Текст: ГодЛитературы.РФ
В конце 2024 года, можно сказать, почти под Новый год, в "Редакции Елены Шубиной" вышел сборник эссе и рассказов "Чудо как предчувствие", в котором своими "чудесными" историями поделились Евгений Водолазкин, Татьяна Толстая, Вениамин Смехов, Алексей Сальников, Марина Степнова, Александр Цыпкин, Григорий Служитель, Майя Кучерская, Павел Басинский, Алла Горбунова, Денис Драгунский, Елена Колина, Шамиль Идиатуллин, Анна Матвеева и Валерий Попов.
В этой книге — о чудесах, повседневных и рождественских, простых и невероятных, немыслимых, но свершившихся. Ощущение предстоящего праздника, тепла, уюта и света — как в детстве, когда мы все верили в чудо.
Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном
Сост. Вероника Дмитриева. — М.: Издательство АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2025. — 332 с. Иллюстрации Саши Николаенко
ТАТЬЯНА ТОЛСТАЯ. СТРУЗЕР
Что ты вынесешь из горящего дома? Что ты вывезешь из ледяного, осажденного города?
30 ноября 1941 года. Ленинград. Еще не вечер, но на улице — темно, и во всех окнах затемнения, и фонари этой осенью, конечно, не горят. И транспорт не ходит.
Два пожилых человека вышли из дома 73/75 на Кировском (некогда Каменноостровском) проспекте, пересекли неширокий двор-курдонёр, оглянулись в последний раз на еле различимые при свете звезд окна своей квартиры — суждено ли воротиться? — завернули направо за угол и побрели на север.
Он высокого роста, в тяжелой шубе, с небольшим чемоданчиком — большой взять не разрешили, ведь самолет крошечный; она маленькая, худенькая, ему по плечо. Она пытается отобрать у него чемоданчик:
— Миша, ну дай я понесу… Ну нельзя тебе…
Но он только качает головой:
— Все хорошо, Танюша. Эта ноша не тянет.
Стемнело, и с Невы дует сырым морозом. Пройти вдоль Лопухинского сада, переименованного новыми властями в садик Дзержинского. Взойти на мост через Малую Невку. Дальше будет Каменный остров, и там уже нет асфальта, а торцовые мостовые размыло наводнением еще в 24-м году, и теперь там только булыжник и скованная морозом вздыбленная земля — колдобины и рытвины. Были кое-где деревянные настилы, но ленинградцы растащили их на растопку. Топят и заборами, и книгами. Горит и синий Флобер с золотым тиснением, и маленький зеленый Мериме.
Это мои дедушка и бабушка Лозинские. И им надо пройти по темному и бесснежному городу, по промерзлой земле, по рытвинам и кочкам шесть километров — до Комендантского аэродрома, до самолета, который вывезет их из блокадного города на Большую землю.
Они еще не старые: ему 55, она годом младше его. Почему они идут с таким трудом? Дойдут ли?
Михаил Леонидович Лозинский, мой дедушка по матери, перевел “Божественную комедию” Данте: в 1936 году “Ад”, в 1939–40-м — “Чистилище” и за месяц до войны закончил писать примечания к нему, составившие целый том. А потом оставалось перевести “Рай” — и тут началась война.
Это были несравненные, никем не превзойденные переводы. Академик И.И. Толстой писал Лозинскому: “Чтобы передать текст Данте так, как передали его Вы, надо не только знать в совершенстве итальянский язык, ему современный, и историческую обстановку, но надо, чтобы в человеке звучали струны самой высокой и чистой, подлинной поэзии”.
Сам Лозинский позже говорил в интервью: “Я отдал семь лет жизни на то, чтобы сильно почтить память Данте, и счастлив, что довел дело до конца. Три части, сто песней, 14 233 стиха — это немало… Чем глубже я вникал в «Божественную комедию», тем больше преклонялся перед ее величием. В мировой литературе она высится как горный кряж, ничем не заслоненный”.
