Текст: Ольга Лапенкова
Начнём издалека. Осенью 1830 года Пушкин застрял в собственном имении Болдино, куда он поехал по делам. Александр Сергеевич думал, что быстренько приведёт там дела в порядок: он как раз собирался жениться, а чтобы порадовать родителей невесты, немного потрудиться не помешало. Правда, по меркам неторопливого XIX века «быстренько» означало примерно месяц, — но задерживаться на более долгий срок Пушкин явно не собирался.
Но недаром говорят: «Хочешь насмешить Бога — расскажи Ему о своих планах». В округе разыгралась эпидемия холеры, которая задержала Пушкина не на один месяц, а на целых три. Разлучённый с любимой, поэт попытался самовольно вырваться из «окружения». Но у него ничего не получилось: по всей округе стояли заградительные кордоны (совсем как у нас в 2020 году, когда вспыхнула пандемия и человечество принялось бороться с новой напастью — коронавирусом). Чтобы добраться до Москвы, нужно было пройти через пять контрольно-пропускных пунктов. Первого «босса» поэт благополучно одолел, предложив сторожам серебряный рубль, но вот на следующей заставе такой номер не прошёл. И пришлось возвращаться.
Нетрудно представить, как негодовал Пушкин, снова оказавшийся в западне в собственном имении (хотя теперь, к счастью, не потому что его отправили туда в ссылку). Однако нельзя отрицать, что такое уединение крайне благотворно сказалось на творческих силах Александра Сергеевича. За три «карантинных» месяца он написал больше тридцати стихотворений, «Маленькие трагедии», последнюю главу «Евгения Онегина» — и все пять «Повестей Белкина». И это — только готовые произведения, а что говорить о черновиках?
Одним из таких набросков, сделанных за пару дней и впоследствии кардинально переработанных, стала «История села Горюхина», где небезызвестному Ивану Петровичу Белкину уделялось намного больше внимания, чем в итоговой версии. Но почему Пушкин отказался от интереснейшей задумки: сделать своего чудаковатого героя «летописцем» и поведать историю одного-единственного села — историю, которая была бы не менее богатой, чем история иного государства?
Знакомьтесь, Иван Петрович
Открыв «Историю села Горюхина» — точнее, то, что Пушкин успел-таки написать, пока не увлёкся другими идеями, — мы обнаруживаем рассказ от первого лица. «Говорит» с нами не кто иной, как Иван Петрович Белкин. Он обстоятельно сообщает все факты своей биографии, которые только считает нужным упомянуть. А ведь то, что человек готов рассказать о самом себе первому встречному, характеризует его не меньше, чем его поведение в тех или иных ситуациях — «делах давно минувших дней».
Так вот: что касается «первоначального» Белкина, то с первых же строк мы понимаем, что это — человек простой, даже бесхитростный; ничем особенно не выдающийся — и, откровенно говоря, глуповатый, однако амбициозный, нежно и трогательно мечтающий стать писателем. Ничего толком не добившись за годы учёбы и службы, он с радостью вышел в отставку и поселился в собственном же имении, доставшемся ему в наследство от родителей. Там он…
Впрочем, не будем забегать вперёд — и подметим вот что. Детство Ивана Петровича Белкина подозрительно похоже на юные годы другого пушкинского персонажа, а именно Петруши Гринёва. Помните первую главу «Капитанской дочки» — и, в частности, вот такие строки?
Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чехарду с дворовыми мальчишками. Между тем минуло мне шестнадцать лет. Тут судьба моя переменилась. <...>
Однажды осенью матушка варила в гостиной медовое варенье, а я, облизываясь, смотрел на кипучие пенки. Батюшка у окна читал Придворный календарь. <...> Вдруг он обратился к матушке: «Авдотья Васильевна, а сколько лет Петруше?»
— Да вот пошёл семнадцатый годок, — отвечала матушка. <...>
«Добро, — прервал батюшка, — пора его в службу. Полно ему бегать по девичьим да лазить на голубятни».
