Текст: Денис Безносов
1. Colin Barrett. Wild Houses
Jonathan Cape, 2024
Ирландская глубинка в графстве Мейо, к северу от Голуэя, промозгло-зеленые пейзажи возле Атлантики, маленькие деревушки. Вдалеке от хоть сколько-нибудь ощутимой цивилизации на опустелой ферме два мелких преступника держат заложника, который оказался здесь по стечению некоторых обстоятельств и из-за грехов старшего брата. Место выбрано не случайно — оно принадлежало когда-то ныне покойной тетушке братьев-киднепперов, и теперь здесь обитает их кузен-интроверт, не желающий связываться с происходящим. И, разумеется, в тексте присутствует персонаж, разыскивающий заложника, — его девушка, сирота, навидавшаяся в жизни всякого.
Такая группа героев в более-менее замкнутом пространстве пытается (конечно, каждый преследуя свои интересы) выпутаться из сложившейся ситуации. Похитители — выручить деньжат, жертва — выжить, девушка — спасти парня, а кузен — дождаться, когда все это наконец закончится. И ни у кого толком ничего не получится. Всякое действие в той или иной степени обернется фиаско либо приведет куда-то не туда. В итоге выстраивается ситуация, свойственная фильмам Макдоны и братьев Коэн, где неуклюжие и отчасти придурковатые персонажи тщетно пытаются справиться с проблемами, которые невольно создали.
Самым любопытным и, кстати говоря, самым похожим на киношный типаж оказывается кузен Дэв. Он производит впечатление «толстокожего, потому что не слишком много говорил, а когда ты говоришь не слишком много, люди думают, что тебе нечего сказать». Из-за чудаковатой молчаливости Дэва сильно травили в школе, и теперь он зачастую ведет себя безразлично и явно тяготится происходящим в доме его матери. Впрочем, он не встревает до последнего, буквально до момента, который может привести к необратимому, то есть и его невинность вызывает вопросы («в венах этого человека один лед», — говорит один из похитителей).
Дебютный роман Колина Барретта, известного короткими рассказами, действительно больше походит на киносценарий, причем чрезвычайно ирландского фильма. Причудливо-тупиковые диалоги, полуабсурдные действия, комичные ситуации соседствуют в Wild Houses с насилием и трагедией. Персонажи действуют импульсивно, сюжет развивается динамично, сцены сменяются сценами. Но каждый элемент повествования у Барретта о чем-то напоминает, будто в романе цитируется буквально все — от пейзажа до ситуаций, отчего текст остается пускай и талантливым, но подражанием.
2. Michael Magee. Close to Home
Hamish Hamilton, 2023
Шону двадцать с чем-то лет. Он родился и вырос в Белфасте, в нищей семье не вполне добропорядочных родителей, которым он не особо был нужен. Друзья детства — спившиеся и безработные, никчемные люди, зачем-то продолжающие существовать. Шон — такой же, разве что ему удалось на время выбраться в более приемлемый мир. Отучившись в университете, полный надежд на сколько-нибудь светлое будущее, Шон возвращается в родной Белфаст, чтобы обнаружить там то же самое. Нищета, маскулинные пьющие мужики, причитающие женщины, домашнее насилие, грязь, наркотики и прочая характерная безнадега.
В романе Майкла Мэги чрезвычайно мало событий. Местечковое судебное разбирательство из-за пьяной драки, едва зарождающийся роман, прерывистая рефлексия о насилии в детстве. Блеклая мозаика неприметной и никому не интересной повседневности маленьких североирландских работяг. И точно такая же блеклая жизнь протагониста, который, как водится, когда-то поверил, что у него получится, и его история сложится по-другому. Отсюда название книги — на самом деле его дом никуда не девался, Шон всегда находился поблизости, потому что «дом» как призрак, в той или иной степени он преследует каждого.
Само по себе описание никчемных людей на социальном дне и неприкаянной молодежи, не вылезающей из пьяных вечеринок, пожалуй, не производит никакого впечатления. Старшие представители рабочего класса (традиционно) убивают себя алкоголем, младшие — кокаином. И те и другие пребывают в состоянии постоянного похмелья, в размышлениях, где бы достать деньжат на бутылку или дозу. И как бы достоверно Мэги ни описывал такой образ жизни, читать о нем так же неинтересно, как смотреть социальную рекламу или сводки дорожных аварий.
