Анастасия Абрамова. На вдохе

Автор: Анастасия Абрамова, г. Тверь

НА ВДОХЕ

Римма Васильевна возвращалась домой под утро на совершенно деревянных ногах. Её покойная бабушка, острая на язык и скорая на мнение, назвала бы эту походку «прогулкой портовой девки после работы». Бабуля не любила подобные вольности со временем, хотя говорили, что в молодости, пришедшей на довоенное время, она лихо отплясывала на танцах почти до утренней зори. Так что, возможно, она бы простила свою внучку за предрассветное возвращение, потому что Римма как раз шла с танцев. И не просто с танцев, а с выпускного своего десятого класса, которого она взяла шесть лет назад смешными, неоперившимися ребятами, а теперь отправляла их, длинноногих девушек и широкоплечих юношей, в большую жизнь.

Римма Васильевна была не очень молода (месяц назад ей исполнилось 38 лет), однако это был её первый выпуск, который она вела с пятого класса. Чувства, охватывающие её сегодня, были непривычны: радостная печаль, ощущение гармонии и удивление, чем же она заслужила то, что в её жизни, пусть не сразу, но всё-таки возник и этот город, и этот двор, и эта школа, и этот класс.

Так уж сложилось, что город В. стал для неё своеобразном ответом в поиске своего места. После пединститута Римма по распределению попала в небольшой посёлок в своей же области, из которого, отработав положенные три года, сбежала, не оглядываясь, – она, горожанка в четвёртом поколении, так и не смогла привыкнуть к печному отоплению, к раскисшим глиняным дорогам, к дотошному вниманию соседок, к хамоватым ухаживаниям деревенских кавалеров.

И не просто сбежала – а сменила жизнь кардинально. Поманила её институтская подруга, что обосновалась в приморском городе, вот она и полетела за южным счастьем. Казалось бы, живи да радуйся в городе у моря: ходи в сарафанах по полгода, не волнуясь о покупке дублёнки, купайся с апреля по октябрь, ешь фрукты-овощи яркие, сочные, не то, что в её родном промозглом городе, где в овощном лишь сморщенные неузнаваемые плоды. Да только везде своя специфика… Вскоре Римма Васильевна поняла, что и здесь в твою личную жизнь заглядывают не меньше, чем в деревне. Ей даже пришлось закрытый купальник себе купить – и это в 25 лет! – чтобы глаза на пляже поменьше пялили. Подруга-то в бикини щеголяла, но ей-то что – у неё уже жених был, а к Римме подчас такие юноши «клеялись», что не поймёшь – взрослый, рабочий парень или старшеклассник.

На всю жизнь Римма запомнила, как впервые вошла в свой девятый класс, который ей всучили для классного руководства в новой школе. Вошла и обомлела. В деревне она вела у всех классов – с пятого по десятый, но даже в последнем, выпускном, ребята были разнокалиберные: мальчишки или низкорослые, крепко сбитые, или тощие, голенастые, а уж если и встречался богатырь, то один на класс; среди девчонок были и дебелые, грудастые девицы, готовые со школьной скамьи выскочить замуж, и узкобёдрые, почти плоские ученицы. Но под южным солнцем всё растёт и зреет раньше срока. В Риммином девятом классе девушки были все как на подбор – длинноногие, эффектные, словно модели, а парни – гренадёры, косая сажень в плечах, половина – с заметными усиками. Римма Васильевна учила их законам алгебры и геометрии, а им было достаточно арифметики, чтоб уметь считать деньги. Ранний, лёгкий заработок – бич любого города у моря. Зачем трудиться, если у тебя уже есть то, о чём мечтает вся остальная страна? Лишь начинался отпускной сезон, посещаемость падала почти до нуля – дети помогали родителям готовить жильё для «дикарей» или собирать урожай на продажу, устраивались в парк аттракционов или в прокат лодок, разносили варёную кукурузу и печёные пирожки.

А зимой город накрывала тоска – усталая, меланхоличная, ленивая. От нечего делать Римма едва не вышла замуж. С женихом её тоже познакомила подруга, и в целом он был неплох – симпатичный и умеющий зарабатывать, но девушка решила дождаться вердикта бабули, которая всё обещалась приехать, как она выражалась, «скоротать на югах зиму в лучших традициях дворянских белоручек», но собралась лишь на четвёртый год. Бабуля прибыла с тремя огромными чемоданами, в чьих недрах нашлись даже любимые кастрюли и мясорубка (!), а также наряды и две пары новых лаковых бот – для себя и для внучки, которые она отхватила по случаю.

