Новый роман нобелевского лауреата и дважды лауреата «Букера» Джона Максвелла Кутзее «Поляк» повествует о романтической связи между поляком Витольдом, примерно семидесятилетним концертирующим пианистом, и Беатрис — каталонской матроной лет сорока, активной участницей клуба меломанов.
С разрешения издательства публикуем фрагмент книги, предварив ее фрагментом из «Дневника читателя. Октябрь-2023» — ежемесячного обзора Дениса Безносова.
Джон Максвелл Кутзее пишет, как будто после свершившейся пустоты, после позднего Беккета, где простые речевые формулы и намеренно выхолощенные ситуации доводились до предельного расщепления. У Кузтее, вероятно, такая постбеккетовская пустота становится отправной точкой — будь то более-менее привычно-реалистичные Disgrace и Slow Man, притчеобразные Waiting for the Barbarians и Michael K или совсем непривычные Foe и трилогия об Иисусе. Так или иначе, Кутзее обманчиво прост и почти всегда «странен». Даже если это сборник эссе, написанных вымышленным персонажем (Diary of a Bad Year), либо квазиавтобиография, заканчивающаяся смертью рассказчика.
Поэтому новелла The Pole, история сиюминутной любви польского пианиста с труднопроизносимо-шипящей фамилией и замужней каталонки, чьи отношения с супругом зашли в некоторый тупик, выглядит одновременно кристально простой и вместе с тем по-кутзеевски «странной».
Чего стоит структура текста (пронумерованные короткие главки), высушенный стиль повествования, местами походящий на киносценарий (простые предложения, преимущественно настоящее время глаголов и вездесущие эллипсисы) или, например, такое начало повествования: «Женщина первая доставит ему неприятности, а вскоре за ней и мужчина». Кстати, с названием новеллы тоже не все так просто, потому что pole — не только очевидный «поляк», но и «полюс», что может намекать на полярность протагонистов.
Помимо «Поляка» в книгу включено еще пять коротких рассказов, написанных за последние почти двадцать лет. (Любопытно, что четыре из них были впервые опубликованы в переводах на итальянский и испанский, на котором El Polaco такой же однозначный «поляк», как и по-русски.) Центральное место в них занимают размышления об онтологии сущего (жизни, смерти, любви, текста), о связи человека с природой и животным миром, о коммуникации и (напрасном) стремлении человека понимать другого человека.
Среди прочего, там появляется вымышленная австралийская писательница Элизабет Костелло, давнишняя героиня Кутзее. В рассказе The Glass Abattoir, рассуждая о Хайдеггере и «Блохе» Джона Донна, она говорит о надежде вернуться обратно из небытия, о своей мечте достать кого-то, того же Хайдеггера, оттуда, чтобы договорить, дообсудить важное. Точно так же каталонка Беатрис будет тщетно выстраивать диалог с утраченным поляком, чтобы допонять, доразобраться и довести незавершимое до логического завершения.
Джон Максвелл Кутзее «Поляк»
- Перевод Марины Клеветенко
- М: «Азбука-Аттикус», 2024
Часть третья
<...>
27
— После Майорки куда вы направитесь? — спрашивает она.
— У меня концерты в России. Один в Санкт-Петербурге, другой — в Москве.
— Вас знают в России? Простите мое невежество. Наверное, русские вас ценят.
— Никто меня не ценит. Нигде. Это нормально. Я принадлежу к старой гвардии.
Я — история. Меня следует выставлять в музее, за стеклом. Но я еще жив. «Это чудо, — так я им говорю. — А если не верите, можете меня потрогать».
Она смущена. Кто не верит? Кого он просит себя потрогать? Русских?
— Вы должны собой гордиться, — говорит она. — Не всем дано войти в историю. Некоторые всю жизнь пыжатся, пытаясь стать ее частью, но у них не выходит.
Вот я, например, никогда не войду в историю
— Но вы и не пытаетесь, — замечает он.
— Нет, не пытаюсь. Я довольна тем, кто я есть.
Чего она не говорит, так это: «Чего ради мне входить в историю? Что мне до нее?»
28
— В городе есть парикмахер? — спрашивает он.
— Несколько. А чего вы хотите? Если просто подстричься, я и сама правлюсь.
Я много лет стригла сыновей и знаю в этом толк.
Это своего рода проверка. Насколько он тщеславен, когда дело доходит до его львиной шевелюры.
Оказывается, совершенно не тщеславен.
— Если вы меня подстрижете, это будет величайшим даром, — говорит он.
