Автор: Наталья Сухорукова
- Старшим и младшим
- моим учителям посвящается.
И опять Елизавету Владимировну тронула эта нечуткая к словесности девочка. ЕГЭ по литературе она, конечно, завалит: слишком поздно пришла в лицей, слишком поздно начала смотреть в художественные тексты своими голубовато-прозрачными глазами, которые не различали оттенков. Любое высказывание Светы было провальным. Чего стоило только её замечание о «положительном герое» Хлестакове! Мол, умел любить человек: тянулся душой к дамам и изысканно просил городничиху удалиться с ним «под сень струй». «Ох…» - чувствовала в таких случаях Лиза, перфекционистка, кандидат филологических наук, и голосом Елизаветы Владимировны заботливо говорила: «Тебя не смущает, что Хлестаков признаётся в любви то замужней Анне Андреевне, то её дочери, Марье Антоновне?..» Толерантные интонации стоили усилий: Елизавета Владимировна знала, что в таких случаях начинает немного заикаться, и поэтому говорила медленнее.
Света не подозревала, что на её романе с литературой учитель поставила жирный крест. Девочка приносила в пятый раз переписанные сочинения и с такой заинтересованностью пыталась понять, где у неё ошибки в толковании, с таким вниманием слушала Елизавету Владимировну, что та уделяла ей всё больше внимания. У Лизы сын давно вырос, но она помнила, как приливало молоко в грудь, когда её младенчик просил есть. И было немыслимо не накормить его, и откуда-то всё прибывала любовь.
Елизавете Владимировне всё чаще встречался тип учеников, для которых литература была невнятным писательским бормотанием о том, как надо себя вести. Она была для них тёмным лесом, в котором дети растерянно останавливались после первых шагов. Иногда они были загоняемы в чащи родителями из «самой читающей в мире страны», которые сами различали лишь несколько хрестоматийных деревьев. Но с Елизаветой Владимировной всё получалось. Деревья, расступаясь и радуя глаз, давали дорогу, пространство расширялось, светлело, наполнялось воздухом.
Сама Лиза в детстве была страстным читателем и любила уходить надолго в этот лес, который никак не соприкасался со школой. Школьный учитель Лидия Михайловна лишь иногда умудрялась проникать туда и ставить на тропках таблички «Пушкин – пророк революции. Не ходить! Загажено» или «Муму. Всем плакать на заранее отведённой территории». И для Лизы школьные произведения исчезали. В те годы не принято было не то что оценивать – даже думать о профессионализме учителей, поэтому Лизе казалось, что в школе изучают самые скучные вещи на свете. Разве что иногда сквозь морок урока доносилось горестное, настоящее: «Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?» – и бледный Андрий глядел на Лизу с Тарасом беспомощным взглядом.
Поэтому, когда Лизу в десятом классе перевели учиться в лицей при университете, она была потрясена, что учитель словесности Людмила Ивановна любит литературу. И Лиза полюбила Людмилу Ивановну, потому что та стояла на коленях с Блоком и его молодой женой и молилась об их будущей жизни, и потому что она подсмотрела за прелестной Фенечкой, которая не сразу отстранилась от Базарова с его ласками, и потому что Людмила Ивановна заплакала, сообщая классу, что Юлия Друнина покончила с собой.
А вот математика Александра Ивановича Лиза побаивалась. Высокий лысеющий мужчина, смуглый и словно облитый с ног до головы своей всегдашней улыбкой, снисходил до детской алгебры, и было видно, что эта университетская звезда случайно взошла над лицейской песочницей и что долго она тут не задержится. Лиза, не очень дружа с математикой, оставалась на консультации после уроков. На консультациях Александр Иванович ещё раз объяснял, как решить сложную задачу, и Лиза записывала эти красивые объяснения в тетрадь. Уже во время записи они становились деревянными, отделялись от ученицы и спешили исчезнуть из мозга. Зато какой-то Караваджо запечатлевал изнутри Лизы высокую фигуру Александра Ивановича, тёплым светом разливал его улыбку, прорисовывал его длинные, музыкальные пальцы, которые он имел привычку потирать, когда ходил по классу. И только однажды, ещё до объяснения, Лизу озарило решение задачи со «звёздочкой». «Я знаю как!» - подпрыгнула она на стуле вслед за своей поднятой рукой и на секунду стала одного роста с Александром Ивановичем. Он посмотрел на Лизу тёплым взглядом, будто мечтая сквозь неё, и сказал: «А представляете, что бывает с людьми, которым открывается сразу всё в этом мире? Суть всех вещей: небо с ангелами, и «дольней лозы прозябанье», и дно океана – всё это одновременно?.. Как у Пушкина в «Пророке» – помнишь, Лиза? Но, кому это открылось, тот становится поэтом или сумасшедшим». Лиза, затаив дыхание, молчала. Она когда-то учила стихотворение «Пророк» наизусть, но не решалась поверить, что там есть эти драгоценности, которые видит Александр Иванович. Придя домой, она открыла том лирики Пушкина и нашла там
- …неба содроганье,
- И горний ангелов полёт,
- И гад морских подводный ход,
- И дольней лозы прозябанье.