То же самое, вплоть до мельчайших деталей, мы видим и в «Истории села Горюхина». Перед нами барчонок-шалопай, единственный ребёнок в семье, который не получил ни толкового воспитания, ни системного образования, а по достижении совершеннолетия был сразу отправлен на службу. Даже игры в имении Гринёвых и в поместье Белкиных одни и те же: юный Петруша как-то сделал воздушного змея из своей географической карты и «приладил мочальный хвост к мысу Доброй Надежды», а Иван Петрович (правда, уже повзрослевший) нашёл у себя во дворе воздушного змея, выпущенного кем-то из детей местного священника, и обнаружил, что бумажка эта — не что иное, как «летопись», в которой и рассказывается о Горюхине.
Впрочем, между Гринёвым и Белкиным всё-таки есть принципиально важное отличие. Будучи военными, они прошли совершенно разную школу жизни. Петруша, едва не угодив в лапы бунтовщику Пугачёву, сумел постоять за свою честь и вышел из горнила «русского бунта» настоящим героем. А вот Белкин в «Истории...» служит для галочки, «переходя из губернии в губернию, из квартиры на квартиру, провождая время с жидами да с маркитантами, играя на ободранных биллиардах и маршируя в грязи».
То, что Гринёв «вырос» именно из Белкина, доказывают и уже обнаруженные нами параллели между пушкинскими текстами; и даты написания (неоконченная «История села Горюхина», как и «Повести Белкина», была создана, как уже говорилось, в 1830-м, а «Капитанская дочка» — в 1836-м); и, наконец, то, что при работе над «Историей...» Пушкин планировал описать события вплоть до Пугачёвского восстания.
А теперь давайте посмотрим, что ещё мы знаем о «первоначальном» Белкине — и каким, очевидно, мог бы стать Гринёв, если бы его не угораздило попасть под горячую руку Пугачёва (не было бы счастья, да несчастье помогло).
Белкин-сибарит
Не прошедший — к счастью или к сожалению? — суровую школу жизни, Иван Петрович Белкин из «Истории...» представлен неженкой и сибаритом. Трудиться он с самого детства не имел ни малейшего желания — что, в принципе, было неудивительно для мелкопоместного дворянина. Кое-как выучившись грамоте у местного священника, Белкин по настоянию родителей какое-то время провёл в пансионе, но тут вмешались Судьба и Лень одновременно:
В 1812 году повезли меня в Москву и отдали в пансион <...> — где пробыл я не более трёх месяцев, ибо нас распустили перед вступлением неприятеля — я возвратился в деревню. По изгнании двухнадесяти языков хотели меня снова везти в Москву <...>, но я упросил матушку оставить меня в деревне, ибо здоровье моё не позволяло мне вставать с постели в семь часов, как обыкновенно заведено во всех пансионах. Таким образом достиг я шестнадцатилетнего возраста, оставаясь при первоначальном моём образовании и играя в лапту…
Военная служба у Белкина тоже не задалась:
Пребывание моё в полку оставило мне мало приятных впечатлений, кроме производства в офицеры и выигрыша 245 рублей в то время, как у меня в кармане всего оставалося рубль 6 гривен. Смерть дражайших моих родителей принудила меня подать в отставку и приехать в мою вотчину…
Само собой, что вернуться к пенатам Белкина побудило не столько священное чувство долга перед памятью папеньки и маменьки, сколько понимание: за его «успехами» больше никто не присматривает. Думается, даже если бы родители были живы, Иван Петрович вряд ли надолго задержался в казарме; однако смерть Белкиных-старших ускорила процесс. И теперь барину предстояло найти себе занятие, которое позволило бы скрасить много-много летних и зимних вечеров.
Занятие нашлось быстро: это оказалось писательство. С которым тоже не всё было гладко — но здесь Белкин впервые в жизни обнаружил в себе недюжинную целеустремлённость.
