Текст: Сергей Сызганцев
●«Во время работы над “Кадаврами” я столкнулся с проблемой — не мог понять, в чём сложность мёртвых детей для государства и народа — ну стоят они и стоят. А когда я придумал соль, сложилась метафора. Во-первых, для меня была важна идея библейского соляного столпа, которую я подрезал у Воннегута из “Бойни номер пять”: жена Лота, оглядываясь на мужа, совершает, по словам автора, очень человеческий поступок — она ослушалась, потому что хотела запомнить это горе. Во-вторых, сам юг, о котором я писал, важный субъект с гуманитарной точки зрения. Там комбайны, еда, поля пшеницы… С этим связано и моё детство. И эти мёртвые дети должны изменять реальность, в которой я вырос. Когда из-за их выбросов соли произошла гуманитарная катастрофа, я почувствовал, что нащупал для себя что-то личное».
●«Я решил эмигрировать, и вместе с этим “сломалась” моя книга. Очень долго не мог понять, как и для чего мне дальше писать. Весь прошлый год я заново перепридумывал “Кадавров” и объяснял самому себе, как они работают. Но тема памяти и травматичности прошлого не изменилась. Из новшеств — вслед за мной уехала моя героиня. После 2022 года “Кадавры” стали книгой про эмиграцию — мне было важно об этом написать».
●«”Кадавры” — книжка очень русская, в отличие от предыдущих. Мне всегда хотелось написать про российский юг. Когда я не мог дальше работать над книгой, понял, о чём всегда имею право писать и мне никто этого не запретит — это о месте, где я вырос. Такая южная готика о родных местах оказалась моим спасением. Обращаясь к земле, на которой я вырос, я хотел её вернуть. Эту землю никто у меня не заберёт, где бы я ни находился».
●«В классическом кино всегда есть начало, середина и конец. Моя же история про то, как два родных человека в разное время сделали друг другу больно, но у меня нет никакого морального вердикта на эту тему. Я не собираюсь говорить, кто из них виноват, кто поступил по-христиански, а кто — нет. Мне хотелось рассказать о том, насколько люди ущемляют самих себя и могут быть чудовищны в своём малодушии и своей мести. Поэтому я оборвал свою книгу в моменте, чтобы читатель мог достроить её самостоятельно. С другой стороны, открытый финал в “Кадаврах” — про ощущение абсолютной беспомощности и бессмысленности происходящего. Герои не находят смысла в том, что их окружает, и от этого им невероятно больно. Я хотел описать ощущение медленно длящегося конца света».
●«Реальные писатели, которых я упоминаю в “Кадаврах”, — это авторы, которые кажутся мне наиболее выразительными, и они наверняка бы написали о кадаврах. Майя Кучерская, например, обязательно бы про них написала, поэтому в книге она есть. Пелевин — ну, потому что он пишет придурошные сюжеты. Я его за это люблю и ненавижу — он бы наверняка написал что-то похожее на мою историю».
●«Я прекрасно понимал, что “Кадавры” вызовут противоречивые отзывы. В книге как раз отражено то, как люди отворачиваются от того, что им неприятно. Мне хотелось, чтобы моя книга неприятно ткнула — всё зависит от восприятия читателя. Когда пишешь, ты должен выбирать ту ветку развития сюжета, которая кажется тебе наиболее близкой и в которую ты веришь. Если ты работаешь над чем-то в книге, что может многих выбесить, то, значит, так тому и быть, что поделать. Не для того я это пишу, чтобы угождать людям».
●«Некоторые критики приписывают кривизну моего языка тому, что я переводчик. На самом деле, я просто криво пишу и всё (смеётся). Одно дело, когда ты при переводе взаимодействуешь с другим текстом, и совершенно другое, когда работаешь со своим. Это особенная органика».
