже, плечи, шеи и лица напряглись. Ллойд вцепился покрепче, втянул голову в плечи. Заорал на лодочников.
Я выйти хочу.
Они заорали в ответ.
Мы того и гребем, мистер Ллойд. Сэр.
Гребцы замолотили по воде, которая из синей стала серой, из тускло-серой — черной, поверхность и подбрюшье воды взбаламутились и перемешались, вздернули лодку на дыбы, принялись швырять ее с волны на волну— лодочникам было не выгрести против водного напора, весла могли лишь удерживать лодочку в этом кручении, мешать ей перевернуться.
Ллойд шлепнулся в чрево лодки, в грязную стоячую воду, рюкзак все еще на коленях, пальцы так и вцепились в борта. Они видел, что из домов на утес выбегают мужчины и женщины. На дорожку, что ведет к бухте. Налетел вал, подмял его под себя, промочил грудь и голову
плот Жерико
чертов каррах Ллойда
Его в третий раз вырвало, желчь и желтая пена потекли по груди на рюкзак, чаек не заинтересовали. Он вытер рот о плечо пиджака.
Терпеть не могу эти долбаные лодки.
Заорал на лодочников.
Пошла она на хрен, эта лодка.
Они были заняты: смотрели на скалу, врезавшуюся в океан, рассекшую, разъявшую, раздробившую воду, которая теперь швыряла лодку из стороны в сторону, с носа на корму, на шеях у них вздулись артерии и вены — гребцы пытались развернуть лодку к старикам и женщинам, махавшим со спуска к бухте. Ллойд хотел помахать в ответ, возвестить о своем прибытии, но в нос ударила волна, лодка закрутилась, море, небо и суша понеслись вскачь, закружились, все быстрее, все по кругу, лодочники
орут, верещат
этот их язык
гортанный
но из воронки все же выгребли на гладь бухты, к спуску, где стайкой островитяне в темной одежде — мужчины, женщины и дети — молчат, таращатся. Лодочники бросили весла и подались вперед, а каррах отдали в распоряжение старых островитян, шагнувших в воду
в обычной обуви
не в сапогах
не в бахилах
Старые островитяне вытащили из лодки мольберт, сундук и весла. Лодочники шагнули за борт, Ллойд остался на месте, на дне лодки в луже воды, пальцы впечатаны в деготь. С ним заговорил старый островитянин.
Amach leat anois.
Старик поманил его пальцем.
Amach leat anois.
Ллойд кивнул и ни с места. Старик поманил снова.
Выйди.
Он взял старика за руку, потом за локоть, вцепился в грубое сукно куртки, шагнул на выветренную бетонную плиту, ноги дрожат, подгибаются.
автопортрет: в образе новорожденного жеребенка
Он прислонился к утесу, заросшему раскрошенными ракушками и лишаем, и стал смотреть, как старые островитяне вытаскивают лодку из воды, переворачивают, уносят, держа над плечами и головой, точно как на фотографии в его книге про остров.
картины острова: лодка с ногами
Лодочники и островитяне ушли вверх по склону следом за стариками и лодкой, унося весла, его мольберт, сундук с красками и кистями, он же остался вымыть лицо, сполоснуть волосы — солоноватая свежесть на коже приносила облегчение. Он погрузил в воду рукав, оттер пятна с пальто и рюкзака и двинулся следом за остальными — с пальто и волос капает вода; поднявшись от берега, старики опустили лодку на землю.
А потом пошли дальше, вверх по склону к деревне. Ллойд замыкал долгую медлительную цепочку, двигавшуюся к одному из домов. Вошел внутрь. Ему кивнула какая-то женщина, указала во главу выкрашенного голубой краской деревянного стола: в каркас вставлена меламиновая столешница, между пластиком и деревом застряли и гниют кусочки пищи.
Она поставила перед ним чашку, блюдце, тарелку. Налила чая из большого металлического чайника. Вторая женщина, помоложе, с волнистыми каштановыми волосами, ниспадающими на грудь, подала ему хлеба.
An mbeidh greim aráin agat?