Несмотря на все возражения моего рассудка, дерзкая мысль сделаться писателем поминутно приходила мне в голову. Наконец, не будучи более в состоянии противиться влечению природы, я сшил себе толстую тетрадь с твёрдым намерением наполнить ее чем бы то ни было. Все роды поэзии <...> были мною разобраны, оценены, и я непременно решился на эпическую поэму, почерпнутую из отечественной истории. Недолго искал я себе героя. Я выбрал Рюрика — и принялся за работу. <...>
...поэма моя подвигалась медленно, и я бросил её на третьем стихе. Я думал, что эпический род не мой род, и начал трагедию Рюрик. Трагедия не пошла. Я попробовал обратить её в балладу — но и баллада как-то мне не давалась.
Предоставим читателю самому делать вывод, почему у Белкина не получилось создать шедевр. Но отдадим герою должное: поняв, что его таланты не так велики, как ему первоначально казалось, Иван Петрович отыскал компромиссный вариант. И стал собирать сведения о собственном селе — Горюхине, которые якобы и оформил в виде «летописи». Летописи, которую Пушкин задумал, но так и не написал.
Летопись < сборник повестей
Увы! Вместо того чтобы расписывать историю Горюхина, Пушкин преподчёл многократно сократить биографию героя — и «лишить» Ивана Петровича собственного голоса. В «Повестях Белкина» мы, читатели, узнаём об этом чудаковатом барине якобы из уст какого-то соседа (персонажа тоже, само собой, вымышленного). И кстати, у этого Белкина с Гринёвым уже не так уж много общего. Вот что мы читаем в «Повестях...» перед тем, как перейти к «Выстрелу», «Метели», «Барышне-крестьянке» и другим текстам:
Иван Петрович Белкин родился от честных и благородных родителей в 1798 году в селе Горюхине. <...> Сын их получил первоначальное образование от деревенского дьячка. <...> В 1815 году вступил он в службу в пехотный егерский полк <...>, в коем и находился до самого 1823 года. Смерть его родителей <...> понудила его подать в отставку и приехать в село Горюхино, свою отчину.
Вступив в управление имения, Иван Петрович <...> запустил хозяйство и ослабил строгий порядок, заведённый покойным его родителем. <...> ...приехав однажды к нему, потребовал я хозяйственные книги <...> и в присутствии Ивана Петровича занялся рассмотрением оных <...>; но <...> услышал я Ивана Петровича крепко храпящего на своём стуле. <...>
Сие дружеских наших сношений нисколько, впрочем, не расстроило; <...>; да нельзя было и не любить молодого человека столь кроткого и честного. <...> Иван Петрович вёл жизнь самую умеренную, избегал всякого рода излишеств; никогда не случалось мне видеть его навеселе <...>; к женскому же полу имел он великую склонность, но стыдливость была в нём истинно девическая. <...> Иван Петрович осенью 1828 года занемог простудною лихорадкою, обратившеюся в горячку, и умер...
Этот-то малозаметный, изнеженный, «стыдливый» человек якобы и записал несколько повестей, то есть историй, которые ему рассказали знакомые. И истории эти уже никоим образом села Горюхина не касались.
Всего лишь черновик?
Собирался ли Пушкин вернуться к первоначальной задумке — и написать историю села, в котором угадывалась бы вся Россия? На этот вопрос никто не знает точного ответа. Впрочем, «раздербанив» черновик и сделав из него две самостоятельные истории — уже упомянутые «Повести Белкина» и «Капитанскую дочку», — Пушкин вряд ли бы обратился к образу неуклюжего писателя-самоучки ещё раз: чем-чем, а недостатком фантазии Пушкин никогда не страдал.
Но вот что любопытно: будучи всего лишь черновиком, «История села Горюхина» оказала немалое влияние на писателей следующего поколения. В идиллическом имении Белкина нетрудно увидеть Обломовку с её невинной, тихой, дремотной жизнью — но и со страшным оврагом, не забывающим забыть, что в жизни не всё так безоблачно. Но ближе всего к первоначальному замыслу «Истории села Горюхина» подошёл, конечно, М. Е. Салтыков-Щедрин, по-своему реализовавший пушкинскую задумку — и написавший гротескную «Историю одного города».
Источники
- А. С. Долинин. «История села Горюхина».
- В. А. Кожевников. «Предположение об "Истории села Горюхина"».