Это ширящееся пространство представало потом перед Лизой несколько раз в жизни. Из него она писала стихи, молилась и любила. О нём Елизавета Владимировна решила рассказать на уроке, посвящённом пушкинскому и лермонтовскому пророкам. И прекрасные девы, слушавшие её, умолкли, и не заметили, как на месте интересного Александра Ивановича возник шестикрылый серафим, который тоже был ничего себе проводник.
– А какое из двух стихотворений вам кажется более земным, жёстким?
Елизавета Владимировна, как и многие учителя, иногда задавала вопросы не для того, чтобы узнать мнение учеников, а чтобы они прислушались к себе и высказали то, что очевидно. А очевидно было, что лермонтовский «Пророк» с его изгнанным из города оборванным божиим человеком, в которого бешено летят каменья, – этот болезненный «Пророк», написанный в глухой озлобленности и обиде на людей, более прост, груб, жёсток.
– Да, отвечай, пожалуйста.
– Конечно, пушкинский!
Опять Света.
– Почему ты так считаешь?
– Ну, как же… Это же невозможно читать, сколько мучений: серафим расчленяет человека, вырывает у него язык, сердце, в открытую рану кладёт раскалённый уголь. Рука у него вся в крови. Как вообще пророк после этого сможет жить? За что с ним так?
И тут Лизе кто-то сделал горячий надрез в сердце – не такой мучительный, как пророку, но явственный. Свету перевели в лицей из центра дистанционного образования детей-инвалидов. Ей делали несколько сложных операций на позвоночник, она долго восстанавливалась, ходила в специальных корсетах и на переменах часто полулежала на диване. Врачи бранили её маму за то, что дочь учится не в санаторной школе. А Света хотела всё чаще приподниматься над своим перекроенным, распластанным телом. И это удавалось. Только уроки она делала лёжа. К ней «Пророк» пришёл через страдания. То, что для Лизы было риторическим иносказанием, Света пережила как реальность.
- И он мне грудь рассек мечом,
- И сердце трепетное вынул…
– Светушка, – сказала Елизавета Владимировна, медленно ища в пространстве новые глаголы и пока не находя их, – серьёзные жизненные трансформации, бывает, сопровождаются страданиями. При переходе на другой духовный уровень бывает больно, потому что слишком резко отсекается прошлое и потому что ты, то есть я… или любой другой человек становится иным. Ему нужно иначе смотреть на мир, иначе говорить, ходить, общаться, и даже сердечный ритм у него может поменяться. Расставаться с собой прошлым бывает больно. (Лиза вспомнила свой развод и переезд в другой город.)
Поняла ли Света? Поняли ли филологические девы? Смотрели внимательно, была такая тишина, что кто-то сказал бы: «Ангел пролетел», но это по коридору прошёл серафим тяжеловатыми шагами завуча Марины Анатольевны.
После урока Елизавета Владимировна смотрела в учительской результаты пробного экзамена по литературе. Три человека из класса набрали слишком мало баллов: Анна, Мария, Светлана, – но теперь её это не особенно встревожило.
– Могут завалить ЕГЭ? – спросила о них Марина Анатольевна.
– Могут, конечно, – ответила Елизавета Владимировна.
Сказала легко, чисто, без запинки. А потом подумала, что пророку, которому язык заменили на жало мудрой змеи, наверное, тяжело было заново учиться говорить.
2023