А вот что все-таки получилось в Close to Home, так это передать ощущение заведомой усталости. Молодые герои романа производят впечатление ровесников своих родителей. Они будто бы живут внутри зацикленной ситуации: мужчины и женщины играют здесь определенные роли — мужчины болтают «о важном» и бьют друг друга, женщины рожают и следят за порядком в доме. И подросшие дети как будто измотаны этой предопределенностью, но не способны из нее выбраться. Потому что для них нет ни работы, ни съемного жилья по карману, да и сами они, в сущности, никому не нужны.
3. Sigrid Nunez. The Vulnerables
Virago, 2023
«Бывали дни, когда я много времени проводила на улице — по три-четыре часа. Бродила по кругу. Из одного парка в другой. Потому что там были цветы. Еще раньше, когда детские площадки не закрыли, я утешалась, сидя на скамейке неподалеку и наблюдая за детьми или просто слушая их сладкие голоса. (Обычно я читаю, но тогда не могла. Я утратила способность концентрироваться. Только новости привлекали внимание, а хотелось их игнорировать.) Разве мы не уменьшились обратно до детей. Ведь раньше были правила: нарушаешь — тебя наказывают».
В немного запоздалом пандемийном романе Сигрид Нуньес пишет об обыденном, о замеченном мимолетом, о бытовании внутри мира и привыкании к нему, о перемещении по его пространствам, о том, из чего состоит повседневность и как неуютно может стать от вроде бы самых простых, незамысловатых вещей.
Героиня въезжает в чужой роскошный пентхаус, чтобы оказаться взаперти из-за пандемии, она ухаживает за чужим попугаем, становящимся в заточении единственным понятным смыслом существования. Человек наедине с птицей за закрытой дверью — довольно-таки банальная ситуация, предстающая многословной медитацией об уязвимости человечества.
Героиня Нуньес находится в поиске уже высказанного и сформулированного. Поэтому The Vulnerables начинаются сразу с многочисленных цитат из Вирджинии Вульф, Диккенса, Рильке, Сильвии Плат, Элизабет Бишоп и прочих. Она подбирает чужие слова, чтобы выразить собственные мысли. И этот прием густой, пульсирующей интертекстуальности становится основным в книге, что связывает письмо Нуньес с той же Рейчел Каск. Вязкие мысли рассказчицы как бы обобщают опыт замкнутого одиночества, одновременно универсального и сугубо личного.
Сначала героиня проходит тягостный путь привыкания к изоляции, исследуя закрытые помещения и наблюдая за статичной пустотой вокруг, затем в ее мучительно сложившийся мир вмешивается чужое присутствие — внезапно возвращается прежний служащий, следивший за домом и птицей до нее. Поначалу она ощущает, как рухнула привычная безопасность, но потом понимает — это появление знаменует не дискомфорт и беспорядок, но исцеление и возвращение к прежней жизни. Замороженный мир начинает оттаивать, и внутри у нее возникает что-то вроде надежды — между тем импрессионистское автописьмо длится непрерывно, будто бы не прекращаясь с завершением книги.
4. Claire Kilroy. Soldier Sailor
Faber & Faber, 2023
Есть темы, на которые не принято говорить. С одной стороны, потому что они чересчур амбивалентны и оттого болезненны, с другой, потому что не принято их касаться, то есть заговорить значит обречь себя на оправдание. Одна из них — рождение ребенка, вернее то, что происходит сразу после, когда, согласно всеобщему убеждению, мать пребывает в эйфории от свершившегося чуда и едва ли имеет право думать как-то иначе. «В день, когда ты родился, возникла дверь — или просто была мне явлена, хотя и находилась там всегда — дверь за пределы жизни, за которой все заканчивается и тебя больше нет, закончилось, и я должна пройти за нее первой».
Обращаясь к своему новорожденному младенцу, рассказчица пытается осознать случившееся, справиться с нахлынувшей тревогой, обрести какое-то сцепление с наступившей реальностью. Она говорит непрерывным монологом, потоком сознания, панической атакой. Ее состояние сродни шоку от события, когда не можешь пошевелиться, пока не поймешь суть событий. Скорее всего она пребывает в таком оцепенении, напуганная сразу настоящим и будущим, опасаясь и за безопасность ребенка во враждебном кособоком мире, и — что не менее существенно — за собственную безопасность, ведь материнство может поглотить без остатка.
