Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
125 лет назад, 24 октября 1899 года, в Симферополе в большой семье торговца пушниной родился Илья Сельвинский.
Это удивительный поэт. Один из самых переоцененных при жизни, когда он был молод. И недооцененный, незаслуженно списанный в архив потомками. Главные его произведения – те, которыми увлекались поэты 1930-х и такие люди, как Всеволод Мейерхольд, – сегодня остаются непрочитанными. А мы только нет-нет, да и споем:
- Черноглазая казачка
- Подковала мне коня,
- Серебро с меня спросила,
- Труд недорого ценя.
- — Как зовут тебя, молодка?
- А молодка говорит:
- — Имя ты мое почуешь
- Из-под топота копыт.
Это полнокровно жизнелюбивое стихотворение, в котором живет десяток мотивов, один из которых подхватил Матвей Блантер, Илья Сельвинский написал на фронте. Из таких парадоксов и соткана жизнь, а в особенности – жизнь поэта.
В гимназии его прозвали Байроном. Первые стихи Сельвинский опубликовал шестнадцатилетним юношей, в газете «Евпаторийские новости». Это были патриотические гимны в духе первых месяцев Великой войны. «Стихи, которые я печатал в газете, принадлежат не совсем мне: их правил редактор по фамилии Школьник. По-моему, этим все сказано», – вспоминал Сельвинский годы спустя.
Летом 1919 года Сельвинский прочитал первый том «Капитала». Впечатление было столь сильным, что несколько лет он добавлял к своему имени имя Маркса – Карл. Под таким псевдонимом и стал известен.
Он не просто воспевал революцию, он дышал ею. «Запах истории как запах моря», — сказал Сельвинский в те взбаламученные годы.
Наркомпрос Анатолий Луначарский считал его «виртуозом стиха», «Ференцом Листом в поэзии» и восхищался страстной и на свой лад артистичной манерой Сельвинского читать свои стихи: «Вас бы прикладывать к каждому томику ваших стихотворений, чтобы любители поэзии могли не только глазами, но и слухом воспринять музыку ваших стихов». Его действительно можно было принять за фантастического импровизатора, сочиняющего на ходу, на все вкусы. Это обманчиво: почти всегда он подолгу оттачивал строки, нередко возвращался к давно написанному и переделывал. Он даже писал об этом – как будто специально для своих студентов:
- Поэт, изучай свое ремесло,
- Иначе словам неудобно до хруста,
- Иначе само вдохновенье — на слом!
- Без техники нет искусства.
В 1920 году, когда еще не завершилась Гражданская война, Сельвинский создал Литературный центр конструктивистов. Его соратником тогда был Корнелий Зелинский – в будущем известный критик, теоретик соцреализма и прочая. «Конструктивизм есть высшее мастерство, глубинное, исчерпывающее знание всех возможностей материала и уменье сгущаться в нем», – провозглашали они.
Оппонентом этого движения был, прежде всего, Маяковский с его литературой факта, с его потребностью откликаться на злобу дня. «Конструктивизм, перенесенный в область искусства, формально превратился в систему максимальной эксплуатации темы, или в систему взаимного функционального оправдания всех слагающих художественных элементов, т. е. в целом, конструктивизм есть мотивированное искусство», – это тоже одна из попыток определить новый стиль. Они хватались и за политическую повестку дня: «Конструктивизм есть упорядоченные в систему мысли общественные умонастроения, которые подчеркнуто отражают организационный натиск рабочего класса, вынужденного в крестьянской стране, после завоевания власти, строить хозяйство и закладывать фундамент новой социалистической культуры». Входил в Центр и молодой Евгений Габрилович, в будущем – известный киносценарист. Он вспоминал: «Конечно, я был очень малым из конструктивистов, из незаметных, но все же берусь утверждать, что никто из них (даже нередко Сельвинский) не руководствовался в своей практике теориями. Мы их отстаивали вплоть до словесных или даже физических схваток в Политехничке, но над листом бумаги каждый вел себя по себе. И чувствовал слово, пейзаж, строку, человека, историю – по себе».
В этом непросто разобраться. Главным было другое – манифесты в то время просто вошли в моду. Лучше почитать программные стихи тогдашнего Сельвинского.
- С Интер - пулеметы - нацио
- Дзум - пыйх - налом
- Воспря - труба - нет, род - барабан
- Людской! Гром. Бой.
«Сельвинский изменил русский стих. Он нашел в нем новый закон принуждения – темп. Стих его основан на быстротах произнесения фразы», – вот ключ к его ранним стихам. На архитектуру конструктивизма они походят только изобретательностью ходов. Серых индустриальных тонов Сельвинский не любил. Из программного нужно вспомнить «Цыганский вальс на гитаре». Там и звукоподражания, и смены темпа:
- Нночь-чи? Сон-ы. Прох? ладыда
- Здесь в аллейеях загалохше? -го сады,
- И доносится толико стон'ы? гиттаоры:
- Таратинна-таратинна-tan...