Дедушка был тяжело болен. Помимо эмфиземы легких, у него была акромегалия — заболевание гипофиза, при котором увеличиваются в размерах кисти рук, стопы ног и черты лица оплывают, словно бы скованные маской. И каждый день очень сильно болит голова. Спасался он от головной боли цитрамоном, но я не знаю, можно ли было раздобыть цитрамон в блокадном Ленинграде в ноябре 41-го года?
А еда, где им было раздобыть еду?.. Только что, 20 ноября, была установлена самая минимальная за всю блокаду норма — смертельная норма — 125 граммов. Рабочим полагалось, так уж и быть, 250 граммов хлеба, всем остальным — 125.
Лозинские были “всеми остальными”. Им еще повезло: Михаил Леонидович был еще и членом Союза писателей, так что он, скорее всего, получал какой-то дополнительный паек или был прикреплен к какой-то столовой. Потому что на 125 граммов хлеба выжить было нельзя. К февралю умерла половина города, миллион человек.
Я смотрю туда, в тот день, в тот темный день, случившийся за десять лет до моего рождения, с такой тоской и тревогой, словно он не миновал, а еще только предстоит. Я должна знать, как все это было, и с волнением и благодарностью ищу и нахожу в интернете почти все, что мне нужно: и температуру — ноль градусов, страшный ленинградский ноль, погода, при которой происходит большинство обморожений, как нас учили на уроках гражданской обороны, и количество осадков — нет осадков. Есть звонкая промерзшая земля. А вот 20 ноября, в день, когда сократили норму выдачи хлеба, было 11 градусов мороза. А накануне того — минус 14, и все это без снега. Наверно, Нева замерзла. Наступление темноты — 16:48. Я думаю, они вышли засветло, но пока шли, стемнело.
Зато луна в тот день хоть как-то освещала путь, было три четверти от полной луны. А небо затянуто тучами? Не пишут.
Перейти Малую Невку, Каменный остров, Большую Невку и дальше, дальше. Черную речку перейти, по правую руку будет место дуэли Пушкина, и нельзя не обернуться на него, нельзя не постоять: в темноте памятник едва различим, но мы другими глазами смотрим, так что мы всё видим. Постояли, передохнули — идем дальше.
Им разрешили взять с собой только самое необходимое. А что есть самое необходимое для переводчика Данте?
Исследователи архива Лозинского пишут: “Его архив составлял десятки папок, содержащих разнообразные изыскания, рефераты, конспекты, наблюдения, списки, чертежи, выписки, фотокопии и проч… Сохранились папки, позволяющие составить представление о фундаментальной предварительной работе, проделанной переводчиком. Среди них, в частности, “Библиография Данте” (картотека с “дантеаной” и переписка с учеными), “Книги о Данте” (конспекты десятков монографий о поэте и его эпохе, а также труды по истории, философии и искусствознанию на пяти языках), “Материалы к «Божественной комедии»” (реальный и лингвистический комментарии), “Просодия Данте” (стиховые переносы, классификация рифм и т.п.), “Рифмы” (списки рифмующих окончаний по всем песням), “Слова” (лексические возможности русского языка)”.
Весь день накануне бабушка Татьяна Борисовна кроила и пришивала к дедушкиной шубе внутренние холщовые карманы. Туда вошли словари староитальянского языка, справочники, конспекты, комментарии, писчая бумага, копирка. Может быть, часть картотеки. В чемоданчик он уложил “Рай”, оригинал. А теплые вещи — ну, наверно, они надели их на себя. В квартире не было ни воды, ни огня.
Когда дедушка был мальчишкой, они с братом Гришей сочиняли какие-то стишки, от которых в памяти остались строчки:
- …И отправился в дорогу,
- То одную, то другую
- Пред собою ставя ногу.
Он рассказал бабушке — вот так и мы с тобой идем, — и они оба посмеялись. Когда смеешься, легче.