Зинаида Львовна была женщина боевая, умеющая устраиваться на любом месте, но ценящая порядок в всём. Она проучительствовала весь свой век и одна воспитала рано осиротевшую внучку. Ей сам чёрт был не брат, и плевать она хотела на общественные ожидания. Праздности она не терпела и лучшим отдыхом почитала смену вида деятельности. День она начинала с зарядки, а заканчивала чтением газет.

Римма, успевшая отвыкнуть от бойкого нрава бабушки, немного смущалась её громогласных суждений, которые Зинаида Львовна озвучивала везде – в магазинах, на рынке, в скверах, на набережной и особенно на кухне в присутствии хозяйки, у которой Римма снимала комнату. Но бабушка, критикуя город и нравы, не сказала и слова против жениха, хотя и со свадьбой не торопила. Стеснительная от природы, Римма совсем потерялась в тени своей бабули, яркой, всегда элегантно и по случаю одетой, с неизменно накрашенными губами и модными очками на цепочке. Бабуля много прогуливалась по городу, посетила все культурные учреждения, разведала, в каких магазинах что лучше брать, и узнала имена всех более-менее честных торговок на рынке. Всё это она записала в книжечку и вручила Риме перед отъездом, да ещё присовокупила:

- Ты девочка большая, сама всё знаешь, но послушай меня, старую. Не вижу я этого места в твоём сердце, хоть ты тресни! Ты словно здесь всё конспект урока пишешь-пишешь, а сам урок никак не начнёшь. Подумай! Жить надо так, чтобы дышалось полной грудью.

Зинаида Львовна весомо постучала пальцем по внучкиному лбу и отбыла. А Римма стала думать. И ведь действительно, не лежало у неё сердце к этому городу, к этим ученикам, к приморским нравам, но она уже стала прорастать корнями, женихом обзавелась – куда деваться…

- Видимо, так и придётся жить в полвздоха, – сказала она самой себе и смирилась.

Однако, легко разбираясь в математических законах, Римма слабо понимала логику миропорядка – она и не догадывалась, что судьба не так однозначна, как мы привыкли её представлять, и что порой неприятности могут сподвигнуть нас на серьёзные жизненные перемены. Спустя месяц после отъезда бабушки доброжелатели нашептали Римме, что жениха её видели с другой – якобы они прогуливались под ручку в парке и даже сидели в ресторане. О чём думали эти люди, пересказывая сплетни, искренне ли верили, что правда превыше всего, или из праздного любопытства сунули носы в чужую жизнь, Римме было безразлично. Она почувствовала такое облегчение, будто не жениха лишилась, а пудовую ношу с души скинула и, едва дождавшись мая, написала заявление об уходе. Будь она похитрее или преподавай словесность, она бы, вероятно, придумала какую-нибудь понятную всем причину отъезда или просто намекнула про «семейные обстоятельства» (треть городка знала об измене жениха – её бы поняли), но Римма не мудрствуя написала о том, что ей не подходит местный климат. То-то смеялись в роно над заявлением математички!!!

И опять кардинально повернула свою жизнь Римма Васильевна – она вернулась в родной город, под крыло бабули. Работу нашла быстро – Зинаида Львовна поддерживала связь со многими своими учениками (она называла их «мои птенцы»), многие из которых осели в школах на приличных должностях. И всё бы ничего (жизнь потекла складная, наполненная, дельная), да только привыкла, оказывается, Римма к теплу – не воспринимала теперь слякотное межсезонье, вечно мёрзла в трёх кофтах, брезгливо морщилась на помидоры, пахнущие травой. Два года она промучилась, и снова потянуло её на солнце.

А тут и письмо подоспело от бывшего ученика бабули из числа «птенцов», который в городе В. стал директором школы и жаловался на недобор математиков. Римма открыла атлас, прочитала про среднесуточные температуры этого района и решила, что скорые весна и осень, недолгая снежная зима и длинное жаркое лето без расхлябанности близкого моря – это то, что ей весьма подходит. Рванула она в город В., даже не дожидаясь ответа на рекомендательное письмо бабули.

И здесь впервые Римма поняла, что значит быть на своём месте. И город с его тенистыми улочками, пышными парками, фонтанами и стадионами, и школа с нормальным, спокойным коллективом, и дети, внимательно слушающие урок, показались женщине небывалом чудом. Она действительно стала дышать свободней.