- "Милылый мо-и - не? сердься:
- Не тебе мое горико? е сердыце -
- В нём Яга наварилыла с перы? цем ядыды
- Чёрыну? ю пену любви".
Это 1922 год. Без таких экспериментов не было бы ни конструктивизма, ни ранней славы Сельвинского.
А с Маяковским они спорили, но никогда не враждовали. Когда 1927 году вышла поэма Сельвинского «Уляляевщина», ее бурно обсуждали. Многие считали поэму «последним словом техники» в поэзии. И Маяковский любил декламировать ее строки:
- Вдруг загудели сонные шпалы,
- Дзызыкнул по рельсам гул хоровой,
- Поршнями и шатунами вышипая шпарит
- Стрельчато буксуя сиплый паровоз.
- В воздухе, просвистанном воплем истерик,
- Над колоколами чугунных котлов,
- Над красными теплухами и бочками цистерн
- Нервно варился картавый клокот.
Через десятилетия Сельвинский стал писать привычнее, но неизменно отстаивал главное в поэзии – открытия, которым неважен успех:
- Новаторство всегда безвкусно,
- А безупречны эпигоны:
- Для этих гавриков искусство —
- Всегда каноны да иконы.
Но Сельвинский умел и впадать в «неслыханную простоту». Одно из лучших его стихотворений построено на повторах, риторических вопросах и тавтологических рифмах – и оно гармонично:
- Что взгрустнулося тебе?
- То не томное забвенье,
- Все не так, не по себе,
- Даже пенье уж не пенье.
- То ли милая ушла,
- С кем-то вихрем закружила,
- То ли молодость прошла,
- Как подружка изменила?
Всю жизнь, с юношеских лет, Сельвинский, много писавший сюжетных стихов и поэм, слагал и любовные гимны. Лучший из них, на мой взгляд, он написал в 1939 году:
- Если умру я, если исчезну,
- Ты не заплачешь. Ты б не смогла.
- Я в твоей жизни, говоря честно,
- Не занимаю большого угла.
Это его нота – жалоба, которую мимоходом бросает сильный человек. Жаловаться и тосковать подолгу он не любил.
В стихах он владел множеством интонаций, в нюансах. Был самоуверен – как и полагалось в те времена большому поэту. Писал о себе вполне откровенно:
- Как Гулливер меж лилипутов,
- Кляня свою величину,
- Систему карличью запутав,
- Лежу, рукой не шевельну.
В его дневниках есть запись: «Сельвинский талантлив. Почти гениален. Но проходит мимо души народа». Так, по слухам, говорил Сталин. Сельвинскому такая молва льстила.
Не раз критики устраивали кампании против него. Для человека, который привык во все вмешиваться, всюду энергично высказывать свое мнение (понимая, что существуют и рамки запретов) – судьба предсказуемая. Конечно, это несравнимо с гонимыми поэтами, с теми, кто изведал суму и тюрьму. Сельвинский всегда оставался мастером, поглядывал на недоброжелателей свысока, даже когда (нечасто!) приходилось каяться. И не боялся дразнить гусей, понимая, что рискует – неожиданными метафорами, затуманенными смысловыми ходами.
А потом началась война. В 1941 году Сельвинский вступил в партию. В то время это означало одно – готовность сражаться до конца. Поэт рвался в Крым. Защищал родную землю. «Он ходил в атаку, был дважды награжден военными орденами, переведен из интенданта в политработники и повышен в военном звании до подполковника», – писал Максим Шраер. Он действительно умел воевать – и ценил в себе этот навык. Был из тех политруков и военкоров, которые по-настоящему воспитывали армию и участвовали в боевых операциях. Он снова не оставался в стороне от Истории, был там, где труднее.
Сколько раз Сельвинскому приходилось бороться с отчаянием и ненавистью, когда он видел кровь, трупы – а до победы было далеко. Поэт писал: «Керчь после немцев. Город полуразрушен. Б-г с ним – восстановим. Но вот у села Багерово в противотанковом рву – семь тысяч расстрелянных женщин, детей и стариков. И я их видел. Сейчас об этом писать в прозе не в силах. Нервы уже не реагируют. Что мог – выразил в стихах».
Выразить удалось многое:
- Вот тут дорога. А там вон - взгорье.
- Меж нами
- вот этак -
- ров.
- Из этого рва поднимается горе.
- Горе без берегов.
- Нет! Об этом нельзя словами...
- Тут надо рычать! Рыдать!
- Семь тысяч расстрелянных в мерзлой яме,
- Заржавленной, как руда.
- Кто эти люди? Бойцы? Нисколько.