Место дуэли Пушкина — это примерно полпути, но дальше дома кончаются, ориентиров нет, и они идут вслепую, наугад, голодные, но в чемоданчике у него “Рай”, а рядом верная жена — идут как-то, волочат ноги.
Михаил Леонович Гаспаров называет перевод “Божественной комедии” “изумительным”, “прочным и точным”, “образцовым”, “незыблемым и монументальным”. То же можно сказать и про самих Лозинских: прочные, точные, незыблемые и монументальные.
Но настал тот миг, который и должен был настать: они заблудились. Холодное пустое поле, посвист ветра, ни огонька. Ни одной живой души кругом. И силы кончились. И они решили, что тут они и умрут, потому что идти некуда. Дедушка поставил чемоданчик с “Раем” на промерзлую землю, они сели на чемоданчик в обнимку, взялись за руки и стали ждать последнего сна.
И конечно, начальные строки “Ада” звенели в их ушах:
- Земную жизнь пройдя до половины,
- Я очутился в сумрачном лесу,
- Утратив правый путь во тьме долины.
- Каков он был, о, как произнесу,
- Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
- Чей давний ужас в памяти несу!
Вдруг из темноты выскочила темная фигура. Человек (если это был человек) споткнулся о них. Вгляделся в лица:
— Михаил Леонидович, это вы? Татьяна Борисовна! Это Струзер! Не помните меня?
— Какой струзер?..
— Фамилия моя Струзер! Я был у вас в гостях, мы были студентами, мы шумели, а вы, Татьяна Борисовна, попросили не шуметь, потому что Михаил Леонидович работает! А вы вышли к нам, Михаил Леонидович, и поклонились! Я узнал вас! Вы на самолет? Самолеты замаскированы, вы их так не увидите. Пойдемте, отведу вас! Я тут работаю!
И Струзер подхватил чемоданчик с “Раем” — “Тяжелый! Что там у вас? Кирпичи?” — и повлек дедушку с бабушкой к невидимым, укрытым от глаз самолетам.
…Потом была Казань, потом Елабуга, где тоже было голодно, но не так, как в Ленинграде, и даже была картошка, подумать только, а маленький внук, полуторагодовалый Миша, названный так в честь деда, не умел еще ходить, но выполз из дома, нашел грядку с луком, выкопал луковицу и ел; плакал, но ел, словно знал, что это хорошо и полезно.
И дедушка перевел “Рай”, и написал к нему том комментариев, и вернулся в свою квартиру в доме 73/75, в свой неразворованный кабинет, к своим несожженным книгам, и кончилась война, и он получил за перевод “Божественной комедии” Сталинскую премию I степени и увидел еще внуков — и даже я родилась, — и столько в большой нашей семье было случаев неожиданной помощи ниоткуда, неожиданного чудесного спасения, и тогда все смеялись и говорили: ну, понятно, обычный струзер!
Они жили долго и умерли в один день. Они не узнали о смерти друг друга. Когда бабушке сказали, что Михаил Леонидович не переживет этой ночи, когда уже бежали к нему с бесполезными кислородными подушками, она, не в силах услышать страшную весть, ушла к себе и приняла огромную дозу снотворного. В суматохе и беготне никто этого не заметил. Так она не узнала, что он умер в ту же ночь, а он не узнал, что умерла она. Друг для друга они остались навсегда живы.
Смерти нет, есть дорога, ведущая сквозь тьму и тернии к новому рассвету, и в конце ее — невидимый для земных глаз черный челн, корабль с багряными парусами, белый ялик, резная ладья или хорошо замаскированный самолет, — каждый что хочет, то и увидит, и идти по этой дороге легко, и вы не собьетесь с пути, мои любимые: там уже ждут вас и Данте, и Вергилий, и Пушкин, и брат Гриша, и все, все, кто ушел туда раньше вас. И светлый струзер с белоснежными крыльями перекинет для вас золотые сходни с берега на лодку и передаст вам прозрачный чемоданчик с сияющим “Раем” внутри:
— Сказали: это для вас.