Ее состояние резко контрастирует с поведением мужа, в жизни которого как будто ничего не изменилось. Он по-прежнему ходит на работу, встречается с друзьями, решает какие-то проблемы. Вечером она садится на диван и заводит обыкновенную беседу — как прошел день и прочее, и он отвечает, но она не в силах слушать, а когда сам задает такой же вопрос, рассказчица говорит, что день был «долгим». Именно это она ощущает ежедневно — длительность времени, усталость, необходимость продолжать. Именно эту форму жизни она пытается принять, проговаривая потоком свои сбивчивые мысли.
Естественно, она тревожится о будущем. «Я всегда знала, что как мать меня будут винить за все. Если ты вырастешь серийным маньяком, станешь хранить у себя в холодильнике отрубленные головы, как недоеденную репу, скажут, что в этом виновата мать». Рассказчица выступает своего рода alter ego самой Клэр Килрой, оказавшейся в похожем состоянии после рождения ребенка. И ни одно из их (общих) размышлений не приводит к хоть какому-то разрешению, только к смирению или принятию. Как писал Беккет, I can’t go on, I’ll go on. Протагонистка Soldier Sailor чувствует, что скорее всего не справится, даже не скорее всего, а точно не справится, но продолжает справляться.
5. Álvaro Enrigue. You Dreamed of Empires (translated by Natasha Wimmer)
Harvill Secker, 2024
13 августа 1521 года Теночтитлан пал под натиском войск Эрнана Кортеса и его индейских союзников. Последний правитель ацтеков Куаутемок был пленен и, представ перед завоевателем, умолял поскорее умертвить его (во всяком случае, этой версии в отчете Карлу V придерживался сам Кортес). «Таково трагическое рождение современной Мексики», — гласит надпись на памятнике в центре Мехико. Прологом к событиям стали переговоры Кортеса с Монтесумой в столице государства ацтеков в 1520 году, которые Альваро Энгриге вместил в один день.
Согласно Энриге, а также вроде бы свидетельствам конкистадора Берналя Диаса, переговоры проходят с использованием разнообразных галлюциногенных веществ, благодаря которым обоим правителям даже не требуется переводчик. Находясь в состоянии измененного сознания, Кортес и Монтесума, как персонажи Пинчона, начинают видеть сквозь время, почти физически ощущая, как их культуры болезненно срастаются в одну, мексиканскую.
И в то же время переговорщики — очевидные антагонисты не только в политическом смысле. Их культуры действительно антонимичны, и одна обречена в конце концов быть поглощенной другой (что, конечно, перекликается с «Антропофагическим манифестом» Освалда де Андраде). Иными словами — их галлюцинаторный трип сам по себе и является процессом слияния-поглощения.
Романы Энриге не вносят радикальных правок в исторические события, но слегка достраивают или тасуют их, чтобы продемонстрировать какой-то другой, доселе незамеченный ракурс. Так была устроена фееричная и написанная без избыточных стилизаций «Мгновенная смерть», где Караваджо, Кеведо и Галилей — благодаря сослагательному «а что, если» — оказались причудливым образом связаны с Анной Болейн и уже упомянутым Кортесом. Так устроена и Tu Sueño Imperios Han Sido (название, кстати, взято из Кальдерона), мастерски переведенная Наташей Виммер, где вполне себе реальные события и персонажи (вымышленный там всего один) спрессованы в сутки и пересказаны современным литературным языком.
Строго говоря, это, наряду с книгами Бине, Лабатута, Иллиеса, некая новая и весьма убедительная форма бытования (квази)исторической прозы. «Ты грезил об империях» — роман-сращение, буквально изображающий, как одержимая истреблением инаких империя поедает чужую культуру. То есть сама книга выстроена таким образом, что форма имитирует это слияние.
В пределах одного дня происходит знакомство, совместное странствие по подсознанию истории, продолжающейся сразу во все стороны, совместное, мучительное слияние в один народ, который через пятьсот лет станет современной Мексикой. Но преодолеваемое героями время эластично, поэтому сквозь его пелену, ощутив, что теперь беспрепятственно говорит на чуждом кастильском вместо родного, Монтесума слышит странную музыку, вероятно, из будущего, это Monolith T. Rex. Монтесума не понимает, что это за музыка и откуда он знает название песни, но ощущает, что времени как будто больше не существует.