Она усаживает его на крыльце, обвязав вокруг шеи простыню. От зеркала он отказывается — его вера в нее абсолютна. Во время процедуры поляк сидит, не открывая глаз, с блаженной улыбкой на губах. Возможно, чтобы испытать удовлетворение, ему достаточно прикосновения ее пальцев к его голове? Гладить кого-то по голове — неожиданно интимный акт.
— У вас тонкие волосы, — замечает Беатрис. — Больше похожи на женские, чем на мужские.
Чего она ему не говорит, так это что на макушке он начинает лысеть. Возможно, он и сам знает.
В последние недели и месяцы жизни за ее отцом присматривала сиделка. Однако часто именно ее, Беатрис, звали ей на помощь.
Она не была готова к такой роли, но, к собственному удивлению, справлялась вполне достойно. Если поляк сляжет прямо сейчас, она сумеет за ним присмотреть. Более того, сочтет это совершенно естественным. А вот то, что он оказался на ее пороге не как старик, нуждающийся в уходе, а как потенциальный любовник, куда менее естественно.
29
— Вы никогда не упоминаете о своем браке, — говорит она. — Он был счастливым?
— Мой брак остался в прошлом. Вместе с коммунистической Польшей. Мы развелись в семьдесят восьмом. Это уже история.— То, что ваш брак стал историей, его не отменяет. Память не ведает времени, сами говорили. У вас должны остаться воспоминания.
Поляк улыбается одной из своих тайных улыбочек.
— Некоторые помнят хорошее, некоторые плохое. Мы сами решаем, какие воспоминания хранить. А бывают такие воспоминания, которые прячем в подполье. Так, кажется, говорят?
— Так говорят. Подполье. Кладбище плохих воспоминаний. Какой была ваша жена?
Как ее звали?
— Ее имя Малгожата, но все звали ее Госей. Она была учительницей. Преподавала английский и немецкий. С ее помощью я усовершенствовал свой английский.
— У вас осталась ее фотография?
— Нет.
Разумеется. С какой стати?
Он не расспрашивает Беатрис о ее браке и связанных с ним воспоминаниях, плохих или хороших. Не спрашивает, носит ли она с собой повсюду фотографию мужа. Он ни о чем ее не спрашивает. Совершенно нелюбопытен.
30
Это один из самых откровенных разговоров. Когда они вдвоем, по большей части они молчат. Она вовсе не молчалива — с друзьями Беатрис может быть говорливой и оживленной, — но своим присутствием поляк словно вымораживает любое легкомыслие. Она говорит себе, что дело, очевидно, в языке: будь она полькой или он испанцем, они общались бы куда живее, как любая нормальная пара. Но тогда он был бы совершенно другим человеком, а она — другой женщиной. Они те, кто они есть, — взрослые, воспитанные люди.
31
В Фоналутсе она ведет его обедать — не в тот крошечный ресторанчик, ку-да ходят они с мужем, а ресторан при отеле, который сто лет назад был резиденцией какого-то местного вельможи. Внутренний дворик открыт небесам: птицы расхаживают между столиками или плещутся в фонтане.
Здесь никому нет дела до Беатрис и ее спутника и никто не выказывает к ним никакого интереса. Они свободны и ни перед кем не обязаны отчитываться.
Она выходит в дамскую комнату. Выйдя из тени, останавливается на пороге в ожидании, пока он ее заметит, затем пробирается обратно между столиками. Он не сводит с нее глаз, как и двое официантов.
Она сознает, какое впечатление производит. Благодать; не такая уж древняя концепция. В Польше или в России, думает Беатрис, он заново переживет это мгновение, когда к нему приблизилось видение воплощенной благодати. Он подумает: «Чем мы заслужили все это, посетители, официанты, все мы? Благодать, которая нисходит с небес, проливая на нас свое сияние».
32
Это их третий совместный день в доме. Лорето, закончив дела, уходит домой. Она, Беатрис, пытается читать, но слишком рассеянна. Время стоит на месте. Она хочет, чтобы это случилось.
Стемнело, и Беатрис стучится в дверь коттеджа.
— Витольд? Я приготовила нам поесть.
Они едят в молчании. Затем она говорит:
— Я в ванную, а потом спать. Заднюю дверь оставлю открытой. Если почувствуете себя одиноко и захотите кого-нибудь навестить, не стесняйтесь.
Больше она ничего не говорит. Она не собирается это обсуждать.
Беатрис чистит зубы, умывается, причесывается, разглядывает себя в зеркале.
В фильмах и книгах женщины часто так делают, но она не в фильме и не в книге, да это и не она смотрится в зеркало. Напротив, это на нее смотрит та, что за стеклом, та, которой она позволяет себя разглядывать. И что же она видит?
Громадным усилием воли она пытается проникнуть сквозь стекло, вселиться в это чужое «я», в этот чужой взгляд. Ничего не выходит.