И вот что странно – бабуля почуяла эту перемену почти сразу. Три с лишним года не могла Зинаида Львовна приехать к внучке на море, а тут через год не просто решила навестить, а затеяла настоящий переезд. Она путём долгих и сложных ходов смогла обменять свою малогабаритную двушку в родном городе на приличную квартиру в сталинке города В., правда в самом конце *ского тупика, но зато общий метраж их с Риммой владений увеличился аж на 10 метров!

И снова забурлили, закипели напоённые событиями дни Зинаиды Львовны: она перезнакомилась со всем двором, зачастила в Дом Культуры, приобрела абонемент в Филармонию, записалась в три ближайшие библиотеки и организовала кружок поэзии, хотя сама от роду стихов не сочиняла. А Римма смотрела на брызжущую энергией бабулю и умилялась. Она давно поняла, что ей не дано так любить жизнь, как это получалось у бабушки, будто вся бурная деятельность, должная разделиться на несколько поколений, сосредоточилась в одной женщине. Но Римме было спокойно в этом городе и мирно.

Но через год бабуля умерла. В один миг. Врачи сказали: «Сердце». Хоронили Зинаиду Львовну всем двором, хотя и знали её совсем недолго, но не любить эту бодрую, эффектную женщину было невозможно.

И только теперь Римма, рано потерявшая родителей, почувствовала себя настоящей сиротой – одиночкой посреди чужого мира.

Но обитатели двора не дали ей раствориться в своём горе. Римму окружили сочувственные взгляды и похлопывания: «Ничего, доченька, мы поможем». И ведь действительно помогали, ненавязчиво, всегда уместно, и при этом в душу не лезли. Римма не знала, что уж там бабуля понарасказывала про её прежнюю жизнь, но даже соседские кумушки, которым до всего есть дело и которые утомят советами, никогда не поднимали в разговоре с ней тему замужества. А ей только того и надо было – не тянуло её в семейную круговерть.

И школа не бросила – загрузила так, что не продохнуть. Здесь бы Римме совсем сникнуть, выгореть, а она, вторя завету бабули, вдруг встрепенулась и стала жить на вдохе. И внезапно оказалось, что на всё есть и силы, и время: и на работу, и на театры, и на кино, и на чтение, и чтобы стать завсегдатай ДК на площади. Римма разобрала бабушкины наряды и украшения, завела портниху, сперва для перешива добротных вещей, а потом вдруг увлеклась модой. Она даже стала ходить в брючных костюмах – и то, что другим бы не позволили, ей сходило с рук. А потом Римма купила себе раздельный купальник (фигура-то позволяла) и плавала наперегонки со подростками.

А уж со школьниками своими она и в поход могла сходить, и театральную премьеру посетить. Классное руководство не тяготило её, но и не заменяло ей жизнь – удивительная гармония осветила существование Риммы Васильевны, словно она познала истину. И этот баланс, отражённый и в её глазах, и в движениях, и в поступках, невозможно было не заметить, но он не пробуждал зависть, а дарил надежду.

И уроки Риммы стали вдруг живыми, интересными, яркими, будто она заново влюбилась в свой предмет и с таким упоением делилась знаниями, что ученики сами попросили организовать математический кружок.

Шесть лет она отработала в школе на ул. Грибоедова, радуясь удачам отличников, огорчаясь, когда ученическая лень и детское упрямство мешали усвоению материала, и физически ощущая счастье, если ей удавалось пробить стену непонимания и показать магию своего предмета.

А сегодня она простилась со своим классом. Не впервые она была на выпускном, но впервые у неё так щемило сердце. Осенью она возьмёт новых – напуганных, растрёпанных пятиклашек – и вновь поведёт их свозь тяготы жизни и учёбы. Вновь будет завоёвывать их уважение и доверие, вновь будет для них примером и эталоном, на неё станут смотреть влюблёнными глазами и обижаться, спорить и требовать справедливости. И вновь будут прощаться…

Сегодня Римма Васильевна почти не сидела за столом – её то и дело приглашали на танец: и девочки, и мальчики, и коллеги мужского пола. Сам директор дважды выводил её в центр актового зала. В конце бала ноги у Риммы гудели и ныли, но дыхание не сбилось ни разу. Теперь она умела жить, дыша полной грудью.