Он покачал головой. Она отошла
волосы
спадают вниз
переливы, чернильно-
каштановые тона
простые линии
мягкость.
Лодочники взяли по два ломтя хлеба и не переставали говорить, пока устилали хлеб сперва маслом, потом вареньем, используя один и тот же нож, теперь в масле варенье, а в варенье масло.
Он налил себе молока из кувшина — тот оказался больше и тяжелее, чем он рассчитывал. Чай с молоком пролился на стол. Он поискал салфетку, не нашел. Махнул рукой, но та, что постарше, стояла к нему спиной. Щелкнул пальцами. Она обернулась, помедлила, подошла к столу с чистой чашкой. И блюдцем. Вытерла лужу, долила чая, добавила молока. Он выпил, радуясь цепкому теплу.
Я им сказал, что вы картины писать приехали.
Это с ним заговорил Франсис Гиллан.
Да, верно.
Что проживете до конца лета.
Так и есть.
Они хотят знать, что вы писать будете.
Я приехал писать утесы. Ничего больше.
Не хотят здешние, чтобы вы их писали.
Тогда не буду.
Женщина налила еще чаю с молоком. Ллойд выпил. В кухню вошли другие мужчины, стянули, садясь, кепки, рассовали по карманам. Глядя на Ллойда, стали пить чай и есть хлеб.
автопортрет: объективизация
Он отвернулся от мужчин, все они были стариками, от Франсиса, посмотрел на первого лодочника.
Сколько на острове жителей?
Девяносто два, мистер Ллойд. Двенадцать семей.
А сколько говорят по-английски?
Дети все неплохо.
А из взрослых?
Кто хорошо говорит, все уехали.
Он снова отказался от хлеба.
А велик ли остров?
Три мили в длину, полмили в ширину.
Где я буду жить?
Я вам покажу.
Когда?
Сперва чаю выпьем, мистер Ллойд.
Лодочники заговорили с другими мужчинами: беззубые рты, пиджаки в корке грязи и морской соли, глубокие морщины на лицах, прочерченные ветром и морской солью
ногтем по масляной краске
Море вновь всколыхнулось, по телу прокатилась волна. Он закрыл глаза, успокаивая желудок, но валы все ходили, смешиваясь с гортанными звуками непонятного языка, вязким удушающим запахом горящего торфа и вареного мяса.
автопортрет: тошнота
Он встал. Резко. Поманил к себе первого лодочника.
Мне нужно прилечь.
Через минутку, мистер Ллойд. Я почти допил.
Нет. Прямо сейчас.
Лодочник опустил чашку на стол и медленно поднялся. Натянул кепку, кивнул другим мужчинам, женщинам, стоявшим у окна, — у той, что помладше, Марейд Ни Гиллан, из пальцев безвольно свисал половник. Они смотрели, как Ллойд выходит, и сдерживали смех, пока он с лодочником не оказался снаружи и не миновал трех окон по фасаду дома. Марейд хохотала заливисто. Та, что постарше, Бан И Нил, принесла к столу еще чайник с чаем.
Видели когда таких? — спросила она.
Я думала, Михал его треснет, сказала Марейд.
Ему еще свезло, что он его не утопил, сказал Франсис.
Все засмеялись.
Какие все мужики задаваки, сказала Бан И Нил.
И блевотина по всему пузу, сказала Марейд.
Все опять засмеялись.
До чего же у него вид неприличный, сказала Бан И Нил.
Просто невероятно, сказала Марейд.
А видели, как он мне пальцами щелкал? — сказала Бан И Нил. Все это видели?
Да все видели, мам. Прямо как индусу на побегушках.
Это в моем-то доме, Марейд. Он за кого себя принимает?
Старики смеялись, раскрыв рты, закинув головы.
В твоем доме угодить трудно, сказал Франсис.
Пусть еще радуется, что я ему чай на голову не вылила, сказала Бан И Нил.
А я в него хлебом не кинула, сказала Марейд.
Франсис всплеснул руками.
Ну ладно, хватит, сказал он.