- Может быть, партизаны? Нет.
- Вот лежит лопоухий Колька -
- Ему одиннадцать лет.
- Тут вся родня его. Хутор "Веселый".
- Весь "Самострой" - сто двадцать дворов
- Ближние станции, ближние села -
- Всех заложников выслали в ров.
- Лежат, сидят, всползают на бруствер.
- У каждого жест. Удивительно свой!
- Зима в мертвеце заморозила чувство,
- С которым смерть принимал живой,
- И трупы бредят, грозят, ненавидят...
- Как митинг, шумит эта мертвая тишь.
- В каком бы их ни свалило виде -
- Глазами, оскалом, шеей, плечами
- Они пререкаются с палачами,
- Они восклицают: "Не победишь!"
Кто еще так видел войну и так рассказал о ней? Стихотворение называется «Я это видел».
Тогда же, в Причерноморе, он написал «Балладу о ленинизме» – о том, как немцы пришли в южный городок, уничтожили памятник Ленину и казнили политрука:
- Желтым до зелени
- Стал политрук.
- Смотрит…
- О Ленине
- Вспомнил… И вдруг
- Он над оравою
- Вражеских рот
- Вытянул правую
- Руку вперед —
- И, как явление
- Бронзе вослед,
- Вырос
- Ленина
- Силуэт.
- Этим движением
- От плеча,
- Милым видением
- Ильича
- Смертник молоденький
- В этот миг
- Кровною родинкой
- К душам проник…
- Будто о собственном
- Сыне — навзрыд
- Бухтою об стену
- Море гремит!
- Плачет, волнуется,
- Стонет народ,
- Глядя на улицу
- Из ворот.
- Мигом у цоколя
- Каски сверк!
- Вот его, сокола,
- Вздернули вверх;
- Вот уж у сонного
- Очи зашлись…
- Все же ладонь его
- Тянется ввысь —
- Бронзовой лепкою,
- Назло зверью,
- Ясною, крепкою
- Верой в зарю!
Две, на мой взгляд, важные строчки из этого стихотворения Сельвинский после войны удалил:
- Так над селением
- Взмыла рука
- Ставшего Лениным
- Политрука.
Для Сельвинского – важнейший образ. Мистический, насколько это возможно для материалиста. Он знал, насколько важна эта история для бойцов.
В войну он написал и свои знаменитые песни, и такое – классическое по духу – стихотворение:
- Взлетел расщепленный вагон!
- Пожары… Беженцы босые…
- И снова по уши в огонь
- Вплываем мы с тобой, Россия.
- Опять судьба из боя в бой
- Дымком затянется, как тайна, —
- Но в час большого испытанья
- Мне крикнуть хочется: «Я твой!»
В прямом смысле слова – в Литературном институте. Его «Студия стиха» – не только остроумно написанное пособие по стихосложению с его оригинальной концепцией «тактовика». Там опубликованы и письма поэта ученикам. Остроумные, точные. Он оказался терпеливым педагогом, а теоретизировал глубоко и в то же время весело.
В стихах он по-прежнему декларировал образ счастливого, даже везучего человека. Если не все удалось – он не сомневался, что найдет поддержку и возьмет реванш в вечности: «Дни мои — только кануны. Время моё — в грядущем!» Многим запомнилось, что Сельвинский во время скандала вокруг романа «Доктор Живаго» осудил Пастернака, стихи которого понимал и любил. Он даже опубликовал стихи:
- К чему ж была и щедрая растрата
- Душевного огня, который был так чист,
- Когда теперь для славы Герострата
- Вы родину поставили под свист?
Они успели примириться. Но простили Сельвинского далеко не все. «Грандиозные замыслы были, в сущности, попыткой построить потёмкинские деревни и понравиться власти», – такую дневниковую запись оставил Давид Самойлов об учителе, в котором разочаровался. Это несправедливо. К власти он относился не столь примитивно, сам не слишком стремился в президиумы.
Одним из самых глубоких знатоков Сельвинского был поэт Лев Озеров, смолоду склонный к анализу стихотворений старших товарищей. Он писал:
Это редкое качество, но Сельвинский им владел.
- За все приходится бороться,
- О каждый камень спотыкаться.
- О, жизнь прожить совсем не просто
- Она колюча и клыкаста.
Думаю, что справедливы его предсмертные строки:
- В пространства океанских вод
- Кометы падают со звоном.
- Куда история ведет,
- Когда наука служит войнам?..
- И с каждым годом все ясней,
- Что без идеи коммунизма
- Земля вращается без смысла
- Навстречу гибели своей.
Его не стало в марте 1968 года. Мы нередко вспоминаем последние стихи поэтов. Ищем в них глубокомысленные истины. Завещание Сельвинского забыто – и напрасно. На прощание он всех нас кольнул в нерв.
